— Я недавно здесь живу, еще не обжилась, — поймав взгляд Тани, Сура нахмурилась, — и нечего так глазеть.
— Простите, — Таня почувствовала неловкость. Вообще от этой женщины исходило что-то тяжелое, неприятное, и было ясно, что это очень непростой человек. Почему же так любила ее Соня?
Таня села на один из стульев. На столе была навалена грязная посуда, от которой шел неприятный рыбный запах. Сура расхаживала по комнате. Ноздри ее дергались, раздуваясь, словно ей не хватало воздуха.
— Зачем это? Зачем искали кого-то за Соню? Что вы хотели сказать? — В голосе прозвучала неприкрытая боль. Было ясно, что она сильно тоскует по сестре, и что такие слова — не просто вопрос.
— За день до смерти Соня искала меня, хотела рассказать что-то очень важное. Вы не знаете что? — прямо спросила Таня.
Сура вдруг замерла, и стало понятно: готовилась она услышать явно не это.
— Ты была ее подругой? — Ноздри ее стали раздуваться еще больше.
— Нет, — Таня прямо выдержала ее взгляд, — но я хочу узнать, что пыталась сказать мне Соня. Зачем они искала именно меня.
— Что ж… Я буду говорить. В конце концов, какая теперь разница — Соню не вернешь, — Сура тяжело упала на железную кровать. Пружины жалобно заскрипели. Тане показалось, что в комнате раздался стон.
— Мне не нравилось то, что с ней происходило, — Сура опустила глаза вниз, в пол, — но мы ее не отговаривали. Никто не отговаривал. Все хотели денег. Ничего больше. А она… У Соньки никогда не было мозгов. Словом, все началось с того, как в кабаке она познакомилась с актером.
— С каким актером? С Петром Инсаровым?
— Да. Но он хотел ее не для себя. С самого начала он стал уговаривать ее, готовить для какого-то важного человека. Денег давал. Одел, как куклу. Даже брюликов накупил. А сам — и пальцем не тронул. Странно это было. Странно и ненормально. Есть извращенцы всякие, но такие, шоб за деньги ни пальцем… А Сонька глупенькая была. Ей дали тряпки — и хорошо. Готовил он ее так. Сильно готовил.
— Для кого? Что за человек? Владелец кабаре?
— Нет, не владелец кабаре. Не он. Разве это важный человек? Нет, я не знаю, кто он был. Он Соньке ничего не рассказывал. А Сонька не рассказывала мне. Начал он с того, что водил ее в один жуткий дом на Косвенной. Там еще бандит живет по кличке Золотой Зуб.
— Что за дом?
— Там, в катакомбах, они устроили что-то вроде закрытого игорного дома с высокими ставками. Но это не только игорный дом. Там зрелища разные показывали… Непристойные. Театр теней. И еще…
— Что еще? — Увидев, что Сура замялась, Таня добавила: — Вы поймите, я не из-за любопытства спрашиваю. Я хочу убийцу Сони найти.
— Хрен его найдешь, аспида… Ну, зрелища такие были… Например, варвары нападают на дом и на сцене девчонку насилуют. Ну или римские солдаты насилуют египетскую царицу. Словом, Сонька принимала участие в таких представлениях. Ее заставляли. Что с ней делали — не знаю, но она ходила сама не своя. Глаза стеклянные, и видно, что ни хрена не соображает. Даже имя вспомнить свое не могла! Я однажды нарочно спросила…
— Может, наркотики?
— Нет. От наркотиков человек так не ходит. И не делает, что ему говорят. И она совсем ничего не соображала. Обрабатывали ее как-то. Не нравилось мне это. Ох, как мне не нравилось… Он, когда увидел, что я забрать ее хочу, быстренько комнату ей там же, на Косвенной снял, и ходила она в сопровождении двоих, которых он к ней приставил. Как под охраной. У нее ведь совсем мозги пришибло. Жуткое дело. Я ее потом отыскать пыталась. Меня даже не пустили к ней.
— Как же она в кабаре ко мне пришла?
— А не знаю. Умудрилась как-то. Видать, рисковала серьезно. Может, хотела спастись…
— Ну а зачем они это делали?
— А я знаю? Видать, была какая-то цель.
— Итак, она изображала египетскую царицу в этих непристойных спектаклях…
— Отвратительно было, мне люди рассказывали. И в тот Театр теней, что в губернаторском доме должен был быть, ее тоже взяли играть. Там все должно было быть более прилично. Но Сонька прислала мне весть…
— Что значит — прислала весть? — перебила Таня.
— Девчонку знакомую встретила на Косвенной и подослала ко мне. Сказала девчонке: передай, мол, Суре, что все нормально у меня, все в полном порядке. Меня даже перед губернатором позвали выступать. Сказала: идти надо через катакомбы. И я сама в них пойду.
— Что это значит? — удивилась Таня. — Странное какое сообщение… Сама пойдет в катакомбы?
— Там с Косвенной есть лаз. Ход один, из того подпольного игорного дома. Ведет прямо к морю, в тот дом, где губернаторский бал был.
— Я не понимаю… Зачем идти через катакомбы, да еще одной?
— А вот я понимаю, — Сура заговорщически понизила голос: — Задушили ее там. Специально одну заставили идти, чтобы напасть и задушить. Ее ведь не в самом губернаторском доме убили. Ее мертвую уже на стол положили, в той комнате, где Театр теней должен был быть… Мне сказали так.
— Кто сказал?
— Актер один. Знакомый. Кое-что у меня покупает. Он в курсе был, что там собираются показывать. Ну я и насела про Соньку. Он сказал… Сказал, что мертвая уже на столе лежала. А задушили ее не там. Вот я так и думаю: специально заставили ее в подземелье идти, специально…
— Как можно заставить живого человека? Чем же ее заставили? — Таня все еще не понимала. Но Сура твердила одно:
— Заставили — и точка!
— Я все-таки не понимаю. Неувязочка выходит. Сначала ее собирались подложить под какого-то важного человека, а затем принялись использовать вот так… — нахмурилась Таня.
— А разочаровала этого сводника Сонька, наверняка разочаровала. Глупая она была. Как ребенок, наивная. В людях совершенно не разбиралась. Говорила я ей… — И Сура отвернулась, чтобы скрыть от Тани слезы, набежавшие на глаза. В комнате вдруг повеяло таким непроходимым, таким жестоким горем, что у Тани защемило сердце. Она вдруг поняла, что не может находиться здесь. Сура не плакала, не рыдала в голос, но ее застывшая, словно окаменевшая фигура была живым воплощением отчаяния и тоски. И Таня вдруг подумала, что это гораздо страшнее, чем слезы и крики, вот так сидеть в пустоте, отвернувшись к стене с окаменевшим лицом, в котором слезы — не слезы, а капли крови, текущие прямиком из разбитого сердца. Последние капли крови, сквозь которые сочится уходящая жизнь.
Разговор был закончен. Сура больше не произнесла ни слова. Таня тихонько поднялась и вышла, оставив ее в этой безнадежной, ужасающей пустоте. Из-за двери бывшей квартиры Блюхеров, теперь квартиры пьяной Маньки, неслись вопли, чем-то отдаленно напоминающие пьяное пение. В унылом дворе оборванные дети по-прежнему возились возле груды гниющих отбросов. Похолодало. Дети были одеты не по сезону легко. Было страшно видеть их покрасневшие, загрубевшие на холоде руки, ничем не напоминающие детские — скорее, они были похожи на руки стариков.
Везде была картина голода и нищеты — и так уже столько времени существовала вся Молдаванка. Тане вдруг подумалось: как же мечтала Сонька вырваться отсюда! Так же, как когда-то она сама мечтала…
И только подходя к разбитым воротам, она вдруг вспомнила, что про Володю Сосновского Сура не сказала ни единого слова. Неужели любовником Соньки был не он? Или он? Все оказалось слишком сложным. Более сложным, чем предполагалось вначале. Нахмурившись и думая о том, с чем еще ей придется столкнуться, Таня ускорила шаг, быстро удаляясь от дома Соньки Блюхер.
Она пригнулась, стараясь не задеть головой известковые наросты, которыми ощерился узкий потолок. Здесь было трудно дышать. Таня, сдерживая дыхание, с огромным трудом старалась не чувствовать этого отвратительного запаха затхлости, плесени, сырой земли, в которой острым привкусом лидировали какие-то непонятные минеральные соли, оставляя отвратительное, тошнотворное послевкусие — словно после протухших грибов. И Таня искренне удивилась: почему все так любят катакомбы?
Да, действительно: этот уникальный подземный город был опутан целой сетью легенд, самые страшные из которых были почему-то самыми любимыми. В катакомбах Таня бывала не раз. Но на нее эти узкие сырые своды из желтого камня, составлявшие подземный многоярусный лабиринт, всегда навевали какой-то непонятный, необъяснимый ужас, словно она в рукопашную схватывалась с жутким, прожорливым чудовищем. И вот теперь было точно так же.
Стараясь дышать мелкими вздохами, прикрывая ладонью рот и нос, Таня тем не менее уверенно и быстро пробиралась в глубь подземного лабиринта, следуя за своим неутомимым спутником. А спутник ее был личностью уникальной.
Маленький, шустрый, хитрый, он был похож на детскую игрушку — чертика на пружинке, который выпрыгивал из закрытой коробки. Старый, почти лысый (одна часть его странного, вытянутого черепа была голой, как яблоко, а на другой половине сохранились колючие пучки абсолютно седых волос), он хромал на левую ногу и был кривым на левый глаз. Левая половина туловища, очевидно, была травмирована в ранней юности, было похоже, что вследствие пожара.
Этого старика звали Хач. Раньше его прозвали так за кавказское происхождение (он был армянином, но армянином, рожденным в Одессе, — предки его осели в этом свободолюбивом портовом городе два поколения назад). Но потом, после травмы, все уже как-то забыли про его национальность. А прозвище Хач так прикрепилось к нему, что иначе никто уже его и не называл. Старик стал живым духом Одессы, ее памятью, которая, проникая в сердца людей, вечно заставляет вспоминать жизнелюбивый, свободный одесский дух. Старый контрабандист, пират, портовый мошенник, он был солью этой земли, где авантюризм переплетался с творчеством так тесно, что никто не мог уже отличить одно от другого.
Узнав от сестры Сони про подземный проход, Таня принялась искать человека, который провел бы ее по катакомбам от Косвенной улицы до Николаевского бульвара, к дворцу, где проходил тот злосчастный губернаторский бал…
Однако желающих не находилось. Таня кинула клич среди своих людей по всей Молдаванке, предлагая проводнику хорошие деньги. Сначала ее направили к двум старым биндюжникам, таскавшим грузы на железнодорожном переезде возле Балковской ямы. Но один был пьян настолько, что с ним вообще нельзя было говорить, и было понятно, что пьян он будет не одну неделю. Другой же, узнав, что от него требуется, отказался наотрез.