так что вроде никто пока завод не объел.
— Ну надо же, победивший коммунизм as is, — мы зашли в здание столовой,сняли верхнюю одежду, повесили ее здесь же, на стоящих без особогоприсмотра вешалках. — Поесть дают бесплатно, и даже куртки в гардеробене воруют... Не воруют же? — настороженно переспросил он, остановившись.
— Какой сумасшедший позарится на твой тулуп в апреле месяце? — невыдержала я.
Где-то лет за семь до революции Матрос служил срочку на Северномфлоте, в береговой части. Тогда как раз по частям прокатилась волна голодныхбунтов из-за продовольственного кризиса в стране — солдаты, бывало,месяцами ели пустой суп без какого-либо намека на картошку. И вот молодойинтеллигентный мальчик туманно-анархических убеждений стал агитировать сослуживцев устроить «военную стачку» к приезду в часть командующего флотом. Больших результатов не достиг, но, когда на него стуканули, случился крупный скандал, незадачливому анархисту приписали нимного ни мало — организацию теракта и вооруженного мятежа и в итогепосадили на пятнадцать лет. В тюрьме он прочитал кучу революционнойклассики, но, кажется, самый главный вывод, который из нее вынес, — оважности массовых расстрелов в деле построения справедливого общества.
Когда революция его освободила, он весьма энергично включился в политическую деятельность и вскоре оказался полномочным представителемСовета Коммун в Воронеже. В конце лета, когда начались публичные казнив Ростове, революционное правительство засыпали требованиями брать заложникови отвечать террором на террор. С разделением властных функцийв те первые месяцы у нас было совсем плохо, так что суд и расправу творилизачастую по месту жительства. Пользуясь авторитетом центральной власти,Матрос успел расстрелять около сорока человек, родственников и членов семей бежавших на Юг бизнесменов и офицеров, пока не связалась сМосквой и не тормознула его местная милиция. После этого его самого едване поставили к стенке, спас лишь авторитет старого «политзэка». С началомвойны незадачливого комиссара отправили рядовым бойцом на фронт с первым же рабочим батальоном. Говорили, что и там его едва не казнили зажестокое обращение с пленными, но в этом я точно не могу быть уверена. Освоих похождениях на фронте Матрос рассказывал в такой манере, чтосложно было понять, когда он издевается, а когда говорит всерьез.
Набрав поесть, мы сели за один из удачно расположенных глубоко в углу обеденного зала столиков. Мои коллеги расположились вообще возлеокна, в другом конце, однако все-таки нас заметили, удивленно переглянувшись. Надо будет придумать для них какое-нибудь уместное объяснениепроисходящего, хотя я и сама не очень-то понимала пока ситуацию, а Матроссовсем не спешил объясниться.
Пока занимались супом, по вмонтированному в потолок старому стереовизорушли новости — текущая политическая хроника. Я даже отвлеклась,услышав о том, что председатель Совета Коммун, Юлия Смирнова, посетилас официальным визитом Азанию, и уже у трапа самолета была торжественновстречена самим Первым Пожизненным Президентом Азании, ЛидеромАфриканской Революции, Кавалером трех Бриллиантовых Звезд, ГероемНарода и прочая, прочая, короче — легендарным Товарищем Тэ. Встречадвух миров практически. Смирнова была в той же самой своей затертой донеприличия кожанке (которую она очень скоро, измучившись на жаре, навернякаснимет и завяжет на поясе), в выцветших камуфляжных штанах, по-армейски заправленных в берцы, и в тряпичной кепке-«фидельке». Стильэтот, родом из сорок восьмого, закрепился и сохранился до нашего временив основном за неимением лучшего: было бы стыдно и недостойно рабочегогосударства обезьянничать, вводя «социалистические» фраки, смокинги,вицмундиры и ордена с лентами к ним.
И вопиющий контраст этому образу высокой гостьи являла собой встречающая сторона, начиная с ковровой дорожки, на которую председательвступила с такой же осторожностью, с какой она входила тридцать лет назадв нашпигованные минами-ловушками подземные коммуникации под Керчью.Почетный караул в ослепительно белых мундирах в этот момент синхроннопроизвел цирковые совершенно манипуляции с карабинами, стукнулкаблуками о бетон, дружно рявкнул какое-то односложное слово и застыл,задрав подбородки вверх и держа оружие прямо перед собой. Товарищ Тэ,высокий, седовласый, в мундире бригадного генерала, с орденской планкойвеличиной в две мужские ладони, в эмоциональном порыве сорвал с головыфуражку с неприлично задранным вверх околышем и двинулся прямо наСмирнову с явным намерением заключить ее в объятия. В какой-то моментона, кажется, потеряла контроль над своим лицом — выражение, промелькнувшеена нем за доли секунды, сложно было назвать приветливым или дипломатичным. Однако председатель быстро овладела собой, протянув азанийскомулидеру руку, которую тот, разумеется, пожал, словно так и былозадумано. На обнажившемся во время рукопожатия запястье Смирновой какраз в этот момент остановилась камера, запечатлев старую наколку — краснуюзвезду с черной каймой и такой же квадратик.
— А что, ты ведь тоже могла бы быть сейчас на ее месте, а? — Матросзаметил это и указал ложкой на мою правую руку, где была вытатуированатакая же звезда, только вместо квадратика рядом с ней алел треугольник. —Она ведь всего на четыре года тебя старше.
Нарукавные, точнее, напульсные знаки различия были введены в началевойны с целью максимальной демократизации наших вооруженных сил:увидеть подобный знак можно было, только если его носитель выполнитрот-фронтовское приветствие. С одной стороны, командиров приучали креволюционной вежливости, с другой — отучали от старорежимного козыряния. Но в первое же военное лето вышла с этими знаками незадача: пожаре все закатывали рукава, так что узнать командира становилось при всемжелании невозможно. Пока штабные изобретатели придумывали, что делать,на местах народ решал эту проблему по-разному: рисовали командирские треугольнички и квадратики прямо на коже маркером, делали самодельные напульсники, наконец, особо упоротые били татуировки. Последнеедаже пытались официально запретить: беловские казаки и «черные кресты» отчего-то считали, что такой наколкой может себя метить только гейили лесбиянка, так что попавшего с ней в плен ждала очень страшнаясмерть. Тем не менее, обычай закрепился — возможно, потому что бойцовмногих подразделений в плен никто и не брал.
— У меня аллергия на большое начальство, — ответила я. — И вообще,я безответственная и эгоистичная, легко поддаюсь чужому влиянию, склоннак нарушениям революционной законности...
— До сих пор обижаешься? — вкрадчиво спросил Матрос. Я понимала,что он меня «прощупывает», однако выглядело это настолько прямолинейнои пошло, что даже возникали сомнения: может, и в самом деле этот визитничего не означает? Просто скучающий пенсионер решил повидать старуюзнакомую, ну там — бойцы вспоминают минувшие дни и тому подобное.Невольно хотелось косить под дурочку в ответ.
— Ну на кого мне обижаться-то, кроме себя? Те, кто нас втянул во всеэто дерьмо, — они уже свое получили. А нам с тобой радоваться надо, чтоживем не в двадцатом веке. Тогда разговор куда короче был...
— Ты раньше тоже по-другому говорила, Оса, — нахмурился (деланноили искренне?) Матрос.
— Раньше я еще верила во всю эту муру про сломанный меч революции.В то, что Совет допустил ошибку, что ликвидация КОРДа нам всем ещеаукнется. Даже ждала этого — чтобы потом сказать что-нибудь типа «ой, яже говорила!». Двадцать лет уже прошло — Коммуны вроде на месте, Социалистическое Содружество неуклонно расширяется, голод в Африке вонпобедили, Тихий океан собираются от мусора чистить. Яблони на Марсе,опять же: если не есть после шести и не дуться на весь мир — можно дажеяблонь дождаться.
— Яблони — это хорошо, да, — согласился Матрос. — Больше еды —больше социализма. Больше социализма — больше еды. Больше еды —толще пролетариат, год от года... А ты в курсе, например, что одиннадцатьпроцентов московских школьников отказались в этом году от обязательноговоенного обучения — «по идейным соображениям»? И никто — ни Комобраз,ни Рабочий Контроль, ни Совет — даже не поинтересовался, кто же эти«идейные соображения» придумывает и навязывает? Кто учит детей, чтобыть социальными инвалидами — здорово? Кто им внушает, что защищатьсвои Коммуны с оружием в руках — безнравственно и безыдейно?
Удочка заброшена, подумала я. Точнее, с виду это не удочка, а толстаятакая жердина с неловко привязанным на конце обрывком каната. Но умнойрыбке и этого достаточно, чтобы домыслить недостающие детали, включаякрючок и наживку.
— А с кем нам, прости, воевать в нашем прекрасном сытом мире? Сэтим самым, как его... Свободным Государством Западной Австралии? Илис Алеут-Кадьяком? Эти заповедники свободного предпринимательства давно бы уже зачистили, если бы знали, что делать с контингентом. Можно,конечно, устроить им тотальный геноцид в прямом эфире, только от такогоу наших деток появятся дополнительные «идейные соображения», тебе некажется?
— С кем воевать? Да хотя бы с этим вот, — Матрос кивнул в сторонустереовизора, где уже шел репортаж о борьбе с опустыниванием в СреднейАзии, но я поняла, о чем он.
Товарищ Тэ, то ли великий учитель и отец всех африканцев, положившийконец голоду и войнам, то ли кровавый диктатор, виновный в истреблении десятков малых народов. Многие на этот счет уже определились сокончательным ответом, но только не официальные органы СоциалистическогоСодружества. Конечно, он называет себя социалистом, а иногда дажекоммунистом, но всякий раз, когда он открывает рот, чтобы сказать что-тосодержательное, я вспоминаю тех сумасшедших пенсионеров, что пикетировалилетом сорок восьмого наш горсовет с плакатами типа «долой левацкую