й квартире. Сколько раз моя хозяйка, смеясь, говорила:
– Вот и верь после этого в приметы. Родилась тринадцатого апреля, жила в тринадцатой квартире, да еще на первую машину получила номер, где было три шестерки, и что? Везение просто преследует меня!
За железной дверью стояла тишина, но не успел мой палец коснуться звонка, как дверь распахнулась, и на пороге появилась девочка лет двенадцати.
– Чего ты… – начала она и осеклась, увидев меня. – Ой, вы к кому?
– Разве можно просто так распахивать дверь? – мягко укорил я ребенка. – А вдруг на лестнице бандиты?
– Думала, Ленка в гости идет, – принялась оправдываться школьница, – мы хотели в Барби поиграть.
– Машенька, – донесся слегка глуховатый голос, – ты с кем разговариваешь?
– С дяденькой, бабуля! – крикнула внучка.
В крохотной коридорчик выплыла полная старуха с жидкими волосами.
– Вы к кому? – строго поинтересовалась она.
Я улыбнулся как можно приветливее и развел руками.
– Уж и не знаю, наверное, к вам.
– Как это не знаю? – удивилась бабушка.
– Вы были знакомы с госпожой Родионовой? Она когда-то, кажется, лет десять, назад жила в этой квартире.
– С Элеонорой Андреевной? – мигом сменила тон старушка. – Конечно, до сих пор за ее здоровье свечи в церкви ставлю, а в чем, собственно говоря, дело? Вы кто?
– Разрешите представиться, личный секретарь Элеоноры Андреевны, Иван Павлович Подушкин.
– Очень рада, Нина Михайловна, – церемонно ответила хозяйка.
– Очарован, – ответил я.
– Необыкновенно приятно видеть человека от Норы, – не осталась в долгу бабуся.
Девочка, раскрыв рот, смотрела на «китайскую церемонию», но тут, по счастью, опять прозвучал звонок, и с воплем: «Пошла с Ленкой играть в Барби», ребенок унесся.
– Чему обязана? – спросила Нина Михайловна, препроводив меня в комнату.
– Элеоноре срочно понадобилось связаться с бывшим соседом, Веней Глаголевым, не знали, случайно, этого мужчину?
– А как же, – ответила Нина Михайловна, – не один год.
– Квартиру его не подскажете?
– Жил в одиннадцатой, вот тут за стеночкой.
– Почему жил? – насторожился я.
Вот неудача, если парень умер.
– Так квартиру продал, купил другую и съехал, – пояснила Нина Михайловна.
– Куда?
– Мне не сказал, – ухмыльнулась собеседница, – сердился очень.
– Неужели можно обижаться на столь приятную даму? – галантно прочирикал я.
– Веня молодой мужчина, – пояснила Нина Михайловна, – вашего примерно возраста, холостой, через день гулянки устраивал. Музыка, крики, а стены тут чуть толще бумаги. У нас ребенок, да и зятю с дочерью рано вставать на работу, вот и ходила ему в дверь звонить, один раз даже милицию вызвала. Время три утра, а у него дым коромыслом.
Я кивнул, понятное дело, почему милейший Веня не жаловал соседку.
– Кто же теперь на его площади проживает? Может, они в курсе?
Нина Михайловна с сомнением покачала головой:
– Вам точно не скажут, очень подозрительные старики, такие нелюдимые, неприветливые, разве мне попытаться, если это Норе надо. Вот что, посидите тут пока, посмотрите телевизор…
Она щелкнула пультом и ушла. От нечего делать я уставился в экран. Там носилась выглядевшая самым невероятным образом ведущая. Редкие блондинистые волосы то ли девушки, то ли бабушки стояли дыбом, словно иголки у ежика, хлебнувшего водки. Возраст дамы определить не представлялось возможным. От двадцати до семидесяти. Хотя последнее навряд ли, все-таки на нашем голубом экране предпочитают показывать более молодые лица. Одето существо было в обтягивающие розовые кожаные штаны, коротенькую кофточку ядовито-лимонного цвета, в пупок вдето довольно крупное золотое колечко. Словом, от шеи вниз дама казалась подростком, но стоило переместить взгляд вверх, и становилась видна увядшая кожа под подбородком, легкая сеточка морщин на делано-оживленном личике и припухлые веки дамы в возрасте. Под глазами выделялись мешки, старательно замазанные тоном. Очевидно, обладательница лучезарных, задорно блестящих очей любила приложиться к бутылочке. Уже одного внешнего вида ведущей было достаточно, чтобы прийти в недоумение, но окончательно сбивала с толку ее речь.
– Ну, кренделя и мурены, – визжала она, подпрыгивая и гримасничая, – ну дела, пора нам оторваться, куда деваться крутому пятаку? Ясное дело, не в дребезжаловку, пусть там шнурки тащатся, нам охота прикольнуться.
Я чуть не поперхнулся. Ну и ну, каждое слово по отдельности было понятно, но целиком речь лишена для меня всякого смысла. Крендель – это сладкая булка, мурена, кажется, довольно ядовитый обитатель морских глубин, пятак – монетка, шнурки, понятное дело, нужны для завязывания ботинок. Интересно, что она имеет в виду? А еще газеты сетуют, что современная молодежь разговаривает на «птичьем» языке, да откуда им узнать другой?
Пока я брюзжал, ощущая себя столетним стариком, видеоряд сменился. Появилось изображение беснующейся толпы подростков. Разгоряченные тинейджеры прыгали в полутемном помещении под звуки музыки. Впрочем, нет, музыкой подобное назвать нельзя. Визг, стук, какофония, как угодно. Настоящая преисподняя.
Не успела последняя мысль промелькнуть в голове, как ведущая вновь завизжала:
– Вот это преисподняя, настоящий ад, и хотя назвали это откольное местечко «Ванильный зефир», мы-то знаем, что все продвинутые кренделя и мурены зовут его адом. Сатанинская музыка, чертово удовольствие – и всего пятьсот рублей за ночь. Налетай, сверчки. Всего за пять сотен получишь право не только оторваться со своей муреной, но и высосешь два коктейля.
– Вот, – раздалось за спиной, – узнала адресок.
Я с трудом оторвался от омерзительного зрелища. Всякое уродство завораживает. Увидав на улице косого горбуна, вы обязательно уставитесь на него, а по красавице скользнете равнодушным взглядом. Может, зря модную одежду демонстрируют девушки с безупречной внешностью?
– Держите, – протянула Нина Михайловна бумажку, – с трудом уговорила, еле дали, такие подозрительные, как будто незнакомы со мной. Начала расспрашивать: что да почему…
– Очень вам благодарен, – кивнул я, взяв записочку.
– Это, наоборот, я перед Норой в вечном долгу, – с достоинством ответила Нина Михайловна, – не сочтите за труд, передайте ей: семья Козловых каждый день молится о ее благополучии.
Мне стало любопытно.
– Если не секрет, какую услугу оказала вам Элеонора?
– Вы не знаете?
– Откуда?
– Я с дочкой и зятем жила в двенадцатой квартире, там всего одна комната, крошечная. И так на головах друг у друга сидели, а тут еще дочь родила девочку, представляете наши условия?
Я кивнул.
– Тут Нора собралась уезжать. Повезло ей, разбогатела, – спокойно объяснила Нина Михайловна, – мы с ней всегда в хороших отношениях были. Выручали друг друга по-соседски, соль одалживали, сахар, деньги. Рита ее частенько ко мне после школы забегала. Элеонора-то на работе день-деньской, а я дома, вот и подкармливала девчонку.
Когда Нора сообщила, что уезжает, Нина Михайловна даже взгрустнула. Неизвестно, какие люди въедут в «двушку». Вдруг горькие пьяницы? Или, того хуже, иногородние, молдаване с кучей детей. И еще старушка испытывала зависть. Ей-то предстояло мыкаться вчетвером на двадцати восьми метрах общей площади.
Потом приехал фургон, куда погрузили все вещи, но мебель осталась на месте. Нина Михайловна, смотревшая из окна на то, как взад-вперед бегают мужики с ящиками, поняла, что Нора обставила новую квартиру, а прежние диваны, шкафы да кухня ей совершенно ни к чему.
Закончив процесс перетаскивания узлов, Элеонора поднялась к соседке, обняла ее, поцеловала и дала конверт.
– Что это? – удивилась та.
– Небольшой сувенир, – улыбнулась Нора, – открыточка от меня, только прочтите, когда мы уедем.
Нина Михайловна помахала вслед машинам, потом открыла конверт. Внутри и впрямь лежала почтовая карточка с коротким текстом:
«Дорогая Нина Михайловна! Я начинаю новую жизнь, полностью зачеркивая старую, поэтому не оставляю Вам ни свой теперешний телефон, ни адрес. Мы больше никогда не будем пить чай вместе на кухне, я хочу как можно быстрей забыть годы невзгод и нищеты. Но я очень благодарна Вам за все: за денежную помощь, за Риту, за Ваш ласковый характер, поэтому решила сделать небольшой подарок. Документы на столе в квартире 13. Ваша Нора».
К писульке прилагался ключ. Недоумевающая бабушка пошла в бывшую квартиру соседки. На обеденном столе действительно белела бумажка. Нина Михайловна развернула листок и чуть не лишилась чувств. Перед ней лежала дарственная на квартиру, сверху скрепкой прикреплена записочка: «Не надо меня благодарить, продать эту халупу все равно невозможно».
В «жигуле» я прочитал адрес Вени Глаголева: Фестивальная улица. Тихо двигаясь в потоке машин по направлению к Ленинградскому шоссе, я закурил. Нора не перестает меня удивлять. Надо же, подарила квартиру соседке. Конечно, при ее доходах тридцать тысяч долларов, а подобная халабуда вряд ли стоит дороже, так вот, при ее доходах эта сумма ничего не значит. На празднование своего шестидесятилетия она выбросила в два раза больше, но не в деньгах дело, в конце концов. Сделав широкий жест, она никогда не вспоминала о нем, не ставила себе в заслугу. И потом, Элеонора всегда старалась казаться жесткой, этакая «железная леди». Чувства жалости к себе, даже сидя в инвалидной коляске, хозяйка никогда не вызывала. Я считал ее малоэмоциональной, расчетливой бизнес-дамой. А оказывается, у нее сентиментальная натура. Внутри бронзовой статуи бьется горячее, ранимое сердце.
Глава 23
Часы показывали ровно два. Но, учитывая выходной день, шанс застать дома Веню Глаголева был велик. Наверное, мне просто везло, дверь распахнул заспанный мужик в мятом спортивном костюме и, зевая, поинтересовался:
– Ну, случилось что-то? Только не говорите, что у вас из-за меня свет замкнуло.
Я улыбнулся.