как-то совсем не смешно.
«Мам, зря ты позволяешь этим хулиганкам на голову себе садиться, —пришло сообщение от Ю. — Тебе же неудобно».
Я едва не выронила из левой руки вилку, которой неловко ковырялась вмакаронах.
«Опять подглядываешь через мои глаза?! Ну-ка отключайся!»«По инструкции не могу отключиться», — парировала Ю, и это былоправдой. Хорошо, что линзы, по крайней мере, можно снять. Впрочем, линзы— это явно вчерашний день. С некоторыми технологиями сегодня откровенно не знают что делать на государственном и международном уровне.
Месяц назад в Карачи были расстреляны несколько ученых и инженеров,занимавшихся опытами по внедрению в человеческий мозг элементов компьютерного управления. Проще говоря — эти ребята превращали людей вкиберзомби, работая на местную мафию. Группу наших товарищей, исследовавшихзаброшенные тренировочные лагеря исламистов в Памире, убилиименно их творения. Разработка подобных технологий давно уже приравнена к преступлениям против человечества, но это никак не может отменитьфакта их существования и возможности использования всякой сволочью.
— Коллонтай, — из режима воспоминаний меня вывел на этот раз Мика.
— Что? — не поняла я.
— Рассказ написала Коллонтай. Про пансион и кресла-качалки который.А называется — «Скоро!». Угадал?
— Надо же, а я уже и забыть успела. Думала, из большевиков фантастикойкроме Богданова никто и не баловался. — Отложив контейнер с остаткамимакарон в сторону, я нацелила указательный палец левой руки Мике впереносицу. — Ладно, раз ты меня посадил в лужу, встречный вопрос: чтоглавное в устройстве коммунистического общества?
— Движение вперед, — и на полсекунды не задумавшись, выпалил Мика.Ай да молодец!
Я пошарила в карманах жилета, и, разумеется, нашла в одном из них яблоко.
— Держи витаминку, порадовал старушку. Может, ты уже догадался,что у нас по ту сторону двери?
— Совсем легко, — улыбнулся парень. — Взорванный мост и скелетфашиста, прикованный к пулемету.
— Лу, ты слышишь? — возмутилась Ясмина. — Эти русские снова что-то затевают. Опять шифровками обмениваются...
— Мир хотят опять захватить? — отозвалась шведка. — От них ничегодругого ожидать не стоит.
Как ни парадоксально, сейчас шутки на национальную тему приобрелиопределенную популярность. Это как с протезом Токо, потерявшей ногу наминном поле еще в детстве, — тридцать лет назад протез был символом ирезультатом тяжелого физического увечья, а такие увечья были для шутокзакономерно табуированы. Сегодня механический протез — скорее признакнекой причуды или выпендрежа, и носитель его не больший калека, чем обладательцветных волос.
В нашем же случае дополнительный юмор ситуации заключался в том,что мы с Микой на двоих не имели и четверти славянской крови. Он — чистокровныйфинн, родившийся и выросший в Северной Коммуне, я — азербайджано-украино-чеченка (кажется, в таком порядке), заставшая еще старуюРоссию, и во всех анкетах в графе «национальность» пишущая — коммунарка.А вот поди ж ты — обзываются русскими. В детстве я такого и восне представить не могла. В те времена русский мир, воплощенный в видедолжностного лица, разговаривал со мной примерно так:
— Да, Гериева, у нас светское государство. Но у нас к тому же и православнаястрана, культуру которой вы ОБЯЗАНЫ знать. Поэтому вы будетепосещать эти уроки, хотите вы того или нет...
Или так, на бытовом уровне:
— Отойди от моей дочери, ты, террористка малолетняя! Расплодилисьтут как тараканы...
Или совсем уж грубо, между нами, детьми:
— Заткнись, ты, чурка! Мой батя сейчас ТАМ, дрючит в жопы вашихдагов сраных! А вернется домой — и за вас примется!
Это не носило, конечно, всеобщего характера — иначе никакой революциипросто не было бы. Но это не являлось и набором частных случаев —иначе не было бы многолетней ожесточенной гражданской войны.
«Яблоко, между прочим, я тебе положила, а не кому-нибудь», — с укором отозвалась Ю. Надо, кстати, пошарить по карманам разгрузки насчетрастаявших шоколадок и мятых высококалорийных батончиков. Иногда яперестаю понимать, кто, собственно, в нашей уютной компании настоящаяМама.
Компания тем временем окончила обеденный перерыв и потихоньку началаготовить оборудование — собирать портативную плазморезку, монтироватьпод нее вытяжку и так далее. Я со своей рукой на перевязи была тутпрактически бесполезна, так что Лу, неожиданно обнаружившая в своей тележке маленький туристический стульчик, передала его мне, не упустивслучая пошутить про кресло-качалку, в котором так сладко предаваться воспоминаниямо первых годах революции.
Воспоминания... Если бы все, что кажется сегодня прошлым, являлосьтаковым на самом деле, жить было бы куда проще.
Всего три года назад мне казалось, что я обрела не то чтобы душевныйпокой, но определенную... стабильность, что ли, жизненную? Работа кладовщицына машиностроительном заводе — занятие вполне уважаемое, ее,кладовщицы, общественная полезность вряд ли станет в ближайшее времяповодом для политических дискуссий, и уж точно можно гарантировать, чтоникаких особых опасностей и конфликтов такая профессия не несет. Ну,если не считать наших раздолбаев-электриков, которые третий день делаютвид, что с тельфером на четвертом пролете все нормально. А так — в принципе, поводов для недовольства нет. Отработав свои шесть часов, многиедаже к проходной не всегда спешат: прямо на территории завода расположеннебольшой сферокинотеатр, само собой, спортзал с бассейном и тиром,в административном корпусе отвоевали себе пол-этажа под кружки и секцииобщественники. В прошлом году к нам прямо на завод приезжали Red TerrorMachine, я их последний раз вживую на фронте еще видела, представляете?Выступали в четвертом, недостроенном цехе, и жгли так, будто тридцать летгде-то по дороге уронили. Я, впрочем, тоже вспомнила тогда про свой возрасттолько на следующее утро...
Словом, жизнь моя в последние годы была хоть и спокойной, но насыщенной.Вечерами, после спортзала, я усиленно поглощала пропущенные всвое время книжки и фильмы. Смешно сказать — я и до культового «Бронепоезда Предреввоенсовета» добралась только после отставки (средненькийфильм, в общем-то, сразу после войны это, конечно, было открытие, но теперь мы стали куда более привередливыми и утонченными). Еще я началазаботиться о своем здоровье — ну, на элементарном уровне: не есть послешести, ложиться спать не позднее одиннадцати и так далее. Если свобода —это осознанная необходимость, то чертовски приятно осознавать отсутствиенеобходимости полночи прокручивать события прошедшего дня, ища зацепкик очередному гнусному делу, а потом в четыре утра подрываться позвонку и лететь на другой конец города, а потом полдня общаться с персонажами,которых по совести надо бы пустить в расход без разговоров, а пореволюционным законам даже пальцем тронуть невозможно.
Так что вряд ли можно сказать, что я была недовольна своей жизнью —тихой, однообразной и предсказуемой. Именно поэтому в погожий весеннийдень, когда мы с Колей и Авророй вышли с проходной и направились в столовую,меня так ударило по нервам звуком знакомого голоса, раздавшегосясо стороны электробусной остановки. Так ударило, что я резко остановиласьна месте, из-за чего приотставшая Аврора едва не врезалась мне в спину.
— Марьям, ты чего? — спросил Коля, настороженно осматривая человека,окликнувшего меня по имени. Пожилой, лет под шестьдесят, седина вволосах, джинсы, дутая синтепоновая куртка, из-под ворота которой торчитрасшитый под куфию шерстяной шарф — это в солнечный апрельский день!Патологический какой-то мерзляк, вообще не изменился за прошедшие годы.
— Идите без меня, я потом, может, подойду, — я встретилась глазами состарым знакомым, чтобы угадать, с чем он пожаловал.
— Марьям, ты уверена? — Коля серьезно забеспокоился. Черт возьми,его можно понять — киношная совершенно ситуация, а в кино после такого,собственно, и начинаются самые интересные вещи.
— Пошли, пошли, — Аврора, кажется, ткнула его кулачком под бок иповолокла за собой, потом вдруг остановилась. — Тебе поднос брать?
— Не надо, — я уже не отрывала взгляда от приближающегося бывшегоколлеги и соратника — приближающегося с той же скоростью, с какой Аврораи Коля уходили к столовой.
— Ну здравствуй, Оса, — позывной мой, принесенный с фронта, был,если честно, неоригинален. Если у мужчин позывные были крайне разнообразными, зачастую смешными и нелепыми, то женский набор оказывалсякуда менее широким. Прямо скажем: не было в милиции ни одной роты, гдене имелась бы своя Гюрза и Багира — это те, кому при раздаче не досталось«революционное» имечко типа Клары или Розы. В непростом смешанномколлективе, отягощенном не до конца изжитыми патриархальными предрассудками,женщина просто не может себе позволить самоиронию, и зачастуюлиния поведения в духе «не подходи — укушу» оказывается единственноверной. Что и отражалось в пафосно-«опасных» прозвищах.
— Какого хрена ты сюда приперся, а, старый провокатор? — спросила я,стараясь сохранять ровный тон.
— Я тоже очень рад тебя видеть, — невозмутимо ответил Матрос. —Как дела, как работа? С личной жизнью что?
— Во времена моей молодости порядочные девушки за такие вопросы вморду били.
— Я знаю, что ты готова броситься мне на шею от радости, но давайлучше ограничимся рукопожатием, — он протянул мне руку. Я огляделасьпо сторонам в поисках знакомых, хлопнула его по ладони и настороженнопредупредила:
— Я вообще-то есть хочу, так что...
— Не поверишь, я тоже! У вас как, можно за койны пообедать или толькосвоих пускают?
— Ты из какого леса выскочил? — я, наконец, позволила себе улыбнуться.— Тут уже лет пять бесплатная столовая для всех. Окраина города,