— Пишет вам Агриппина Андреевна? Что с нею?
— Письмо и от нее, и от пользующего ее врача.
— Я попрошу генерала, чтоб вам разрешили отпуск по семейным причинам в Москву.
Булакович грустно улыбнулся.
— Вряд ли дадут. Попытайтесь. Буду вам очень признателен. Прошу вас объяснить госпоже Чегодаевой мое отсутствие именно этой причиной.
— Хорошо.
Ударила крепостная пушка. Это был выстрел Кавказской линии, означавший двенадцать часов пополудни, введенный генералом Вельяминовым по всем крепостям.
— Полдень. Пора и домой, — сказал Небольсин.
Офицеры оделись. Вода, ветерок, безмятежный отдых под лучами солнца освежили их.
Когда Небольсин вошел в гостиную Чегодаевых, там было уже несколько человек: Пулло с супругой, генерал Коханов, Клюге, коллежский советник Богатырев, один из помощников Чегодаева, вместе с женой и свояченицей, барышней на выданье, около которой стоял Куракин.
— Вот и вы, слава богу… живы и благополучны! — встретила его Евдоксия Павловна.
— Абсолютно цел и невредим! И как и обещал — первый визит к вам, Евдоксия Павловна, — целуя руку хозяйки, сказал капитан.
— Вы обязательный и учтивый человек, мосье Небольсин, — жеманно сказала Коханова. — И отлично сделали, что с первым же визитом явились сюда. Даже представить себе не можете, как взволновалась Евдоксия Павловна, узнав о вашем отъезде к этому мулле. Я понимаю ее тревогу. Я тоже была обеспокоена за вас… горы, дикари… — качая головой, продолжала генеральша.
— Наоборот, — делая общий поклон, возразил Небольсин, — я был рад встретиться с Кази-муллой, познакомиться и с ним, и с его мюридами.
— Уж так ли? И что же нашли в этом диком вожде?
— Доброго и разумного человека.
В сенях раздались голоса.
— Его превосходительство с супругой, — сказал Чегодаев и поспешил навстречу Вельяминову.
Обед прошел шумно, в веселых тостах; пили за дам, за хозяйку, за его превосходительство Вельяминова, затем за остальных генералов и за доблестные кавказские войска.
Вельяминов был весел, прост и доступен настолько, что все дамы объявили его самым милым и приятным генералом, когда-либо находившимся на Кавказе.
— О, нет! Самый любезный генерал, почитаемый всеми красавицами Кавказа, — это Алексей Петрович Ермолов, я же только второй, — пошутил Вельяминов. — А посему прошу поднять бокалы за его здоровье!
Дамы чуть пригубили, а мужчины выпили за здоровье бывшего «проконсула Кавказа».
Около семи часов вечера Небольсин вместе с остальными гостями покинул дом Чегодаевых.
Вернувшись домой, Небольсин написал несколько писем в Петербург, затем взял присланный ему Модестом новый роман Вальтера Скотта и стал перелистывать его.
Было уже поздно, Небольсина клонило ко сну.
В сенях раздались шаги, и в комнату вошел возбужденный Чегодаев. Не отвечая на приветствие хозяина, он резко сказал:
— Я пришел к вам, капитан, незваным для немедленного объяснения…
— Я не совсем понимаю вас, — удивленно сказал Небольсин, — что, собственно, угодно вашему превосходительству?
Чегодаев повел глазами по сторонам, вынул из кармана платок, обтер лицо и сухим, совершенно канцелярским голосом сказал:
— Я имею в виду, милостивый государь, то, что моя супруга, Евдоксия Павловна, три дни назад имела свидание с вами. Да-с! Не думайте отпираться. Она ночью была у вас и вернулась только во втором часу… Что имеете сказать на это?
Он выдохнул воздух и, перегнувшись через стол, устремил на Небольсина тяжелый, неподвижный взгляд.
Капитан пожал плечами, выбил из трубки пепел и, отложив в сторону длинный вишневый чубук, произнес:
— Совершенно верно. Евдоксия Павловна действительно приходила сюда. Что еще?
— Нет, что вы можете сказать по сему случаю? — возбужденно сказал Чегодаев.
— Надеюсь, что Евдоксия Павловна сказала вам, зачем она приходила сюда. По-моему, лишь оттого, что ей скучно, что вы в разъездах и уделяете ей мало внимания.
— Меня не интересует ваше мнение, я спрашиваю, зачем она приходила сюда, пользуясь моим отсутствием, и что произошло здесь, — запальчиво перебил генерал.
— Вы дурно думаете о вашей супруге, вы скверно оцениваете и меня, перебивая мои слова, это потому, что вы плохо воспитаны и не умеете себя вести на людях… — беря вишневый чубук и затягиваясь, сказал Небольсин. — Значит, вы не хотите курить? — продолжал он, видя, как взбешенный Чегодаев оттолкнул предложенный ему черешневый чубук.
— Я, милостивый государь, пришел к вам не для курения жуковских табаков и праздного разговора, — впадая опять в сдержанно-канцелярский тон, сказал Чегодаев. — Я вас прошу как благородного человека — а пока я все еще считаю вас таковым — сказать, что произошло во время ночного посещения Евдоксии Павловны между вами.
— Представьте, ничего, — пожимая плечами, холодно ответил Небольсин. — Я не назначал ей, как вы полагаете, свидания, ничего не знал о ее визите, был совершенно неподготовлен к этому, в домашнем сюртуке, словом, не ожидал никого, а тем более уважаемую всеми даму. И поверьте, милостивый государь, своим поведением и почти допросом вы ставите ее, а в первую очередь себя, в… — он пожал плечами, — в очень странное положение…
Чегодаев исподлобья глянул на капитана, несколько секунд молчал, затем сдержанней сказал:
— Я верю вам. Однако зачем же она приходила и что произошло в эти два часа?
— Ничего, ровным счетом ничего… во всяком случае, того, чего опасаетесь вы… Евдоксия Павловна ушла в таком же странном возбужденном волнении, в каком пришла сюда, — капитан отложил в сторону чубук, — в этом я даю слово дворянина и русского офицера. А зачем она приходила, что побудило ее в неурочный час посетить меня и что происходит у вас в семье, следовало б вам знать самому, ваше превосходительство… я чужим делам не ответчик… не интересуюсь ими.
Чегодаев не сводил покрасневших, немигающих глаз с Небольсина, которому уже прискучил этот нелепый разговор.
— Нич-чего не понимаю… Какие дела творятся в семье?.. — Генерал растерянно поднялся с места, затем снова сел. — Я сказал ей: «На тебя нашло омрачение… это пройдет, это случается…» Она ответила: «Нет… это навсегда… я люблю его». Это вас, вас она любит навсегда, — с отчаянием и дрожью в голосе сказал Чегодаев.
Небольсину стало жаль этого уже немолодого, скучного человека.
— Что я могу сделать, если она действительно полюбила меня?.. — разводя руками, признался он.
— Да, — покорно согласился, опустив голову, Чегодаев.
— Зачем вы взяли ее с собой? Ведь она светская женщина, привыкшая к обществу, столице, театру…
— Я боялся оставить ее одну, — опуская еще ниже голову, прошептал Чегодаев. — Я думал, что на Кавказе, среди этих диких мест, ей и в голову не придет подобное… Да и с кем? — совсем уж глупо задал вопрос Чегодаев, даже не замечая бестактности сказанного.
Опять наступило молчание.
— Знаете что, — предложил вдруг Небольсин, желая, чтоб прервался этот глупейший разговор и генерал ушел, — знаете что, мы коснулись таких интимных подробностей, что сейчас надо просто успокоиться и выпить по стакану вина. Ей-богу, оно лучше подействует на ваши нервы и голову, чем этот трудный, затянувшийся разговор.
Он был убежден, что этот непьющий, чинно-респектабельный петербургский чиновник откажется от такого армейского предложения, да к тому же сказанного тоном, каким бурбоны-прапорщики приглашали других скоротать вечерок за вином. Но, к его удивлению, Чегодаев с готовностью согласился.
— Спасибо, буду рад вашему гостеприимству.
— Се-е-ня! — поворачиваясь к двери, за которой, несомненно, находился его «верный Личарда», закричал Небольсин.
Спустя полминуты дверь приоткрылась.
— Изволили звать, Александр Николаич? — глядя невинными глазами на Небольсина, спросил Сеня.
— Вина нам, Сенечка, закуски какой-нибудь. А может быть, рому? — повернулся он к неподвижно сидевшему Чегодаеву.
— Можно и рому, — покорно согласился тот.
Пока Сеня приготовлял на стол, оба молчали, но было видно, что гость находится где-то далеко, во власти своих дум.
«Тяжело ему, бедняге», — с невольным сочувствием подумал Небольсин, глядя на подергивающееся лицо и беспокойные глаза гостя.
— Прошу, — наполняя серебряную чарку ромом, предложил он.
Чегодаев взял ее и разом, обжигаясь, с трудом выпил.
— Сеня, ты можешь быть свободен.
— Слушаюсь, Александр Николаевич, — ответил Сенька и плотно притворил за собою дверь.
Небольсин с удивлением и беспокойством увидел, как Чегодаев налил себе вторую стопку.
— Это крепкий, очень крепкий ром… Ямайский, — предупреждающе начал Небольсин.
— Ничего… сегодня можно… — отпивая больше половины чарки, сказал Чегодаев. — Я хочу выпить много, я… — он не находил слов.
— Ради бога, все перед вами. Только я знаю, что вы не пьете, как бы этот напиток не повредил вам… — осторожно предупредил Небольсин.
— Наоборот… как раз сегодня я хочу выпить так, чтобы я… вы… — опять не находя нужных слов, заговорил Чегодаев. Было видно, что какая-то мысль обуревает, его, но он не то стесняется ее, не то не находит нужных, точных, соответствующих слов.
— В таком случае, ваше здоровье, — сказал Небольсин.
Они чокнулись и разом допили свои чарки.
— Вы ешьте, — придвигая гостю сыр, копченую рыбу и чурек, угощал Небольсин.
— Съем, но только после третьей, — решительно произнес Чегодаев таким не свойственным ему тоном, что Небольсин внутренне усмехнулся.
Выпили по третьей, и, хотя было видно, что Чегодаев не умел пить, обжигал горло и крепкий ром глушил его дыхание, он все же еще раз залпом осушил свою стопку и только тогда, отломив кусочек соленого тушинского сыра, закусил им.
Небольсин с интересом наблюдал, как крепкий ром быстро действовал на чиновного петербургского гостя. Лицо Чегодаева покраснело, глаза заблестели, движения стали резче, а манера держаться — свободней.
Капитан отодвинул ром и налил Чегодаеву столового вина.