на высоких частотах.
— Мам, ну ты даешь, — Ясмина приняла, наконец, стабильное вертикальноеположение, запустила руку в дреды, пару раз повернула голову влево-вправо, прислушиваясь к воображаемому хрусту позвонков. — Это чтобыло — боевое безумие? Если ты так со своими на войне обходилась — чтоже ты с имперцами вытворяла?
— А нечего соваться вперед старших, — сердито буркнула я. Вообще,конечно, это мне нечего было вылезать из-за угла — какая-нибудь пакостьнаправленного действия с шариками пятимиллиметрового диаметра вдольпо коридору вряд ли оставила бы от меня что-то большее, чем мокрое место.
Понятное дело, признавать свой промах перед молодежью было никакне возможно, но когда я вскинула правую руку, чтобы обвиняющим перстомткнуть в направлении бритоголовой африканки Токо, отвечавшей в нашейкоманде за саперные работы, — плечо пронзила резкая боль, вынудившаяменя прошипеть что-то безадресно-непечатное вместо длинной речи с разбором случившегося. Заработала растяжение во время своего «боевого безумия»,чего и стоило ожидать. Пока Лу и Мика оказывали первую помощь,Ю засыпала меня гневными сообщениями в личку о том, что я уже не девочкаи должна себя беречь (это нервное, обычно она воздерживается от напоминаний о моем возрасте). После очередного ее текстового излияния,изобилующего открывающими скобками и восклицательными знаками, я, невыдержав, в голос расхохоталась. Лу, ощупывающая плечо, чтобы узнать,где болит, вздрогнула от неожиданности:
— Ты чего, мам? Щекотно?
— Да нет, — замотала я головой. — Просто вспомнила старый фантастическийрассказ, эпохи еще той, первой революции. Там дело происходитлет через полсотни после крушения капитализма. И вот сидят в пансионедля престарелых ветераны классовых боев семнадцатого года, а вокруг нихсуетятся маленькие детишки и спрашивают, спрашивают: «Бабушка, а чтотакое деньги? Дедушка, а что такое полиция? Что такое голод и война? Ктотакие воры?». А старики сидят себе в креслах-качалках и вспоминают,вспоминают... Самое смешное, когда-то я думала, что так все примерно изакончится...
— А что помешало? — Мика помогал Лу зафиксировать руку, одновременно,судя по бликам в киберочках, усиленно роясь в своих архивах. — Ну,пансиону, креслам-качалкам и вот этому всему?
— А что тебе мешает выбросить эти свои окуляры и вставить нормальные линзы? — вопрос получился резковатым, но Мика лишь улыбнулсясмущенно, дотронувшись до дужки очков.
— У меня линзофобия.
— Тогда спроси у Токо, зачем она бродит со своей железной ногой с самогодетства, хотя сейчас вырастить новую — не проблема?
— Это как раз очень просто, — Токо оторвалась, наконец, от планшета,задрала штанину. — Вопрос функционала. Вот в этот пенал можно поместитьэлектроотвертку. Или маахонький флакон с виски. Или толовую шашку— семьдесят пять граммов которая. Вам, людям из плоти и крови, не понять.
— Мааам, я тоже такую хочу, — присев рядом с Токо на корточки, заявилаЯсмина. — И еще руку со встроенным пулеметом.
— Будешь лезть в непроверенные коридоры — ты и протез головы себезаработаешь, — едко заметила Ю.
— А, что такое, голоса у меня в мозгу, я схожу с ума? — Ясмина в притворномужасе схватилась за голову. Старая шутка, но все улыбнулись.
— Привыкай, — обратилась я к Мике. — От нас за последний год третий штатный психотерапевт сбежал — рекорд по Восточному полушарию.Что там с роботом, кстати?
— Жить будет, не дождетесь, — ответила Токо. — Мина слабенькая,рассчитана на случайных гостей, похоже. Но ездить пока точно не сможет.
— Не нравится мне это, — настороженно осматривая окружающую обстановку, заявила Лу. — Нетипичный какой-то объект. Вообще на объектне похожий.
Я поняла, о чем она. Натыкались ли мы в поиске на законсервированнуювоенную лабораторию, секретный информцентр или заурядный схрон боеприпасовсорокалетней давности — везде в интерьере этих памятников последнейвойны соблюдалась эстетика простоты, упорядоченности и той особойармейской «правильности», что предполагает выкрашенные в защитныецвета клумбы, сугробы с набитым по веревочке кантиком и бирки с фамилией-званием на каждом предмете личного имущества. Здесь же все былосовсем не так. Начиная с позолоченных электронных замков на дверях и заканчивая сегментированным освещением в коридорах (это когда источникомсвета в помещении являются стены и потолок — жутко модная во времена моей молодости штука) — все говорило о непричастности к объектупостроссийских государственных структур. Впрочем, создатель и владелецнашего бункера, похоже, крепко держал в своих руках и Временную АдминистрациюКрымской области, и имперскую армию, и даже Охранное агентство.В эпоху, когда денежные мешки управляли государством практическинапрямую, ничего удивительного в этом не было.
— Так что будем делать? Идем дальше? — спросила Токо.
— Робота мы потеряли, но теперь хотя бы знаем, чего ожидать, верно?— Мика вопросительно поглядел на меня — и оробел от неожиданной реакции окружающих. Лу сморщилась, словно услышав невыносимо фальшивуюноту, Ясмина скривила гримасу отвращения, Токо осуждающе покачалаголовой, а Ю озвучила все это вслух:
— Ты, конечно, новенький и еще не в курсе, но запомни: мы никогда незнаем, чего ожидать на объекте, пока не пройдем его полностью и не свалимдомой. Хочешь жить — никогда не думай, что ты все предусмотрел и отвсего застрахован.
— Ничего, ничего, — я похлопала ободряюще по плечу сконфузившегосяпарня левой рукой. — Я вот старая тетка, и то от них в свое время нотаций наслушалась. Всерьез это воспринимать не стоит, кстати: осознаниесвоей никчемности еще никому никогда не спасло жизнь.
— Так мы дальше идем? До следующей двери всего ничего осталось,можно и без робота обойтись, — снова спросила Токо.
— А может, бросить все к чертовой матери, вызвать армейских саперов,пускай расковыряют тут все? — подумала я вслух и сразу же ощутила, какмои названые дочери напряглись. Да, по инструкции я, как ответственная забезопасность, могла в любой момент без объяснения причин свернуть всеработы на объекте и отправить команду отдыхать. Разумеется, мне этого непростят. Разумеется, я и сама не сделаю такого без самых веских оснований.Разумеется, они об этом знают — и все равно нервничают.
— Мам, ну не надо так, — Токо перешла на просительный тон. — Честноеслово, я могу пройти сама. Ну что я, ловушек этих не видела, что ли?
— А если подорвешься?
— Ну тогда можешь наказать меня по полной программе. Строгий выговор там и оставить без обеда. А армейских тут не надо. Это ж позорищепросто будет — на фига тогда нужен «Интерсерч» вообще?
Я не ответила. Строго говоря, последней реплики Токо я и не услышала,погрузившись в мучительные воспоминания, навеянные знакомым, периодическинагоняющим меня ощущением.
Середина июля сорок восьмого года, где-то две недели после революции. Дряхлый пазик защитного цвета с открытыми дверями, набитый вооруженными людьми, несется через северные окраины Белгорода. Мне пятнадцатьполных лет, и я — боец районного отряда рабочей милиции. Вообщеэто было не совсем законно — к участию в вооруженной защите революции по закону допускались только достигшие шестнадцатилетнего возраста,хотя совершеннолетие в остальном наступало с четырнадцати. К счастью или к сожалению, в городском комитете Ревмолодежи командиромсидел парень, учившийся когда-то в нашей школе, и поэтому мне легче, чеммногим другим, удалось убедить его, что в моем конкретном случае на паспортныйвозраст можно закрыть глаза.
На мне синий журналистский бронежилет с замазанными буквами TV итемными пятнами крови на груди. Его сняли с трупа, похоже, где-то возлеобластного УВД — там был самый жесткий замес. Жилет очень удобный, всамый раз мне по фигуре — его владелица была, похоже, достаточно миниатюрнойженщиной, но меня все равно иногда передергивает, когда начинаюпредставлять ее смерть. В первый день, когда командир по прозвищу Ваня-контрабасраздавал нам амуницию, я наотрез отказалась щеголять в шмоткес мертвецкого плеча. Дядя Ваня, как ни странно, не стал материться, а толькоположил рядом армейский доспех, в который можно было засунуть пятерыхтаких как я: выбирай, мол, у тебя всегда есть альтернатива. Сами понимаете,деваться было некуда. Пятна крови мы с мамой выводили дня два, датак до конца и не вывели. Мама, кстати, была изначально против моеговступления в милицию. Не помог даже тот аргумент, что нас дважды в деньбесплатно кормили в перерывах между занятиями и дежурствами, — голодеще не схватил страну за горло достаточно цепко. Сошлись мы с ней на том,что служба революции — это только до первого сентября, а осенью я обязательнопойду в школу заканчивать одиннадцатый класс. Я дала это обещаниетем более легко, что понимала: так просто все не заканчивается. Какая кчерту школа, какие логарифмы и интегралы, когда классовая война на дворе?
Я еще не знала, что в школу смогу вернуться только четыре года спустя,когда не будет ни мамы, ни большинства моих одноклассников, ни самойшколы, да и от города, каким я его помнила, останется не так уж много. Нопока я ехала в автобусе, набитом вооруженными рабочими, студентами итипами совсем неопределенного классового положения, которые были вэтом городе единственной вооруженной защитой новой народной власти.
На самой окраине города находилась в то время одна оптовая база Виктора Орлова — отставного полковника внутренних войск и по совместительствуместного фюрера «Черных крестов». Господин этот был объявленвне закона буквально на следующий день после революции, а его имущество было сразу же национализировано. Национализация выразилась в том,