организованным саботажем. Создавалась фактически параллельная реальность,в которой власть Коммун держалась непонятно на чем, ибо населениеих с каждым днем все больше начинало любить бога, традиционные ценностии свободное предпринимательство. Неадекватное представление имперцево происходящем в стране давало определенные возможности контроля иманипуляции подпольем и во всяком случае операция позволила остановитьволну насилия — это для КОРДа и означало выполнение программы-минимум.
Проблема была в том, что «Картель» имел свои пределы роста, послепреодоления которых возникал риск совершенно спонтанных выступлений.Операции, проводившейся настолько тайно, что о ней не знали в том числеи в Совете Коммун, необходимо было достойное завершение — ликвидацияв один момент всех организованных структур контрреволюции.
До сих пор неизвестно, кому именно впервые пришел в голову потрясающийплан устроить самую грандиозную провокацию в истории для того,чтобы выманить на поверхность всех старых имперских недобитков. Возможно, и не было никакого неизвестного гения — «Картель» обрел своюлогику развития, которая неумолимо вела его к попытке восстания, и координаторам КОРДа оставалось лишь выбирать — ломать годами выстраиваемыесхемы или все же довести операцию до конца, несмотря на все рискиее продолжения. Выбор второго варианта стал фатальным и для имперскогоподполья, и для КОРДа.
Утром двадцать пятого мая пятьдесят девятого новостные ресурсы буквальновзорвались: катастрофа сразу на двух блоках Нововоронежской АЭС,радиоактивное облако несет в сторону Белгорода и Харькова; несколько периферийныхкоммун оказываются отрезанными от центра, в Волгограде захватывает власть некое «правительство русского возрождения», в другихгородах начинаются массовые антикоммунистические манифестации.
Разумеется, это все было срежиссированным спектаклем: жестко контролирующийинформационные потоки КОРД не только генерировал новости с убедительными кадрами происходящего в Коммунах кошмара, но иблокировал все альтернативные источники информации. Совет Коммун былпоставлен перед фактом проводимой операции уже после ее начала. Непонятно,на что рассчитывали координаторы КОРДа, но мириться с таким положениемправительство не пожелало: Комитет Обороны Рабочей Демократии был объявлен коллективным изменником делу революции, по тревогебыли подняты территориальные подразделения рабочей милиции с приказом арестовать путчистов, и в итоге тщательно подготовленный план полетелко всем чертям.
Два дня на улицах нескольких городов шли кровопролитные, зачастуютрехсторонние сражения — между правительственными силами, кордовцами и имперцами. Число жертв исчислялось сотнями, и самое страшное заключалось в том, что коммунисты стреляли в коммунистов. Разумеется,главная вина лежала на нашем начальстве, но все-таки и Совет перегнулпалку, объявив весь КОРД по сути вне закона. В конце концов, большинствонаших оказались в сущности всего лишь марионетками заигравшихся координаторови сложили оружие быстрее чем успела пролиться кровь. Того отношения,которое распространилось на всех бывших сотрудников Комитета,мы в любом случае не заслужили.
А отношение оказалось более чем суровым. Шестеро из семи нашихглавных координаторов были приговорены к смертной казни. Сотни исполнителей рангом пониже отправились в тюрьму на сроки от двадцати лет.Сам КОРД был распущен с запретом для тысяч бывших сотрудников на работув силовых, образовательных и других ключевых ведомствах. Его функции были частично вовсе упразднены, частично переданы новой организации— Рабочему Контролю, в который из бывших кордовцев попало мизерноеколичество.
Что делала в это время я? Самое смешное — всю эту историю я провалялась в областной больнице, восстанавливаясь после пластической операции.Валялась, признаться, из-за своей глупости: попытка взять в одиночкусовершенно неопасного, как мне казалось, студентика юрфака, подрабатывающегонаркоторговлей в своей общаге, обернулась изуродовавшим лицо ибуквально разорвавшим правое ухо касательным огнестрельным ранением итрупом подозреваемого. Подобное у меня случалось с периодичностью где-то раз в полтора года, в смысле — перестрелки в людном месте, но такойзалет произошел впервые. Чем теперь все закончится, я не очень хорошопредставляла, но боялась, что дежурной прочисткой ушей не обойдется. Навещавшийменя Матрос в красочной форме описал, как у него болит задница от объяснений с начальством, и попросил медсестру передать врачам,чтобы не слишком старались с ухом — все равно он оторвет мне его на следующийже день после выписки.
Словом, когда все это началось — паника, неразбериха и радиоактивноеоблако, — я все еще лежала с забинтованной наполовину физиономией ичитала «На краю Ойкумены», горюя, что никто не написал такой же книжки,только про женскую дружбу, но чтобы обязательно с морем, носорогами и слонами. И, если честно, мероприятия по гражданской обороне в больниценастолько меня захватили, что о политической составляющей происходящегов городе я почти не задумывалась.
К счастью, в Белгороде все закончилось не так уж плохо. Наш городскойкоординатор, Николай Андреевич Радченко, был старым рабочим, лет двадцатьв свое время варил трубы на БЭЗМ. Когда накануне финала операции«Картель» он получил по секретной связи зашифрованный файл с инструкциями,то очень сильно задумался: пахла эта затея на редкость плохо. Однако он и представить себе не мог, что такая масштабная провокация можетбыть не согласована с Советом Коммун. Словом, он колебался и рвал себедушу до полудня, когда к зданию городского управления КОРДа подъехалишесть автобусов с рабочими того самого БЭЗМ, наспех расхватавшими автоматыи броники в заводской оружейке по призыву из Москвы. Мало кто вмировой истории так тепло приветствовал людей, приехавших его арестовывать, — впрочем, ограничилось все сдачей кордовцами табельного оружия, а когда поступило сообщение об атаке здания горсовета настоящейконтрой, воспринявшей происходящее всерьез, — и его пришлось вернуть,чтобы всем вместе уничтожать вылезших из подполья бандитов.
В общем, закончилось все в тот день не сказать чтобы совсем благополучно(потери мы все-таки понесли, в том бардаке без убитых с нашей стороныобойтись не вышло), но, по крайней мере, правильно. Правда, от жесткойчистки и прочих последствий коллективной вины КОРДа это нас не избавляло.
Партийная комиссия, как водится, состояла из трех человек, что само посебе навевало не очень хорошие ассоциации, но у меня были еще и личныевоспоминания, связанные с похожей ситуацией. Некогда такая же «тройка»из гороно решала вопрос о том, исключать ли меня из школы после организованногонашей ячейкой Ревмолодежи бойкота уроков закона божьего. Нов принципе бояться мне было нечего, и я имела все основания надеяться насамый благоприятный исход — простой переход в новое ведомство, пусть ис сильно урезанным штатом и полномочиями.
Слева за широким столом сидела незнакомая мне женщина лет тридцати,в потертом камуфле, волосы небрежно перехвачены резинкой в хвост, вруках помятая тряпичная кепка-фиделька. Приятное товарищеское лицо, носамое главное — наколка на пульсе: красный квадратик в черной кайме рядомс такой же звездой. Наш человек, значит.
Председателем оказался один из тех персонажей, чьи физиономии постоянномелькают в городской хронике, но кого запомнить хотя бы по фамилии вы не сможете при всем желании. Все атрибуты номенклатурной посредственности — официальный до отвращения костюмчик, двойной подбородок, начальственные брыли, придающие лицу неприкрыто кислое выражение.На вид лет под пятьдесят, хотя наверняка немного моложе.
А третьим за столом был один из моих старых знакомых. Паша Мельников,в сорок восьмом году — член партии «Сталинский блок — за ВеликуюРоссию» и помощник муниципального депутата. Летом участвовал в пикетированияхгорсовета с советским флагом и иконой наперевес, произносилна камеру пламенные речи про антирусскую революцию троцкистов-космополитов, но, когда эти сборища стали разгонять уже по-взрослому,как-то ловко спрыгнул с темы, отделавшись легким испугом и двухдневнымарестом. Некоторое время сидел тише воды ниже травы, по состоянию здоровьяумудрился избежать мобилизации, а уже в пятьдесят первом всплылна мелкой должности в одном из райкомов на западе области, куда войнатак и не добралась. Излишне говорить, что с тех пор он стал воплощениемлояльности и верности «генеральной линии», административным энтузиастом,одним из тех, для кого библией является каждый последний по временидекрет Совета Коммун, человеком, по определению не ошибающимся попричине отсутствия собственного мнения. И карьера его с тех пор пошла вгору — это ведь именно Мельников приезжал к нам выдать грамоту от горсоветаза спасенные для государства сокровища. Правда, я чуть не испортилаторжественный момент, не к месту вспомнив о его прошлом, но Матрос иНиколай Андреевич не дали развить тему до полноценного скандала. И воттеперь — такой поворот. В подобные моменты невольно задумываешься:может, мы действительно в свое время слишком мало расстреливали?
Опрашивали меня, как ни странно, больше не по кордовским делам, а поболее раннему времени. Женщина в камуфляже особенно допытывалась,сколько же мне было лет, когда я стала активисткой Ревмолодежи. Сошлисьна том, что около тринадцати с половиной. Председатель комиссии с брылями высказал некоторое недовольство тем, что в милицию я записалась,обманом изменив свой возраст, — пришлось, сдерживаясь изо всех сил ввыражениях, объяснять, что обмана никакого не было, просто кое-кто кое-гдеслегка закрыл глаза на некоторые формальные цифры в интересах революционнойцелесообразности, — как будто это что-то плохое. Бывший сталинист