Я посмотрел в ее по-детски пухлое личико и заверил:
– Обязательно. Если поругаюсь с Ритой, приду к вам.
Глава 12
В машине я дотошно изучил добычу. Это оказался не учебник, а карманный справочник для изучающих биологию. Маленькая книжка, так называемый покет, страшно удобная вещь для чтения в метро и незаменимая из-за своей компактности вещь на контрольной. На первой странице был приклеен кармашек и стоял штамп, бледный, светло-фиолетовый, еле читаемый, но все же различимый: «Медицинское училище № 92».
Я сунул книжонку в «бардачок» и покатил к метро «Первомайская», где следовало взять Люси. Я всегда являюсь раньше намеченного срока. А все из-за того, что отец говорил:
– Помни, Ваняша, точность – это лишний повод дать человеку понять, как ты к нему относишься. Опаздывать нельзя никогда и никому!
– Даже царю? – один раз поинтересовался я.
– Точность – вежливость королей, – спокойно ответил папа, – правитель не станет унижать своих подданных ожиданием, если только не хочет их наказать. Человек благородных кровей и хорошего воспитания придет навстречу заблаговременно, исключая визит в гости, вот здесь следует припоздниться примерно на полчаса. Назначено к семи – явись к половине восьмого.
– Почему? – удивлялся я.
– Так принято в свете, – ответил отец.
Долгие годы эта фраза служила для меня знаком окончания разговора. «Так принято в свете». Почему надо вставать с места, когда входят женщины и люди старше тебя по возрасту? Отчего следует всем улыбаться? Зачем говорить комплименты? Зачем целовать руки дамам? На все эти вопросы звучал один ответ – так принято в свете.
– Понимаешь, Ваняша, – один раз разоткровенничался отец, – людей благородной крови осталось мало, почти всех истребили. Тоненькая-тоненькая прослоечка, ничтожная среди пластов плебса и хамства. Мы не можем себе позволить поведения быдла.
Я не спорил, я всегда слушался отца.
Но, очевидно, Люси тоже вдолбили в голову, что опаздывать стыдно, потому что, когда я за десять минут до урочного времени прибыл к месту встречи, она уже ходила перед зданием метро, одетая в шикарную соболиную шубу и казавшаяся от этого еще толще. Рядом с ней семенил щуплый подросток, по виду лет тринадцати.
Я открыл дверцу и крикнул:
– Люси!
Девушка подошла к машине, нырнула внутрь, подросток за ней.
– Спасибо, Ваня, – сказала Люси, – знакомься, это Сева.
В полном изумлении я уставился на паренька и тут же понял, что вижу перед собой взрослого мужчину, лет тридцати пяти, не меньше, с желчно сжатыми губами и морщинистым личиком вечно недовольного человека.
– Добрый вечер, – неожиданно сочным басом заявила плюгавая личность.
Две-три минуты мы поговорили о погоде и плохой дороге, потом влюбленная парочка обменялась поцелуем, и Сева исчез в пурге. Я осторожно поехал по дороге. После того как ночью чуть не лишился жизни, я стал проявлять повышенную осторожность на шоссе.
Сначала мы молчали. Потом Люси с жаром спросила:
– Он вам понравился?
– Кто?
– Сева, конечно.
– Приятный молодой человек.
– Ему тридцать девять лет!
Надо же! А смахивает на тринадцатилетнего! Но вслух я, естественно, произнес совсем другое:
– Он великолепно выглядит. Если не секрет, где работает ваш избранник?
– Севочка великий писатель, – гордо заявила Люси.
Я чуть не въехал в угол дома.
– Кто?
– Великий писатель, – повторила Люси, – невероятно талантливый.
– Что он написал?
– Сева трудится над эпохальным романом. Эпическое полотно рисует картину современной жизни и философского осмысления событий, – сказала Люси явно чужую фразу.
Я хмыкнул:
– И давно он ваяет сие произведение?
– Уже семь лет, – пояснила Люси, – но, когда закончит, поверьте, вещь произведет фурор, Сева получит Нобелевскую премию.
– Что-то больно долго он ее создает, – осторожно заметил я.
– Ну, Лев Толстой тоже не за три дня «Войну и мир» написал, – улыбнулась Люси, – и потом, у него была жена, Софья Андреевна, а Севочка один. Вернее, живет с мамой.
Я включил «дворники». Резиновые щетки с шуршанием побежали по ветровому стеклу. Насколько я знаю, у графа Толстого были большие сложности в семейной жизни. Дневники Софьи Андреевны, кстати, опубликованные только недавно, рассказывают о том, как мучилась графиня с мужем. Она не хотела спать с ним в одной комнате, не желала рожать детей и тяготилась ролью переписчицы рукописей. Лев Николаевич обладал завидной потенцией и без конца делал детей не только законной жене, но и служанкам. А переписывать «Войну и мир» литератор заставил супругу то ли десять, то ли двенадцать раз. Под конец жизни он вообще ушел из дома, покинул Ясную Поляну и умер на железнодорожной станции Астапово, не захотев обнять жену и детей.
Но Люси была уверена в обратном.
– Севушке только нужно создать необходимые условия. Около него должна жить самоотверженная женщина, готовая пожертвовать собой ради любимого.
Я молча вырулил на Кутузовский проспект. В каждой российской даме живет жена декабриста. Пешком за супругом в Сибирь, желательно, босиком по снегу, голодая в пути. И тогда она будет совершенно счастлива. Чем гаже парень, чем он противней, тем больше нравится представительницам прекрасного пола. Такой вот парадокс. Наши соотечественницы любят убогих, инвалидов, пьяниц. Вот и Люси взахлеб вещает о мужике, на которого даже плюнуть не хочется. Неожиданно меня охватила злость.
– А на какие доходы он существует, где служит?
Люси захлопнула рот, потом неуверенно ответила:
– У него мама есть, учительница.
– Понятно, – буркнул я и припарковался возле громадного здания.
Все ясно. Пока у «гения» была в наличии матушка, готовая на горбу тащить сына, а теперь, когда она скорей всего подустала, появилась Люси, способная взять на себя бремя материальных забот. Черт возьми, не думал, что Сева такой отвратительный. Может, зря я согласился на просьбу Люси. Но потом мой взгляд упал на ее тумбообразную фигуру, замотанную в соболя. Господи, ну кому такая может понравиться, даже если учесть, что в кармане у нее миллионы.
– Ванечка, – робко сказала Люси, – а завтра можете пригласить меня в театр?
Я покачал головой:
– Увы, я занят.
– Тогда в четверг, – не успокаивалась спутница.
– Ладно, – согласился я, кляня себя за мягкосердие.
Через десять минут я принимал из рук Розы, матери Люси, чашку с чаем. Беглый взгляд на их гостиную мигом раскрывал состояние и положение хозяев. Богатые, но не светские. Скорей всего, нажили капитал на торговле и совсем не книгами, а, например, куриными лапами или свиными копытами. Все тут выглядело, как говорит Николеттина домработница Тася, «богато». Бронзовая люстра, весящая, наверное, пуда два, с ужасающими хрустальными подвесками, лакированная, скорей всего немыслимо дорогая мебель, красный кожаный диван и такие же кресла. Зайди Николетта в такую квартиру, она бы потом на улице скривила носик и заявила:
– Фу, какая вульгарщина!
А это, господа, самое страшное обвинение в устах светской особы. Можно быть бедным, не беда, в конце концов, позволительно выглядеть немного смешным и неуклюжим, но вульгарным никогда.
Роза подвинула мне чашку из сервиза «Мадонна». Перламутровый фон и картинка из жизни крестьян восемнадцатого века. Пастушок играет на свирели, пастушка внимает ему, оттопырив ножку. Варварское великолепие. С Николеттой бы приключились корчи при взгляде на эту посуду.
– Ну, повеселились? – поинтересовалась Роза. – Что слушали?
– Баха, – сказала Люси.
– Моцарта, – одновременно выпалил я и растерялся.
Надо же, как глупо, мы не обговорили программу. Но Люси мигом нашлась:
– Да, а во втором отделении давали «Маленькую ночную серенаду». Восхитительно.
– Потрясающе, – добавил я, – волшебное произведение.
– Мне больше по душе Гендель, – заявила Люси.
– Дорогая, у вас безупречный вкус.
– Ах, так хочется теперь побывать в опере, – сказала Люси и быстро глянула на меня.
– За чем же дело стало, милая? – подхватил я. – Завтра, к сожалению, я занят, а вот через день с огромным удовольствием повезу вас в Большой.
– Спасибо, – потупилась лгунья, – если это вас не обременит.
– Для меня только радость сопровождать вас, – пел я.
Посидев с полчаса, я откланялся.
– Люси, проводи Ивана, – улыбнулась Роза и подмигнула мне, – не пойду в прихожую.
Я натянул пальто. Внезапно спутница поднялась на цыпочки и поцеловала меня в щеку.
– Спасибо, Ванечка.
– Пожалуйста, Люси, – в тон ей ответил я и ушел, ощущая на коже легкое покалывание.
Девушке надо удалить усики над губой, сбрить или воспользоваться специальным кремом.
На следующий день утром, около одиннадцати, я подрулил к медучилищу номер девяносто два. В здании шли занятия, и в коридорах не было ни одного человека. Я пошатался по рассохшемуся паркету и нашел то, что искал, дверь с табличкой «Библиотека».
В тесно заставленной стеллажами комнате пахло пылью и старыми книгами. Я вдохнул знакомый аромат и неожиданно ощутил прилив сил. Такой запах стоял у отца в кабинете. Он хранил газетные подшивки и не разрешал домработнице орудовать в этой комнате пылесосом и тряпкой.
За шкафами у окна обнаружился стол, за которым читала журнал женщина без возраста. Взглянешь слева – тридцать, посмотришь справа – шестьдесят. Дама оторвала от страницы слегка выпуклые глаза и спросила:
– Вы ко мне?
Я вытащил из кармана книжечку и улыбнулся:
– Простите, что побеспокоил, это ваша?
Библиотекарша открыла издание.
– Да, хотите сдать? Вы от кого?
– Извините, я не знаю.
– Как это? – удивилась дама.
В ту же секунду из-за шкафов вынырнула девчонка, одетая, несмотря на мороз, в коротенькую юбчонку, сшитую, похоже, из полотенца, и обтягивающую футболочку.
– Рената Николаевна, – заорала она, – дайте!