Небольсин горько улыбнулся.
— Не все так думают, ваше превосходительство… Многие боятся даже произнести имя Ермолова…
— Да, я знаю это, но мы-то, Александр-джан, из другого теста. Он рассказывал мне о вас и о тяжелом… — генерал помолчал, — испытании, выпавшем на вашу долю… Я говорю о крепостной, которую вы тогда хотели похитить…
Небольсин молча кивнул.
— Мы и тогда с Алексеем Петровичем считали эту затею нереальной. Помните, что сказал вам Ермолов, — и Вельяминов, точно читая написанное, четко произнес: — «Пока у нас в стране крепостное право, закон и царь осудят тебя за это…» Помните?
— Помню, — глухо ответил Небольсин.
— Рассказал он мне и о дальнейшем… о дуэли и подлеце Голицыне… А жаль, дорогой мой, что вы не убили его. Надо, надо было пристрелить, одним подлецом было бы меньше в России.
— Только одним, — усмехнулся капитан, — а сколько б их еще осталось на свете.
— Я люблю Алексея Петровича и тех, кто верно помнят и чтят его. И вас тоже, капитан. Много, много воды утекло с того времени… И войны, турецкая, польская, и людей сотни прошли мимо, разве всех упомнишь, а вот тезка мой, Ермолов, в Москве два месяца назад, когда я заходил к нему, напомнил мне, просил о вас да еще об одном, бывшем разжалованном…
— Булаковиче?
— Кажется, так. С матерью его познакомил…
— Он, ваше превосходительство, здесь, в Грозной. В канцелярии по горским делам военным делопроизводителем служит. Прапорщик. Георгиевский кавалер.
— Здесь, при штабе? — задумчиво спросил Вельяминов, почесывая бровь. — И как служит?
— Преотлично.
— Н-да… Скажи ему, Александр-джан, пусть работает еще ревностней, чем прежде. При штабе будет трудно держать бывшего декабриста. Понимаешь, Александр-джан? — переходя неожиданно на «ты», сказал Вельяминов.
— Конечно.
— Вот и отлично! Ты с ним дружишь, вот и наблюдай за ним.
Еще с полчаса говорили генерал и капитан о Кавказе, о Ермолове, о новых порядках в армии.
Когда Небольсин уходил, генерал дружески сказал:
— Рад встрече, Александр Николаевич, в дальнейшем всегда к вашим услугам.
Придя домой, капитан переоделся и, позвав Булаковича, рассказал ему о своей беседе с генералом.
Действительный статский советник Чегодаев по своему положению занимал видное место среди командированных на Кавказ столичных должностных лиц.
Генерал Вельяминов любезно принял явившегося Чегодаева и через день отдал визит, приехав к нему домой. Евдоксия Павловна очень мило и по-светски любезно приняла Вельяминова, и старый генерал стал довольно часто бывать у них.
Раза два Чегодаев уезжал на три-четыре дня вместе с Вельяминовым но линии, посещая торговые и меновые центры.
Ранним теплым утром дорожная коляска Чегодаева и вьючный обоз Вельяминова выехали из Грозной. Господин действительный статский советник отправлялся вместе с генералом в поездку по левобережному району притеречной полосы. Не очень любя долгую верховую езду, Чегодаев выехал из Грозной верхом на сером казачьем меринке, спокойно и ровно трусившем по дороге. Впереди шла конная сотня казаков, еще дальше, рассыпавшись в дозоры, двигался эскадрон драгун, две роты тенгинцев и дивизион моздокских казаков тянулись позади генерала Вельяминова, Федюшкина и блиставшего своим плюмажем Чегодаева. Проехав верст девять верхом, действительный статский советник утомился и на одной из стоянок пересел в коляску, в которой мирно задремал, не видя иронических взглядов и подмигиваний казаков, почему-то прозвавших его «дудаком»[63].
Утром к завтраку пришел Булакович. Прапорщик поздоровался с Сеней, сел у окна, ожидая появления капитана.
— Как спали, Алексей Сергеич? — накрывая на стол, спросил Сеня.
— Как всегда, ровно, спокойно, вот только под утро шум какой-то во дворе разбудил.
— А это кунаки издалеча пожаловали, к генералу письмо привезли, — начал было объяснять Сеня.
— И все-то ты раньше всех и лучше всех знаешь, Сеня, — входя, сказал Небольсин.
— За верное говорю, Александр Николаич, три кунака от самого имама Козы прибыли. Уже пол-Грозной об этом рассуждает…
— Тебе б в лазутчики идти или на картах гадать, — отмахнулся Небольсин.
— Сеня верно говорит, Александр Николаевич. Действительно, от имама посланцы прибыли, не трое, а целых пятеро. С письмом к генералу. Сейчас двое из них у Клюге находятся, и полковник вас и меня к себе требует, — сказал Булакович.
— Идем. — Небольсин обтер лицо лавандовой водой. — Бриться и завтракать будем позже.
Офицеры вышли.
У полковника они застали двух горцев, переводчика генерала Вельяминова поручика Магомета Казаналипова и подполковника Филимонова, прибывшего из Пятигорска в свите Вельяминова. Филимонов, подвижной, сухопарый, очень говорливый и всезнающий человек, не нравился Небольсину.
Чеченцы спокойно и пытливо поглядели на вошедших, молча кивнув на «салам» капитана.
Поручик Казаналипов, отлично владевший арабским, турецким и чеченским языками, был правой рукой генерала и сопровождал его в недавнем походе на Ичкерию.
— Садитесь, господа, и выслушайте важную новость, — пригласил Клюге. — Вот эти люди, посланцы имама Кази-муллы, — оба чеченца при этих словах подняли глаза на полковника, — привезли письмо генералу. По полномочию, я в отсутствие его превосходительства могу решать важные вопросы, связанные с горцами. Когда вернется его превосходительство, я точно не знаю, может быть, через неделю, возможно, и раньше, поэтому я счел нужным ознакомиться с письмом Кази-муллы. Вот что пишет он. — И Клюге стал читать выдержки из переведенного Казаналиповым письма:
— «…Уведомьте меня насчет примирения, каким образом должно примириться. Я перед аллахом клянусь, что истинно желаю мира…» — Клюге пробежал глазами письмо и продолжал: — «…Всему есть начало, и всему есть конец. И русские чинили нам много зла, и мы отвечали тем же, но теперь пришел день, когда мы можем хотя бы на время забыть прошлое…» Да, да, вот еще основное, что пишет нам лжеимам. «…Отвечайте по совести и с открытым богу сердцем, так, как делаем мы в этом письме». Так, так… А вот и еще кусок, необходимый вам обоим. «…Пришлите ваших доверенных и надежных люден с ответом к нам…» Все письмо позже и дам вам в копии для ознакомления, а теперь слушайте дальше. — И он вновь стал читать отдельные фразы из послания Кази-муллы генералу Вельяминову.
Слушая полковника, Небольсин уже понимал, что его и Булаковича не зря вызвал к себе Клюге.
— Так… — заканчивая читать, сказал полковник. — Важное и, прямо скажу, отрадное письмо, хотя и поздно, ох как поздно собрался написать его лжеимам. Видно, приспичило, — откладывая бумагу в сторону, резюмировал полковник. — Как видите, он ждет от нас ответного письма. Мы его напишем, оно будет готово завтра к утру, но мне кажется, нужно не только передать его имаму, но и послать к нему двух-трех офицеров для беседы. Переговоры, живое слово в таком случае лучше, чем бесстрастный текст бумаги. Как вы на это смотрите, господа?
— Если нужно ехать, едем, — сказал Небольсин.
— Да, вы как представитель штаба командующего линией, опытный кавказский офицер очень пригодитесь для этой поездки, — согласился Клюге. — Вас, прапорщик, — обратился он к Булаковичу, — решено послать тоже, так как имам знает вас, хорошо отнесся, доверяет, и вы, я надеюсь, с удовольствием повидаете вашего, — Клюге улыбнулся, — знаменитого друга.
— Я готов, — коротко ответил Булакович.
— Вы оба, господа, будете в помощь его высокоблагородию господину подполковнику Филимонову, — уже совершенно официальным тоном продолжал Клюге. — Он будет начальником экспедиции. Будьте готовы к отправлению. Завтра, если я не получу до полудня ответа от его превосходительства, вы выедете из Грозной вместе с этими молодцами, — он кивнул в сторону молчавших горцев.
Казаналипов быстро переводил его слова посланцам имама.
— Скажите им, — вставил Клюге, — как они доверились нам и прибыли сюда, зная, что русские не обидят парламентеров, так и мы посылаем с ними трех наших офицеров без конвоя и охраны, веря в их честь и слово.
Оба горца молча наклонили головы, затем один из них что-то сказал.
— Он говорит, их здесь пятеро, если надо, задержите трех-четырех как аманатов…
— Не надо, — перебил его Клюге. — Мы верим имаму и слову его посланцев.
Горцы встали и, приложив ладони к сердцу, поклонились.
— Вот и хорошо, а теперь пусть они будут вашими гостями, Магомет Идрисович, — попросил он Казаналипова, — отдохнут, выспятся, а завтра — в путь.
Переводчик и горцы вышли.
Видя, что они больше не нужны, Небольсин и Булакович встали.
— Да, Александр Николаевич, задержитесь на минутку. К вам есть еще одно дело, не связанное с этим. А вы, прапорщик, и вы, господин подполковник, свободны.
Булакович и Филимонов ушли. Клюге несколько раз переложил с места на место какие-то бумаги, затем, улыбнувшись, сказал:
— Солдат я, не дипломат. Вот что, капитан, я посылаю вас не только как представителя штаба, но и как друга и покровителя разжалованного Булаковича. Послать его надо, одно его появление вызовет у Кази-муллы добрые воспоминания, но… он декабрист, хоть и помилованный, он был в опале и под судом. Будьте неотступно возле него, не давайте ему наедине встречаться с имамом. Дело не в нем, — Клюге вздохнул, — дело в том, что этот Филимонов, хоть и офицер, подполковник и кавалер Святой Анны, связан с жандармами Бенкендорфа.
— Генерал это знает? — удивленно спросил Небольсин.
— Знает, да пока не может освободиться от него. Итак, оберегайте Булаковича. Если вы все время будете с ним, никакой Филимонов ему не страшен.
— А вы думаете, что подполковник будет вредить Булаковичу?
— Не знаю. Может быть, и нет, может быть, он и не помышляет об этом, но, — Клюге поднял палец, — осторожность лучше глупости, а ведь наш Булакович беззащитен. Оберегайте его.