— У вас получилось. Вы сделали...
— Мы сделали, да, — Мэт закрутился на пятке, — сделали и испробовали.Одна беда — он не видит пока, ну да это поправимо.
— Так ты за этим пришёл? — если бы на голову Канамуре свалилось всёздание, он бы, пожалуй, легче пережил этот удар.
— Нет, друг ты мой, не за этим, — Мэт отбросил вдруг своё шутовствои внезапно стал страшен. — Пришёл я напомнить, что за тобой должок. Послушай-кавот!
«Научная школа рождается как ответ на вызов, — сказал молодой, ноуже тогда ужасно серьёзный и академичный Канамура. — Научной школенужна внятная перспектива конкретных результатов, чтобы новые поколения продолжали работу предыдущих. Нужна масштабная проблема, на решениекоторой уйдут, возможно, десятки лет. — Голос у молодого Канамуры стал вдохновенным, наполнился высоким пафосом. — Так что́ для насболее убедительная перспектива — управляемые, программируемые биоткани или какие-то эфемерные проекты сохранения непосредственной информациио живом? Дайте нам ресурсы — и мы за двадцать лет переведёммедицину на совершенно новый уровень. А что обещает нам уважаемыйпредыдущий докладчик? Сказочную победу над смертью? Давайте смотретьв глаза реальности, коллеги!»
— Посмотри в глаза реальности, Юдзё, — сказал Мэт, снова склоняясь ксамому лицу Канамуры, — посмотри и признай, что свой долг ты не выплатил.Ты победил тогда, получил всё, а его забыли. Но должок остался. Нет утебя никакого нового уровня, а есть орава учеников, которые растащилитвою перспективу на мелкие частные проблемы, наклепали диссертаций идумать забыли о твоей великой миссии. И в жертву этому ты принёс — ненас, упаси бог, даже не его! — а перспективу совершенно новой жизни длявсех. Для всех людей.
Ласковый закатный свет понемногу втёк на балкон, коснулся лица Мэтаи сделал его бронзовым.
— Плати свой долг, академик Канамура, плати сполна. А мне пора — оннас ждёт.
Когда Канамура остался на балконе один, вернулась ясность мысли, авместе с ней и воспоминания о каждом ученике. Один за другим, как на киноплёнке, они проплывали перед глазами. Не лица, нет! Он хотел видетьлицо — а видел уютную должность и солидный оклад. Хотел увидеть другое, такое знакомое, — а увидел тускло блестящую медаль. Монографии,премии, важные посты, и за всё это — спасибо любимому учителю! А чтовеликая задача не выполнена — это их не пугает, ничего, это будущие поколенияисправят.
И вызолоченный солнцем асфальт внизу, в двадцати метрах под балконом,показался вдруг самой настоящей, убедительной перспективой.
— Это ведь большая награда, правда? — Жена обнимает Саймона и заглядываетв глаза. Как будто немножко играет, как будто не знает, что значитдля мужа жёлтенькая карточка в конверте.
— Это не награда, Лью, это большая забота, — улыбается Саймон, — амоя самая большая награда — это ты.
Это большая забота — золотая карта эксперта. Это сотни проектов в год,по которым нужно сделать заключение, перепроверить его дважды и трижды,перечитать, усомниться, перечитать ещё раз, отложить, преодолевая сомнения,и всё же принять решение. И так каждый из сотен раз. От того, чтоты напишешь в сухой электронной форме, зависит, какой станет наука черезнесколько лет. Или через десятки. Или ещё дальше — мы не знаем, кудапростираются последствия наших решений...
На веранде санатория никого больше нет, кроме немолодой пары, и онимогут вести себя как в юности, не оглядываясь на других. Могут просидетьздесь до рассвета, глядя, как в гуще веток громадного тополя прорастёт заряи солнце перельётся через край горизонта. На рассвете начнётся ещё однисчастливый день жизни, особенно счастливый оттого, что жизнь у них одна,общая. В старости, когда метания, сомнения, грозы и неурядицы бурногопрошлого давно позади, конфликты и неразрешимые вопросы остаютсятолько для разума — чувства спокойны и постоянны, ибо на них опираетсямир. Поэтому эксперт с мировым именем оставляет нелёгкие решения набудущее, пусть оно и начнётся через два дня, а сейчас не ждёт никаких тревог,потому что рядом его самая большая награда.
Кто-то всё-таки помешал — прётся через мокрые от росы кусты сирени,чертыхаясь и стряхивая на себя ещё больше воды. Саймон поднимается изкресла, зажигает под потолком веранды фонарь:
— Кто там? Вам помочь?
— Когда я уже вышел, так мне уже поздно помогать, — отвечают изкустов. — Вы спросите, почему? Я вам отвечу: потому что я уже мокрый,Сёма!
Лью вскакивает, роняет плетёное кресло, зажимает обеими ладонямирот, задавливая крик. Саймон стоит как парализованный, глядя на выходящегона дорожку человека. Маленький, толстенький человек с ранними залысинамии мясистым носом идёт прямо на веранду, оставляя на ковролиневлажные следы. Он и в самом деле мокрый с ног до головы, но это не делаетего смешным и нелепым. Саймону страшно.
— Что... что это за розыгрыш?! Что вы себе... позволяете? — хрипитСаймон, хватаясь за столик. Лью всё так же прижимает руки к лицу, и глазау неё громадные и круглые от ужаса.
— Если вы считаете, что мне до розыгрышей, так нет, — замечает пришедший.— Вы скучный человек, Сёма, но я вынужден с вами говорить, потомучто если искать другого времени, так его тоже нет! Здравствуй, Льюис,— он протягивает свою маленькую руку женщине, а она в ужасе мотает головойи по-прежнему не издаёт ни звука.
— Ты меня обижаешь, Льюис, — грустно говорит гость, — а разве я тебячем-то обидел? Я с тобой был таким хорошим человеком, что даже вспоминать смешно. Только если ты думаешь, что я пришёл тебя обидеть, такнет — я пришёл к нему. Сядьте, Сёма, мне неудобно смотреть на вас снизувверх.
Саймон Прискилл, доктор философии, научный эксперт с золотой картой,деревянно садится в кресло, ставшее вдруг ужасно неуютным. СаймонПрискилл не утратил с возрастом памяти ни на лица, ни на голоса. Тольковот оживших мертвецов он до сих пор не встречал. Но ошибиться он не может— он ещё не выжил из ума. Или выжил? Но ведь Лью тоже... она тоже...значит...
— Если вы ждёте приятного разговора, так его не будет, — деловито замечаетпришедший. — У нас с вами, Сёма, есть одна тема для разговора, иесли вас она не радует, так меня тем более. Вы были нашим экспертом, Сёма,и как у вас только повернулась рука написать такую вещь, какую вы написали?Разве мы вам сделали что-то плохое, Сёма?
Лью опускает наконец руки:
— Люка. Ты живой, Люка. Ты живой. Ты живой... ты...
— Если так хочешь, то пусть я буду живой, хотя это меня сейчас вот нистолько не беспокоит. Ответьте мне, Сёма, если у вас есть что ответить.
— Но... даже если это действительно ты... какое это сейчас имеет...
— Ай-яй-яй, — качает головой маленький невозмутимый Люка. — Вытакой большой умный человек, Сёма, и вы мне хотите сказать, что не понимаете?Так я вам могу сделать, чтобы вы сами себе ответили!
Саймон Прискилл, доктор философии и проч., застывает как восковаяфигура в музее, и глаза у него такие же неживые, лупоглазые, как пуговицы.Лью тихо плачет, и её чувства ясно отражаются в её взгляде, и понять ихнетрудно. А на сумеречной веранде, освещаемой нервным метанием фонаря,звучит голос начинающего эксперта Саймона Прискилла, которому впервыедоверили важное заключение.
«Я всё это знаю, Люка. Я честен с тобой настолько, насколько это возможнов нашем положении. Но даже ради всей честности в этой вселенной яне причиню боли Лью. Она для меня самая большая награда, и я должен защититьеё. Ты можешь её сманить, я верю — ты обаятелен, ты сможешь еёпорадовать на время, увлечь вашей наукой, но потом за тобой придёт твойчокнутый шеф, вы займётесь опытами, и ты забудешь о ней. — СаймонПрискилл, будущий золотой эксперт, говорил гладко, убедительно, а у нынешнегоСаймона бежали по взмокшей спине мурашки. — Ей будет скучнов вашем проекте, она станет придатком к машине, будет вынуждена терпетьвыходки вашего руководителя, сутками будет ждать тебя, а она не маньяк отнауки, как ты, Люка. Ты сделаешь её несчастной, и эта ваша идиотская задумкаеё добьёт. Поэтому если только это в моих силах, я не дам вам всемразрушить её жизнь. Даже если заплачу за это большую цену».
— Так что если вы думали, Сёма, что про это никто не узнает, так вы забылипро меня, — замечает Люка. — Шеф умер, мы все тоже умерли, так выдумаете, это заставит меня всё забыть? И если уж вы сами назвали цену, таквы будете её платить. Я не тянул вас за язык, Сёма, и я скажу так: вы самисебе лучший враг.
— И... что теперь... что будет... я... — бормочет Саймон, и мысли его бегаютпо кругу, как мыши в лабораторной клетке.
— Сёма, мне больно отвечать на ваш вопрос, — качает головой Люка,шагает с веранды и исчезает в тенях. Ему незачем слушать, что и как скажетженщина, которую он когда-то любил, мужчине, который её когда-то обманул.
Кто не знает Вестминстерскую выставку роз? Только полный дикарь незнает Вестминстерскую выставку роз! Только совершенно бесчувственный,чёрствый человек, попав в Вестминстер в первую неделю июня, способенспокойно пройти мимо парка, полного цветочных красок, форм и запахов. Иуж совсем грубым животным нужно быть, чтобы не отличить сразу же средисотен, тысяч уникальных цветов в десятках рядов два сорта, которые всегда стоят рядом. Называют их несколько патетически: «Вечная память» и«Мириам». Всегда их можно найти рядом, уже много лет подряд, и знатокисо всех континентов каждое лето едут в Вестминстер с контейнерами, специальнымикоробками, влагосберегающими пакетами и прочей тарой, надеясьуспеть приобрести хоть один черенок розово-зелёной садовой «Вечнойпамяти» или чёрной плетистой «Мириам». За тридцать лет они расселилисьпо садам и паркам мира, по дендрариям и ботаническим выставкам, их везутдаже в космос — на орбитальной базе уже два года цветёт в горшочке крошечная