что к складам, забитым бытовой техникой, приставили охрану, да и забылипро них до поры до времени — холодильники, в отличие от банков и заводов, вовсе не просят немедленного внимания к своим проблемам. ОднакоОрлов ничего не забыл, и одним прекрасным утром десяток боевиков нагрянулина базу, расстреляли милиционеров и спокойно, не торопясь, стали загружатьсамый ценный товар в две подогнанные фуры, планируя сжечь всеостальное. Мы об этом, разумеется, тогда не знали, просто реагировали насигнал — нападение неустановленного числа бандитов с автоматическиморужием. И вот, когда мы миновали ротонду, свернув налево, в частныйсектор, меня накрыло с головой чувство недоумения и обиды. Я смотрелавокруг себя — и видела как попало экипированных и чем попало вооруженных вчерашних мирных граждан, которые считали себя революционнойвластью и вооруженным народом. И я сама, Гериева Марьям Зауровна, тридцатьтретьего года рождения, школьница, взяла на себя вселенскую ответственность, которая даже профессиональным и книжным героям не всегдапо плечу. Ответственность — вселенская, но убивать и умирать через несколькоминут я должна буду по такому ничтожному поводу, как судьба несколькихдесятков микроволновок и холодильников. Где, спрашивается, логика?Тягостно и странно это все...
Размышления мои прервала прошившая лобовое стекло автоматная очередь.Нас ждали, разумеется, хотя и не так быстро и не в таком количестве.Орлова погубила уверенность в том, что в городе по-прежнему продолжаеттвориться анархия в обывательском понимании этого термина. Хотя нет — его погубила мстительная жадность: умный враг не стал бы цепляться за«кровно заработанный» кусок, а подался бы на юг, в Ростов или Севастополь, где собирались силы контрреволюции под имперскими флагами, —чтобы вернуть свою собственность уже с процентами. В результате и произошлаэта нелепая и кровавая перестрелка, вошедшая в историю города как«битва за холодильники».
Что было дальше? В упор не помню, честное слово. В Сети есть с полдюжины видео по теме — как с камер наблюдения, так и от любопытныхгражданских. На некоторых роликах можно даже распознать меня. Но ясмотрела их с тем же интересом, что и любой сторонний наблюдатель, —подробности боя начисто стерлись из памяти. Поэтому самым ярким ощущениемтого дня осталось то тягостное чувство в автобусе — желание куда-нибудь деться от ответственности, обязанностей и необходимости что-либорешать. Стыдное чувство, очень стыдное. Стыдное для революционерки,коммунистки и бойца, но всплывающее периодически в самый неподходящиймомент. Этот стыд я пронесла сквозь всю жизнь, и вот теперь девчонки,родившиеся через несколько лет после крушения капитализма, неосознанно,но вполне удачно этим моим стыдом манипулируют. «Если бы ты повернулназад — кто бы пошел вперед?», как написано в одной старой книжке. Или— «на слабо фраеров ловят», как гласит древняя и совсем не книжная мудрость.
Меня, впрочем, и ловить особо не надо.
Железнодорожный состав Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича выглядел, разумеется, куда скромнее императорскогопоезда — всего лишь девять вагонов, из которых два были заняты электростанцией и сверхсовременным узлом связи, включающим радиотелефон ибеспроводной факсимильный аппарат, круглые сутки распечатывающийсвежие европейские газеты, а еще один приходился на гараж. В остальномже наследник престола Михаил Георгиевич мог похвастаться изрядным аскетизмом — сведенный к необходимому минимуму штат прислуги и охраны,скромно отделанные кабинет и столовая, в которых были сделаны сотнифотоснимков «для истории». Впрочем, один вагон для фотографирования ссамого первого дня был закрыт. Опочивальня цесаревича с роскошнейшей,совсем не железнодорожного формата кроватью, на которой спокойно поместились бы три преображенца в полном обмундировании, со стенами ипотолком, расписанными эротическими сценами в античном и восточномантураже, была сердцем всего поезда. Именно здесь принимались многиесудьбоносные для страны решения последнего года. Вот и сегодня государственная политика творилась на шелковой французской простыне. Творилась, прямо скажем, туго и со скрипом.
— Ваше Высочество, — фаворитка цесаревича, m-lle Sophie, она жегоспожа Аделинг, начинала терять терпение. — Есть ценности, которыенельзя подвергать сомнению. Ценности Родины. Ценности семьи. Ценностисословия. Ценности религии, в конце концов! — метресса с такой страстьюнацелила правый палец вверх, к небесам, что упругие груди колыхнулись втакт эмоциональной жестикуляции.
Полулежащий цесаревич скользнул взглядом по ее фигуре, возделглаза вверх, чтобы увидеть, куда же указывает перст истины... инаткнулся, разумеется, на чудную картину в стиле Поля Авриля,иллюстрирующую сцену из «Путешествий Синдбада», которую вряд ли можнообнаружить в каком-нибудь академическом издании. Не выдержав, МихаилГеоргиевич расхохотался, изрядно смутив госпожу Аделинг. Ее можно былопонять — проповедовать традиционную мораль в одних чулках, да еще в стольвраждебном окружении, конечно, нелегко. Однако она не имела права отступатьдаже в заведомо невыгодных условиях. Тем более в ситуации, когданаследник императорского престола хочет опрокинуть вековые традициисемейной жизни и престолонаследия.
M-lle Sophie была из того редкого типа метресс, которыеявляются не только любовницами или фаворитками молодых монархов, нетолько наперсницами, но и наставницами, в некотором роде дажеучительницами жизни. Во всяком случае, она искренне пыталась бытьтаковой с тех пор, как тринадцатилетний, не по годам развитый мальчишкавпервые появился в ее будуаре. К своим обязанностям она относилась сответственностью горячей русской патриотки и искренней, нелицемернойхристианки. С одной стороны, она радовалась, когда после требованиядядюшек цесаревича удалить от наследника ставшую ненужной и дажекомпрометирующей тридцатилетнюю куртизанку Мишель неожиданно показал характер,совсем не соответствующий возрасту. Радовалась, когда он начал обретатьсамостоятельность и политическую волю, становясь ключевой фигурой в государствееще при живом отце, слабовольном и жалком алкоголике. Когда же для цесаревичанаступил триумфальный, звездный час во время Дарданелльского кризиса — небыло во всей стране более счастливой женщины. И тем не менее, многое вповедении Мишеля фаворитку коробило. Его цинизм в сакральных вопросах,например. Когда в честь возвращения Константинополя в христианский мирв Москве было решено установить исполинских размеров статую Софии,Премудрости Божией, — цесаревич предложил именно ей стать моделью для этогопамятника. Михаилу Георгиевичу показалось забавным совпадение имен, и ещеон искренне желал таким образом высказать своей Sophie благодарностьза годы, проведенные рядом с ним. Возмущению госпожи Аделинг не былопредела: подобное кощунство граничило бы с хулой на Духа Святого! Когда жеМишель, искренне не понимающий, в чем дело, стал приводить ей примерывизантийских и западноевропейских проституток, бывших моделями длявошедших в историю икон и религиозных полотен, это привело к самойкрупной размолвке за все время их знакомства. «Вы можете считать меня падшейженщиной, но у меня есть честь, и есть убеждения» — таков был ответметрессы. Нравственным ориентиром дляфаворитки наследника являлась Сонечка Мармеладова, а миссию свою онавидела в том, чтобы грехом малым ограждать цесаревича от бездны разврата,вопиющего к небесам.
И вот теперь, когда Михаил Георгиевич высказал свою безумную идеюотказаться от вековечной практики женитьбы Романовых на немецкихпринцессах, да и вообще от сословных ограничений в матримониальныхотношениях, она отчаянно пыталась отговорить его от этого. Самым ужасным былото, что цесаревич действительно был способен сломать двухсотлетнюю традицию,поставив легитимность и сакральность русской монархии под вопрос. Смертьстарого императора была вопросом двух-трех лет, а уж дальше Мишель,показавший уже свою волю и страсть к преобразованиям, повторил бы всекощунства Петра, ломая страну через колено...
— Поймите же, Sophie, — вещал наследник. — Дело даже не том, чтоэти принцессы отвратительно тощие и ведут себя в постели подобно доске.Вопрос в вырождении. Близкородственное скрещивание противопоказанодаже скоту — что уж говорить о членах царствующих домов? Если где-тоаристократы еще не превратились в урожденных уродов с букетом наследственных болезней, то говорить спасибо надо их конюхам и кучерам. И если матушка Екатерина Алексеевна прижила-таки сына от богатырей Орловых, а не от полоумного голштинца, — спасибо ей скажу первым именно я.Не нужно возмущаться и гримасничать: монархия, может, и свята, однакосреди монархов святых куда меньше, чем среди их подданных. По Европесегодня гуляет гемофилия. Вы знаете, что такое гемофилия, Sophie? Онаприкончит любую династию быстрее батальона анархистов с бомбами. И выпредлагаете мне играть в кости на будущее своих детей? Нет уж, спасибо.
А что касается традиций — отчего бы не вспомнить допетровские смотры невест? Вот вам хороший обычай родом из православного Царьграда.Мне наплевать на генеалогическое древо будущей невесты, если она неспособна пройти заурядный медицинский осмотр...
Госпожа Аделинг, разумеется, догадывалась, что цесаревич ее поддразнивает. Однако... С такой же точно улыбкой он доказывал адмиралуФрэзеру в Чанаккале благотворность новой мировой войны для здоровьябелой расы. Чем развитее и культурнее цивилизация — тем обильнее