Слушавший за дверью Прохор съежился и закрестился.
Лицо поручика приняло такое хищное и жесткое выражение, что Голицын, может быть, первый раз в своей жизни, испугался. Он откинулся назад, отодвигаясь от поручика.
— Я, ваше сиятельство, поручик русской армии и георгиевский кавалер Прокофий Ильич Гостев, а не холуй, чтобы выполнять барские затеи. К тому же, ежели вам то неизвестно, так знайте, что хоть я и поручик, а вы полковник, но согласно высочайшего указа от 1786 года еще при царствовании блаженной памяти императрицы Екатерины Великой учинено и по российским армиям распространено повеление за подписью его светлости князя Потемкина о том, что охранные команды и конвойные отряды на походе и в пути следования приравнены к крепостям, военным кораблям и вагенбургам. А их командиры, независимо от чина, являются единственными командирами и хозяевами, и им подчиняются поголовно все, — голос поручика стал еще более решительным и грозным, — все находящиеся в оных чины армии и флота, хотя бы они были и генеральского звания. Ведомо вам сие? — поводя усами, спросил Гостев совершенно сбитого с толку Голицына. — А сие значит, что и в оказии сие повеление подлежит точному исполнению и все, независимо от чина, на время ее следования подчиняются мне, начальнику оказии поручику Гостеву, имеющему быть в ответе за все, что может случиться в дороге.
Голицын слушал с удивлением и даже с невольным почтением. Ему, с самого детства окруженному крепостными льстецами, привыкшему отдавать приказы, странными казались слова поручика.
«Ведет себя, словно с ровней, еще даже поучает», — возмутился он, а поручик спокойно продолжал:
— Повеление сие до сих пор не отменено, указ императрицы существует, и им руководствуются все командиры частей и отрядов, а также оказий, кои наряжаются для сопровождения и охранения в пути штатских лиц и казенного имущества, а также арестантов и всего, в охране нуждающегося. Я, ваше сиятельство, хоть и из солдатских детей происхожу, грамоте не шибко обучен, но уставы, законоположения и свои обязанности назубок знаю.
Положение становилось глупым, и, понимая это, князь решил удалиться.
— Может быть, я ведь в гвардии не имел случаев знакомиться с особенностями полевой и караульной службы. Так вот зачем я зашел сюда: я должен завтра рано утром выехать в Грозную. По случившейся надобности мне нужен поручик Небольсин.
«Ага, голубчик, вот чего ты ко мне пожаловал!» — подумал Гостев, продолжая бесстрастно глядеть на князя.
— Но посланные на розыски мои люди не нашли поручика и не выяснили, где он квартирует. Не можете ли вы, как начальник оказии, знать, где находится сей поручик?
— Могу! — расправляя усы, ответил Гостев. — Ещё вчера оный поручик вместе со всеми людьми, унтер-офицером и дворовым человеком, выбыл в Екатериноградскую.
— Как… выбыл? — опешил Голицын.
— Так точно! С казачьими постами летучей почты, а с Екатериноградской должен направиться в Тифлис.
Князь молча глядел на него.
— Да верно ли это? — растерянно спросил наконец он.
— Чего вернее! Вот и их бумажка, вроде лепортички, на мое имя, как, значит, начальнику оказии написанная. — Он извлек из сумки бумагу и протянул ее князю.
«Доношу, что сего числа согласно казенной необходимости выбываю в ст. Екатериноградскую. Прошу вычеркнуть из списков оказии меня и сопровождающих меня лиц: мл. унтер-офицера егерского полка Александра Елохина, моего дворового человека Арсентия Иванова и кучера Костина Степана».
— Они, наверно, уже где-нибудь возля Ищерской находятся, — глядя насмешливо в недоумевающее лицо Голицына, сказал поручик.
Полковник посмотрел на него и торопливо отдал назад бумагу.
«Значит, Небольсин ни при чем, и никакого свидания или договоренности между ними не было, — думал он. — Опять какая-то непонятная неразбериха. Но тогда в чем же дело, почему эта дура утопилась?»
— А что, ваше сиятельство, может, я вместо поручика помог бы? — осведомился Гостев.
— Да нет, он был нужен, но на нет и суда нет! — Голицын встал.
Прохор отскочил от двери.
— А теперь, коли есть охота и время, ваше сиятельство, я к вам хочу обратиться, — сказал Прокофий.
— В чем дело? — отрываясь от своих мыслей, спросил Голицын.
— А дело в следующем. Надо вам подать начальнику оказии, мне то есть, лепортичку о том, что одна из ваших актерок утопилась.
— Это зачем? — высокомерно перебил его Голицын.
— А для того, чтобы исключить ее из списков оказии.
— Девка эта моя крепостная и к вам никакого отношения не имеет, — запальчиво сказал князь.
— Девка эта была живой христианской душой и как таковая была занесена в списки оказии. Теперь, когда ее нету в живых, надо исключить ее из списков, — раздельно, отчеканивая каждое слово, ответил Гостев, и подслушивавший их Прохор при словах «теперь, когда ее нету» поспешно стащил с головы картуз и перекрестился.
— Глупости! Дворовые — это мои крепостные, и вам до них нет никакого дела. Вы, сударь мой, много берете на себя!
При слове «сударь» Гостев побагровел, но сдержался.
— В таком разе, сударь мой, — подчеркивая слова, сказал он, не обращая внимания на перекосившееся от гнева лицо Голицына, — в таком разе, — снова повторил он, — вся ваша челядь с ахтерками, холуями и другими прочими останется здесь…
— Как… здесь? — воскликнул не ожидавший такого исхода Голицын.
— Очень просто. Я по списку в Шелкозаводской принял от начальника оказии сто два человека, тридцать семь из них ваша дворня. Едем мы завтра к Науру, оттуда оказию поведет в Екатериноградскую новая команда с новым начальником. По списку должен я сдать ему тридцать семь человек, а налицо будет их тридцать шесть. Куда ж один подевался? Для этого-то и нужна ваша лепортичка, — хладнокровно закончил поручик.
— Это лишнее!
— Никак нет, вовсе не лишнее! — в тон Голицыну ответил Гостев.
— Ну, и напишите, что она утонула, — теряя терпение, сказал Голицын.
— Вы должны об этом написать, ваш человек это был, а я лишь могу исключить ее из списков.
— Ничего я вам не напишу! А попробуйте только не взять моих людей… я… я… — закричал Голицын.
— А вы, ваше сиятельство, не горячитесь и не орите у меня же в комнате. Не хотите писать, ваше дело. — Поручик так резко вскочил с табурета, что не ожидавший этого Голицын отодвинулся.
— Эй, кто там! — он раскрыл рывком дверь и чуть не сшиб Прохора. — Вызвать ко мне фельдфебеля и писаря Карбутенко. — Заметив камердинера, посочувствовал: — Что, куриная харя, чуть тебе носа не зашиб?
Он закрыл дверь.
— Да все же знают, что она утонула, — сказал Голицын.
— Все-то все, да не все те, кто должен знать. Вы, ваше сиятельство, видать, не в обиду вам будь сказано, службу знаете только с парадной стороны, как ее в столице в гвардии справляют, а ведь в армии, да еще у нас на Кавказе, она-то совсем другая. Здесь все по порядку да расчету строится. Вот будет у меня от вас бумажка о смерти вашей ахтерки, я ее из списков вычеркну — и делу конец. Все по форме, и следующий начальник оказии ее уж в счет и брать не станет.
Во дворе послышался шум. Ступеньки крыльца застонали.
— Разрешите войти, ваше благородие? — раздался голос за дверью.
— Войди, Карбутенко, — ответил поручик.
В комнату вошел писарь. Увидя полковника, он вытянулся и закричал:
— Вашскобродь, разрешите обратиться до господина поручика?
Голицын вместо ответа мотнул головой.
— Вот что, Карбутенко, неси сюда списки оказии!
— Воны зи мною, вашбродь, — ответил писарь, вынимая бумаги из-за пазухи.
— А где фельдфебель? — раскладывая списки на столе, спросил Гостев.
— Сей минутою будут, вашбродь!
— Так как же, ваше сиятельство, напишете мне или оставите здесь ваших людей до следующей оказии?
Голицын с ненавистью глянул на невозмутимого поручика и, повернувшись к Карбутенко, спросил:
— Ты писарь?
— Так точно, вашскобродь! — опуская по швам руки, выкрикнул солдат.
— Садись к столу и пиши, — приказал Голицын.
Поручик все с тем же невозмутимым видом сидел у стола. Писарь присел и, взяв очиненное перо, макнул его в чернильницу.
— Начальнику оказии, следующей до станицы Наурской, поручику Ежову… — начал диктовать князь.
— Гостеву, — хладнокровно поправил его поручик.
— Гостеву, — повторил Голицын. — Сообщаю вам…
— Казенную бумагу надо писать точно. «Доношу вам», а не «сообщаю». Пиши по форме, Карбутенко, — снова поправил поручик.
— …вам, что крепостная девка моя, Анна Симакова, именуемая по крепостному тиатеру Бирюзова, гуляя на берегу Терека, по причине своей неосторожности упала в реку и утонула…
Поручик поднял на Голицына холодные, полные нескрываемого презрения глаза и молча слушал.
— …об чем извещаю вас, — спокойно цедил слова Голицын.
— Пиши, Карбутенко, по форме, не «вас», а «ваше благородие», — снова остановил князя Гостев.
Голицын холодно, словно не замечая вызывающего, оскорбительного поведения поручика, продолжал:
— …на предмет исключения оной из списков лиц, состоящих в оказии.
Писарь закончил и выжидательно посмотрел на князя.
— Дай сюда! — сказал Голицын и, взяв гусиное перо у писаря, размашисто подписал: гвардии полковник князь Голицын.
Он положил перо возле подписанной им бумаги и, еле кивнув поручику, холодно сказал:
— Честь имею! — и вышел.
Ничего не понимавший в этой сцене писарь с удивлением посмотрел на своего поручика. Глаза Гостева горели ненавистью, нижняя губа дрожала.
В комнату вошел фельдфебель.
— Звали, вашбродь? — не замечая состояния поручика, спросил он.
Гостев с трудом передохнул и, овладев собой, сказал:
— Закрой за этой сволочью дверь!
Фельдфебель закрыл дверь.
— Слышали, ребята, насчет утопления княжеской девки-ахтерки? — помолчав немного, спросил он.
— Так точно, наслышаны, — негромко ответил фельдфебель.