Князья молчали, понимая, что генерал после этого монаршего благоволения скажет что-то важное и к чему-то обязывающее их. Но Ермолов молчал.
Тогда снова заговорил Константин Багратион-Мухранский.
— Царевич Александр враг и ваш и наш. Несколько лет назад он вызвал среди грузин братоубийственную войну и залил поля Кахетии грузинской кровью. Мы никогда этого не простим ему. Если он появится в Грузии, то, несмотря на традиции и законы гостеприимства, несмотря на то, что он сын нашего бывшего царя и со многими из нас находится в кровном родстве, я от имени всего дворянства заверяю богом и честью, мы его арестуем или убьем. Так ли я говорю, братья? — поднимаясь с места и глядя на князей, спросил он.
— Клянемся в этом богом и честью! — вразнобой, но дружно ответили дворяне.
— Государь император будет особенно доволен узнать ваши слова, господа, а теперь, по примеру армянского населения края, создающего пешие дружины, следует и вам подготовить и сформировать конные грузинские сотни. Хотя и я не предвижу войны, но меру сию одобряю. — Ермолов многозначительно посмотрел «а Вельяминова.
— В Шуше, как и по всему Карабаху, уже имеется до 3500 вооруженных армянских стрелков, по всей границе до Лори-Бамбака и Безобдала созданы сильные отряды армянской самообороны, коим мы охотно даем оружие, — сказал Вельяминов. — Как начальник штаба кавказского корпуса, нахожу своевременным указать на сие и вам, господа дворяне. Грузины всегда были храбрым, мужественным народом, и ваша конница — лучшая в Закавказье. В случае пограничных неурядиц она окажет большую помощь нашим драгунам и казакам.
Князья оживились. Они рады были услышать похвалу мужеству грузин и откровенную надежду главнокомандующего на их воинскую помощь.
— Ваш двоюродный брат, князь Петр, — обратился к Мухранскому Ермолов, — всему миру, самому Бонапарту показал, что значит доблесть и мужество воина-грузина. Память о сем герое навсегда, пока стоит Россия, сохранится в народе.
Упоминание о Багратионе словно солнцем озарило лица грузин.
— Он родственник не только мне, но и многим присутствующим здесь, — скромно сказал Мухранский. — Мы, ваше высокопревосходительство, примем меры и в очень короткий срок, если это надобно будет, выставим на поле до пятнадцати тысяч отборных кавалеристов. Вот князь Эристов, — он указал на генерал-майора, сидевшего возле Вельяминова, — начальник нашего ополчения, наших резервов, он лучше меня знает об этом.
Эристов молча кивнул.
— Спасибо, господа. Обо всем высказанном вами мною теперь же будет доложено государю. — Ермолов покопался в бумагах и добавил: — Но пока нам не требуется создания столь большой конницы, сейчас этого не нужно. Не отрывайте крестьян от работ и семей, будьте лишь готовы на всякий случай. К нам из России идут дополнительные части. На марше двадцатая пехотная дивизия и уланские полки, да и никакой войны не будет. Возня на границе, которую затеял Аббас-Мирза и его приспешники, эриванский сардар и английские прохвосты во главе с Аллаяр-ханом, кончится обычной для персиян фарсой. Пошумят, постреляют через Аракс, налетят шайкой в триста человек на солдатский пост в четыре человека — и назад! Знаем мы этих вояк, но взять нужную предосторожность — должно. Еще раз благодарю вас, господа, а вечером надеюсь свидеться с вами на бале, — прощаясь с князьями, сказал Ермолов.
Бал, о котором говорил главнокомандующий, устраивался в казенном здании дворянского собрания русским обществом и грузинским дворянством.
Когда князья ушли, Вельяминов сказал:
— И все же, Алексей Петрович, будет или не будет война, но нужно принять меры и на границе. Надо, я думаю, послать предписание полковнику Реуту и подполковнику Назимко в Чинахчи, чтобы в случае перехода Аббаса через Худаферинский мост на нашу сторону они без боя немедленно отошли бы к Шуше. Там крепость, и егерский полк Реута с пушками и казаками, подкрепленный армянским населением города, запрется в ней и выдержит осаду персиян.
Ермолов задумался.
— И все-таки этот мошенник Аббас никогда не решится на это, да к тому же посольство князя Меншикова еще у шаха.
— Азиатские войны начинаются внезапно, без отзыва послов, — возразил Вельяминов. — Вспомни и старые персидские, и прежние турецкие войны, да и не только азиатские. А Наполеон, разве он объявлял нам войну, переходя Неман? Надо, Алексей Петрович, принимать на всякий случай меры.
— Ну что ж, пиши Реуту и Назимке. Что еще в почте?
Вельяминов доложил о нескольких запросах и бумагах, связанных с управлением краем, финансами и строительством дорог.
— Эти вопросы, как и другие, цивильного свойства, разрешай сам, тезка, с палатой, губернатором и городской управой. Что еще?
— Вот рапорт и второе донесение Розена. Жалуется на лихорадку, от которой болеют и умирают люди. Просит усилить лекарством и докторами дагестанскую линию. Просит обмундирования, некоторые солдаты, пишет, ходят в лаптях, с голой задницей или во много раз латанных штанах.
Ермолов усмехнулся, вспоминая лихую фигуру Саньки, в залатанной рубахе явившегося на прием к главнокомандующему.
— Ханша сетует на своих подданных. Из Аварии немало людей бежали от нее к Кази-мулле.
— К кому, кому? — переспросил Ермолов.
— Да к этому новоявленному имаму. В Гимрах, пишет ханша, распевают они псалмы, ведут беседы о боге… Начало-то хорошее, да как бы потом не обернулось противу нас! — осторожно сказал Вельяминов.
— Пустое! Ханша брешет в три короба и нашими руками хочет уничтожить своего противника! Черта с два, ни одного солдата не посылать против этого имама! Пусть сами расхлебывают свою кашу!
— И ханша и Розен пишут, что этот имам отказал персидским и английским лазутчикам в помощи. Он даже не явился в Хунзах и тем избег западни ханши.
— Умница, хвалю за ум, а особливо за то, что отказал персам. Ежели такие, как этот Кази-мулла, объявятся в горах, им надо помогать, они быстро покончат с удельными князьками и средневековьем в горах. Лет через пятьдесят весь этот край, от Терека и до Аракса, будет русским, цивилизованным и просвещенным, и народы Кавказа станут благословлять Россию за то, что сейчас делаем мы.
Вельяминов внимательно смотрел на Ермолова.
— Ты серьезно так думаешь, Алексей Петрович? — наконец спросил он.
— Уверен, — твердо сказал генерал, — и я понимаю, тезка, почему ты спросил об этом. Да, все эти народы получат вместо поножовщины, резни и войн спокойное существование, торговлю, дорога, знания и покой.
Ермолов подошел к собеседнику.
— Крепостная Россия сейчас удержалась чудом. Она еще сильна, но уже закачалась, и все равно крепостное право рухнет. Посмотри на народ, от Грибоедова и Пушкина и до солдата, который сегодня говорил с нами, все они думают об одном и том же.
— Пока крепостная Россия будет двигаться на Восток, все эти народы станут отчаянно защищаться. Разве согласятся они пойти в русскую кабалу? Война будет жестокая.
Оба генерала замолчали.
— Что будет дальше, посмотрим, а теперь укажи срочным приказом Розену, чтобы он поменьше верил этой аварской ханше и не мешал святому размышлять о боге, но лазутчиков, усилить и внимательно следить как за ней, так и за имамом, — решительно сказал Ермолов.
Глава 2
Прошло уже десять дней, как Небольсин прибыл в Тифлис. Благодаря заботам вдовы генерала Ахвердова Прасковьи Николаевны он устроился на квартире у богатого и влиятельного купца Питоева, жившего на одной из центральных улиц Тифлиса. Горе еще владело Небольсиным, и, хотя новый город, новые люди и теплое, участливое отношение к нему Ахвердовой и ее друзей отвлекали его от тяжелых дум, поручик все же не спал ночами, вспоминая трагическую гибель девушки.
«Загрустил наш баринок», — покачивая головой, сокрушенно думал не спускавший с него глаз Санька.
Сене Тифлис очень понравился. Он целыми днями бродил по его шумным улицам и базарам, беседуя с солдатами гарнизона и со случайными знакомыми, преимущественно «фамами», — так любил называть Сеня женщин.
История с Нюшей им была почти забыта, и только тягостное молчание Небольсина и его апатия ко всему окружающему беспокоили Сеню.
— Не болтайся зря по городу, будь поближе к ему, — кивая на дверь Небольсина, неодобрительно сказал унтер. — В такую пору надо возле быть. Мало что, может, ему худо станет.
Сам он почти не отходил от поручика, то заглядывал к нему в комнату, то вдруг приносил винограду, яблок или холодного вина. Небольсин заметил это. Ему все ближе становился этот обездоленный, прошедший суровую, тяжелую службу, но не потерявший чуткости и веры в человека одинокий солдат.
— Что, Елохин, понравился тебе город? — спросил однажды Небольсин.
— Я, вашбродь, еще и не был в ем. Собираюсь только, — ответил Санька.
— Что так? Или не интересно?
— Дюже даже интересно, вашбродь, только времечка не было.
Небольсин понял его.
— Пойдем вместе, Елохин. И город поглядим да и обновку тебе купим, а то ты вон на локтях какие латки нашил, — мягко улыбнулся поручик.
Санька покосился на свои рукава.
— Как изволите. Можно и новые купить. Эта ведь, вашбродь, казенная выдача еще с 1822 года, вот и обносилась рубаха.
Сеня за эти несколько дней настолько основательно ознакомился с Тифлисом, что успел уже полюбить этот веселый и солнечный город.
— Вот бы вам остаться тут, — осторожно посоветовал он Небольсину, — и народ веселый, и тепло, и нашего русского человека хватает!
Он что-то хотел прибавить, но, вспомнив о Нюше, промолчал.
— Город славный, ну, а как там дальше сложится наша жизнь, увидим, — сказал поручик.
— Вы, Александр Николаевич, ежели желаете обрядить кавалера в новую одежду, прямо в караван-сарай идите, а еще лучше на базар. Ох, и чего там только нет, не то что новую солдатскую одежду, а и генеральский мундир самолучший купите… Такого базара нигде нету, — с восхищением похвалил Сеня.
Поручик и унтер через большой и широкий, обсаженный виноградом двор вышли на улицу.