должно быть кровопускание. Первая мировая уничтожила миллионы, жертвами второй мировой станут десятки миллионов, ну а в третьей погибнутуже сотни миллионов человек. И чем дальше — тем сильнее фавориткаубеждалась в том, что это был вовсе не блеф.
— Разрэшите, Ваше Высочество? — фраза, произнесенная с характерным акцентом, прервала пустопорожнюю дискуссию. Впрочем, обладательакцента не дожидался разрешения, в доли секунды проникнув в опочивальню и аккуратно закрыв за собой дверь. Совершенно непримечательныйвнешне человечек. Голубой мундир жандармского полковника, пенсне, лысина, совиное выражение лица, коричневая папка в руках.
— А, Лаврэнтий, — цесаревич произнес имя полковника с тем же акцентом. — Ты уже зашел, но все равно разрешаю. Что пишут из Питера господа физики?
Госпожа Аделинг не стала, разумеется визжать и неловко прикрываться. С неудовольствием поежившись, словно от неожиданного сквозняка,она встала, неторопливо надела пеньюар, вопросительно взглянула на Михаила, прочла в его глазах позволение остаться и снова устроилась на кровати.
— Результаты вкратце здесь, — полковник протянул цесаревичу папку.
— К черту подробности, — отмахнулся цесаревич. — У меня сегодня будет тяжелый день, не хочу перегружать мозг. Что с плутонием? Есть успехи?
— Никак нет, Ваше Высочество, — развел руками жандарм.
Госпожа Аделинг некогда лично присутствовала при странном знакомстве цесаревича и безвестного жандармского офицера в Сухуме, но так ине поняла, что же произошло. Когда во время церемонии представленияместного начальства Михаил Георгиевич наткнулся взглядом на офицера впенсне, неожиданно подошел к нему и спросил фамилию, а растерявшийсяротмистр ответил, что фамилия его — Берия, наследник просто коротко хохотнул, словно услышав анекдот, смысл которого во всем мире понималлишь он один. Но когда через пару месяцев человечек в пенсне всплыл вПетербурге в совсем другом звании и стал ближайшим помощником цесаревича — это поразило наповал всех в его окружении. Никто понятия неимел, зачем Михаилу Георгиевичу понадобился недалекий провинциальныйротмистр, да и сам он был порядком удивлен, став начальником охранынаследника и заодно шефом одного из утопических научных проектов поразработке взрывчатки в миллион раз мощнее динамита. В столичных салонах жандарма с совиным лицом обсуждали даже более оживленно, чемочередные перестановки в Комитете Министров: смена караула в Зимнемдворце была делом ближайшего времени, и фавориты наследника становились совершенно естественным образом хозяевами империи.
— Хорошо, тогда пробуем так, — цесаревич сел на кровати. — Собираем всех причастных к проекту в каком-нибудь маленьком городке на Волге.Строим научный центр за семью заборами, где все они должны будут трудиться безвылазно. И туда же — все мыслимые удовольствия: девок, хорошую выпивку, кокаин, театр какой-нибудь небольшой устроить, что тамеще ученые любят? Ах да: еще ставим жесткие сроки по результатам, и если не уложатся — всех расстрелять. То есть расстреливать не будем, конечно, но надо, чтобы они поверили. Ядерные бомбы необходимы неотложно, пять лет — крайний срок.
— Ваше Высочество, — впечатленный Лаврентий снял пенсне, проморгался, протер стекла, нацепил обратно. — Для этого нужны другие, совсемдругие полномочия. И мне, и...
— Ваше высокоблагородие, побойтесь бога! — в притворном ужасе перебил его цесаревич, весело подмигивая госпоже Аделинг. — Мы не наБалканах, в конце концов, а в Петербурге табакерки и шарфы уж сто леткак вышли из моды. Впрочем, это дело завтрашнего дня. Что у нас с торжественным приемом — все готово? Мой верный народ горит желанием поприветствовать меня как следует? А что там с террористами? Не протянутони свою кровавую лапу к моей августейшей особе?
— Это кабинетный разговор, ваше высочество, а не... — на пару секундЛаврентий запнулся, — … опочивальный.
И в этот момент госпожу Аделинг посетило очень скверное предчувствие. Не потому что ее еще ни разу не выставляли за дверь при серьезномразговоре (разговоры особо секретные при ней цесаревич попросту не начинал). И не потому что от голубых мундиров несло мерзостью и предательством за версту. Просто — отчетливое ощущение, что хорошим этотдень не закончится, и при этом предельно ясное понимание, что повлиятьона ни на что не способна. Чувство не только страшное, но и до слез обидное и досадное.
Тем не менее, Sophie сдерживала слезы до тех пор, пока одевшийся цесаревич и жандарм не закрыли за собой дверь.
— Так, и что это у нас? — Ясмина приложила ухо к массивной стальнойплите и стукнула кулаком. — Тоооолстая, — внушительно заметила она.
— Да что ты говоришь, удивительно прямо, — саркастично отозваласьЮ. — А мы думали — это просто кусок жести кто-то прилепил для виду.
— Так это вообще дверь? — я тоже не удержалась, провела здоровойрукой по стыку между плитой и стеной. Подогнано идеально, да. А так —несколько разочаровывающий результат. После позолоченных замков, мин-ловушек,после загадочных документов из архивов Временной администрации,в которых упоминался таинственный «объект три-полста-четыре», мы витоге пришли к здоровенной металлической двери размером где-то два наполтора, примечательной полным отсутствием видимых запорных механизмов.
— Дверь, да, — отозвалась Лу, подкатывая тележку с оборудованием. —Правда, открыть ее можно только изнутри. Что больше всего и напрягает.
Я в это время пальцем чертила на пыльной поверхности знак биологической угрозы. По инструкции, увидев малейшие признаки связи объекта сразработкой оружия массового уничтожения, нам следовало свернуть всеработы и немедленно уведомить местные власти.
— Это вряд ли, — Лу подошла и бесцеремонно крест-накрест перечеркнуламое творчество. — Ты не заметила, мам, что здесь напрочь отсутствуюткакие-либо надписи? Не то что указатели для идиотов — даже в щитовойна кнопках ни единой буквы.
— И? — потребовала я продолжения.
— Понятия не имею, что это может означать. Либо что-то до смертиужасное, либо что-то ужасно тривиальное.
— Большая, ну большая, признайся, что ты растерялась, — Ясминаткнула Лу в бок. С таким же успехом она, впрочем, могла бы стучать постальной плите.
Из этих двоих получился бы неплохой комический дуэт. Высокая, подметр восемьдесят пять, спортивная шведка с мужским разворотом плеч иприличной мускулатурой, с ежиком коротко стриженых обесцвеченных волоси с неизменной благожелательной улыбкой сытой белой медведицы. Апартнером у нее — парижанка с манерами гамена старых времен, с копнойярко-красных дредов и проколотыми по всему периметру ушными раковинами,ростом чуть выше полутора метров, но благодаря своей подвижностив каждый момент времени занимающая втрое больше пространства, чем положенопри ее скромных габаритах. Настоящее имя Лу было Анна-Ловиса,или Анна-Луиза, как произносят в Западной Европе. Ясмина при первом жезнакомстве заявила ей, что от этого имени невыносимо пахнет кринолинами,и она как убежденная плебейка не может так обзывать свою напарницуи подругу. Так и появилась на свет Лу. Я в свое время пыталась выяснить уЯсмины, что же она подразумевала под «пахнет кринолинами», но та неизменноотвечала, что кринолины — это что-то типа дорогих духов. Дразнится,конечно же, кто ей поверит? Все-таки парижанка останется парижанкой,даже с биографией и ухватками Гавроша.
— ...Так мы взрываем? — вторую тележку с оборудованием подкатилМика.
— Лимит бабахов на сегодня исчерпан, — нервно и категорично отозваласьЮ.
— Взорвать можно, конечно, — Токо оценивающе взглянула вверх, подпотолок. — Только своды рухнут следом. Да и вообще, нас уже за это шпынялине раз. Так что — режьте.
— Сначала обедать, — не терпящим возражений тоном заявила Лу. — Яс утра толком не поела из-за вашего энтузиазма.
— Точно! Будем есть новые сухпайки! — заявила Ясмина, доставая ираспаковывая наш аварийный рацион. — Нам их сказали протестировать вполевых условиях? Будем тестировать!
— Эй, не дурите! — возмутилась Ю, которой явно не улыбалась перспективаобедать одной на поверхности. — Вылезайте на поверхность, нормальнопоедим!
— Лу, скажи, — дернула Ясмина подругу за рукав. Та лишь развела руками,показывая, что она совсем не против сухпайков.
— А давайте, — согласилась Токо. — Даже если потом животами станеммаяться — ничего, вентиляция тут нормальная.
— Присоединяюсь к большинству, — тут же подал голос Мика.
— Мам? — в голосе Ю чувствовалась детская совершенно обида.
— Я не могу их покинуть. По инструкции не могу.
Ясмина в это время яростно трясла саморазогревающиеся контейнеры сгорячими блюдами.
— Кому макароны с фрикадельками?
— А что еще есть?
— Есть фрикадельки с макаронами.
— Маму надо будет с ложечки кормить.
— Поговори у меня! Я вас тут всех одной левой переем, дети сытой эпохи!
— Мам, а у вас в милиции сухпайки вкусные были? — мы все расселисьна своих рюкзаках, а Ясмина устроилась у Лу на коленях, перехватывая каждуювторую вилку у безропотно сносящей эту наглость шведки.
Вкусные? Мне вспомнился сентябрь сорок восьмого, село на границе сВоронежской областью, где наш батальон разместился на ночевку. Минутыдве я медитировала над банкой с тушенкой, пока не осознала, что она старшеменя ровно на пять месяцев, судя по дате изготовления. Кто-то из товарищей это тоже заметил, и, разумеется, не обошлось без предложений«схарчить Марьяшку» вместо консервов из другой геологической эпохи. Втот период мы еще умели относиться ко всему с юмором. Это позже стало