- Нравится? - спросила Марина, дрыгая ногами.
- Как? Так? - спросил Евдокимов и, в свою очередь, лягнул ногой.
Марина покатилась со смеху.
- Ничего нет смешного, - обиделся Евдокимов. - Были бы вы на моем месте…
- Конечно! - продолжала хохотать Марина. - От хорошей жизни так не запляшешь!
Она схватила его за руки.
- Пошли! - скомандовала она. - Ногу вправо, ногу влево, раз-два… Топайте, топайте! Теперь наклоняйтесь… Ко мне! От меня! Раз-два… Опять топайте!..
- Господи! - пролепетал Евдокимов. - Какой идиот это придумал?!
Марину Васильевну трудно было уговорить, но уж если она начинала заниматься, то умела заставить человека поработать.
- Раз-два! - неутомимо командовала она. - Направо, налево…
Евдокимов топал, прыгал, кланялся и про себя проклинал свою профессию.
- Ну а теперь посмотрите на меня со стороны, - попросил он Марину Васильевну. - Получается или нет?
Он подошел к пианистке.
- Рахиль Осиповна, прошу!
Она повернулась к нему как ужаленная.
- Что-о?
- Я хочу, чтобы Марина Васильевна посмотрела на меня со стороны, - просительно объяснил он. - Всего несколько па!
- Нет, нет и нет, - категорически отказалась пианистка. - Это черт знает что, а не танец! Просто стыдно вытворять такие вещи…
Она обиженно отвернулась от Евдокимова.
- Ничего! - крикнула Марина Васильевна. - Вы только играйте! Дмитрий Степанович может один…
Евдокимову пришлось соло исполнить рок-н-ролл перед Петровой.
- Ну как? - спросил он, останавливаясь перед учительницей.
- Три, - сказала она. - Даже с плюсом, принимая во внимание, что это в первый раз.
- Значит, я могу танцевать в кафе? - спросил Евдокимов.
- Можете, - разрешила Марина Васильевна. - Многие танцуют еще хуже.
Евдокимов пожал ей руку.
- А теперь идите, - сказала Петрова. - Мне и так достанется от Рахили Осиповны за эти танцы…
Евдокимов поспешил к себе в учреждение. Из своего кабинета он позвонил по телефону Галине Вороненко.
- Галиночка? - сказал он. - Здравствуйте. Это Дмитрий Степанович. Откуда? Конечно, из института. Ну, у нас одну работу можно делать десять лет, никто и не спросит. Что вы сегодня делаете вечером? Ах заняты? С Эджвудом? Жаль. Почему жаль? Потому, что я научился танцевать рок-н-ролл. Очень интересно… Ах вы тоже хотите? А как же Эджвуд? Ну хорошо. Куда? В кафе на улицу Горького? Хорошо. Буду. Нет, обязательно буду. Целую. Не модно? Что не модно? Ах целоваться не модно? Ну, тогда… - он плоско сострил, Галина засмеялась. Плоские остроты, очевидно, были в моде.
ДЯДЯ ВИТЯ ЗАБОЛЕЛ
Перед тем как отправиться в кафе, Евдокимов заехал за Анохиным.
Дверь открыла Шура.
- Проходите, пожалуйста. Он вошел в комнату.
Все там выглядело очень идиллично, только окно было наглухо занавешено черной шалью, так, как это делали во время войны, соблюдая правила затемнения.
Шура перехватила взгляд Евдокимова.
- Чудит мой, - объяснила она. - Говорит, окно будет освещено, хулиганы могут запустить камнем.
- А я за вами, - сказал Евдокимов Анохину. - Вы мне нужны.
- Надолго? - спросила Шура.
- На весь вечер, - сказал Евдокимов. - Хочу провести с ним вечер в кафе.
- Я могу обидеться, - сказала Шура. - Я ревнивая.
- Со мной можно отпустить, - сказал Евдокимов. - Вас я не приглашаю: нельзя же оставить дочку…
- Я пошутила, - сказала Шура. - Поезжайте, пожалуйста.
Он попросил Анохина одеться понаряднее. В кафе публика бывала хорошо одетая, и Анохин не должен был чем-нибудь от нее отличаться.
Анохин принарядился и стал выглядеть женихом.
- Вот и отлично, - одобрил Евдокимов и еще раз извинился перед Шурой. - Не сердитесь, это для его же пользы.
В машине он объяснил Анохину, что от него требуется.
Анохин должен был сесть в самом дальнем углу кафе, не привлекая к себе ничьего внимания, требовалось одно: посмотреть на человека, с которым Евдокимов будет сидеть за одним столиком; Евдокимова интересовало, не встречался ли Анохин с этим человеком в разведывательной школе.
- Вполне возможно, что он окажется вашим знакомым, - сказал Евдокимов. - Сохраняйте полное спокойствие и не вздумайте себя обнаружить.
Они вылезли из машины неподалеку от кафе и вошли порознь.
Евдокимов с рассеянным видом поплыл между столиками.
Сновали официантки в кружевных наколках и батистовых передниках, больше похожие на актрис, чем на официанток. Под оранжевыми абажурами мягко теплились настольные лампы. За столиками сидели посетители, воображавшие, что они ведут светский образ жизни: публика ходила в это дорогое кафе не столько для того, чтобы поесть, сколько для того, чтобы провести время.
Евдокимов шел и нарочно не смотрел в сторону тех, с кем ему надо было встретиться.
Они сами увидели его.
На нем был фисташковый пиджак с розовыми крапинками, узкие лиловые брюки и серая рубашка с галстуком вишневого цвета.
- Дмитрий Степанович? - окликнула его Галина.
Евдокимов оглянулся в ее сторону.
- Ах это вы? - небрежно-удивленным тоном спросил он, точно они не уславливались встретиться сегодня в кафе.
Галина и Эджвуд сидели посреди зала, на виду у всех.
Евдокимов подошел к ним.
- Здравствуйте, - сказал он с таким видом, точно у него болел живот.
- Здравствуйте, Деметрей, - сказал Эджвуд и подтолкнул в его сторону стул. - Присаживайтесь.
В общем, по-русски он говорил неплохо, только ударения ставил неправильно.
Евдокимов сел с таким видом, точно пристраивался на раскаленную сковороду.
- Что с вами? - спросил Эджвуд.
- Переутомление, - томно произнес Евдокимов: он не мог отказать себе в удовольствии подразнить Эджвуда. - Наши исследования вступили в решающую фазу.
У Эджвуда загорелись глаза.
- Какие исследования? - спросил он. - Если это, конечно, не секрет.
- К сожалению, секрет, - меланхолично заявил Евдокимов. - Мы все дали подписку о том, что тайны нашего института умрут вместе с нами.
К столику подошла официантка. Евдокимов уныло поглядел на столик. Галина ела пломбир, запивая мускатом. Перец Эджвудом стояли графинчик с водкой и лососина с лимоном.
- Коньяк, - тоскливо сказал Евдокимов. - Коньяк и лимон.
- Сколько? - спросила официантка.
Евдокимов поднял веером два пальца.
- Две рюмки? - спросила официантка.
- Двести грамм, - сказал Евдокимов. - И, пожалуйста, бутылку фруктовой воды.
- Вы не любите Россию, но пьете по-русски, - заметил Эджвуд.
- Нет, почему не люблю? - устало протянул Евдокимов. - Мне только не хватает здесь кислорода.
Эджвуд засмеялся. Он знал, чем это кончится. Евдокимов налижется коньяку и потом не отвяжется от него до самого дома. Будет уверять, что не может оставить его одного среди пьяных русских.
Евдокимов смотрел на Галину и думал: как можно так себя обезобразить, куда смотрят ее отец и мать?
Лицо у нее самое простое, круглое, белесоватое, но что она из него сделала! Брови выщипаны, и ведь ей, должно быть, было больно, когда их выщипывали. Новые брови нарисованы много выше настоящих. От этого лоб кажется совсем маленьким, хотя он у нее обычный, нормальный. Губы похожи на сургучную печать. Во рту поблескивают золотые коронки. Над головой торчит копна взлохмаченных волос. Эта прическа называется «мальчик без мамы». В одном ухе серьга. Подчеркнутая асимметрия. Среди московских модниц прошел слух, что одну серьгу носит знаменитая кинозвезда Бетт Муррей…
Официантка поставила перед Евдокимовым графинчик с янтарным коньяком и бутылку не менее янтарного мандаринового напитка.
- Соломинку, - сказал он.
Официантка принесла соломинку. Евдокимов опустил соломинку в янтарную жидкость и принялся сосать. Он втянул в себя коньяк, точно фокусник.
Эджвуд почтительно смотрел на Евдокимова: американцы здоровы пить, но за русскими им не угнаться!
Конечно, он налижется и прилипнет к Эджвуду как банный лист.
- Еще коньяк, - сказал Евдокимов официантке.
- Вы мне покажете рок-н-ролл? - спросила Галина.
- Конечно, - сказал Евдокимов бодрым тоном. - С пррревеликим удовольствием.
Оркестр заиграл знакомую какофонию. Евдокимов взял Галину за руки, и они затопали между столиками. Со стороны это было диковатое зрелище.
Евдокимову не хотелось танцевать. Делая беззаботный вид, он не спускал глаз с Эджвуда. В конце танца он нечаянно наступил Галине на ногу - Галина смолчала, но это даже доставило ему удовольствие.
Официантка снова принесла коньяк. Он опять выпил.
Эджвуд смотрел на него с восхищением.
Евдокимов не собирался объяснять Эджвуду, что, обладая незаурядной ловкостью рук, он со щегольством настоящего иллюзиониста менял коньяк на мандариновый напиток.
Эджвуд выглядел добродушным мордастым розовощеким парнем, но у него были маленькие злые свинячьи глазки, которыми он насквозь просверливал своих собеседников.
- Вы герой, - сказал он Евдокимову. - Вы настоящий русский герой!
- Коньяк! - заорал Евдокимов. - Двести грамм!
- Вы меня извините, - сказал Эджвуд. - Мне надо выйти, я отлучусь всего на две минуты.
- И я! - пьяным голосом закричал Евдокимов.
- Вы лучше посидите, - сказал Эджвуд. - Я сейчас вернусь.
- И я! - закричал Евдокимов.
Он делал какие-то странные движения подбородком, точно к его горлу подкатывала икота.
Эджвуд встал, Евдокимов уцепился за нега, они вместе пересекли зал. Евдокимов держался за рукав Эджвуда.
Они вошли в туалетную. Евдокимов судорожно икнул и ринулся в кабинку.
Было тихо, лишь слегка журчала вода да кто-то из мужчин звучно сморкался в носовой платок.
И вдруг кто-то явственно произнес:
- Дядя Витя заболел.
Евдокимов не обратил бы на эти слова внимания, если бы тотчас же не последовал ответ Эджвуда:
- Надо обратиться к доктору.
Евдокимов с вытаращенными глазами вывалился из кабинки, можно было подумать, что его тошнило. Эджвуд дожидался Евдокимова. Кроме него, в уборной не было никого.