На следующее же утро Марта была у модистки на Оксфорд-стрит, где после длительных раздумий заказала платье из светло-оливковой тафты, у которого лиф и задняя, удлиненная, часть юбки были из синего с золотом бархата, отделанного по рукавам, вороту и корсажу оливковой лентой с небольшими бантиками в ключевых точках. Марта с трудом уговорила модистку сделать турнюр поменьше, лишить шлейф бахромы и укоротить его так, чтобы, повернувшись к собеседнику, она не рисковала наступить на собственный подол. Кроме того, она мягко, но настойчиво потребовала удалить с заказываемой шляпки птичку и ограничить фантазию букетом шелковых цветов, кружевами, несколькими перышками и тремя серебряными парижскими шляпными булавками, очень красивыми и дорогими. Примерки и переделки заняли почти три недели. Накануне торжественного дня горничная Лиззи нарядила госпожу в новый наряд, подобрала подходящие кольца, убедилась, что французский корсет сидит прекрасно, нигде ничего не колет, атласные туфельки не жмут, и обе дамы поняли, что тяжкие труды их закончены.
Утром Марта набросала на небольшом листочке почтовой бумаги главные пункты своего выступления. В полдень, дабы цвет лица остался свежим, она, вопреки обыкновению, прилегла отдохнуть и неожиданно крепко заснула. К пяти кучер заложил экипаж…
Гости собрались в Martin’s Hall к шести часам. Большинство бродило вокруг стола, разыскивая свою карточку на тарелке, но чету Финнеган встретил и проводил к отведенному им месту сам председатель. Пока они усаживались, рыжий молодой человек, неловко поклонившись, спросил миссис Финнеган, помнит ли она его. «О да, дорогой Джордж, – ответила дама. – Простите, я волнуюсь перед выступлением. Найдите меня в конце обеда. Я прочла ваш роман и буду рада поговорить о нем и о вас».
Обед проходил замечательно. Вначале секретарь фонда представил председательствующего, и мистер Брет Гарт благодарил за честь. Потом сам председатель говорил о фонде, который пополняется за счет пожертвований лучших людей империи, начиная с королевы Виктории, и позволяет содержать бесплатные библиотеки и содействовать изданию первых опусов начинающих писателей. Затем разлили шампанское и с большим воодушевлением выпили за королеву. Дальше перемены блюд чередовались с короткими выступлениями известных писателей и сбором пожертвований. Перед десертом слово предоставили Марте.
– Дамы и господа! – сказала она. – Каждый человек вынужден писать. Письма, дневники, отчеты, заказы, счета и рекомендации. Что отличает писателя от остальных пишущих? По моему мнению – бережное отношение к своей чернильнице. У меня замечательная серебряная, подаренная мистером Финнеганом. Когда я обмакиваю перо в этот маленький сосуд, содержащий в себе все еще не записанные мысли, коллизии, приключения, рифмы и нравственные откровения, то чувствую ответственность перед каждой каплей чернил. Я никогда не позволю себе написать «воскресная тишина», потому что это уже написал несравненный мистер Брет Гарт, и значит, другим эта находка не принадлежит. Использовать чужие находки так же бесчестно, как воспользоваться чужим шиллингом. Но и слова, на которые никто не претендует, следует употреблять с большой осторожностью. Каждое прилагательное, которое хотело бы появиться на бумаге, должно доказать мне, что на него стоит потратить каплю чернил. А уж наречие, чтобы проникнуть в мою рукопись, обязано иметь на это неоспоримое право. Суесловие – главный враг современной литературы. На мой вкус – лишние определения, дополнения, местоимения и союзы больше вредят рассказу, чем безнравственная мысль или ложное умозаключение. Мы все остерегаемся клякс в рукописях. Я же считаю кляксу куда более простительной, нежели цветистый эпитет или ненужная метафора. Если бы моя шляпка была рассказом, я бы удалила с нее цветы, кружева, бант, оба перышка и третью заколку. Хорошо, что моя модистка не писатель, а то у меня на голове осталась бы бархатная ермолка и две булавки, прикрепляющие ее к волосам.
В обмен на бережливость я получаю от своей чернильницы персонажей, их взаимоотношения, события и их последствия, которые мне и в голову не приходили, пока перо моей ручки было сухим. Должна признаться, я не принадлежу к писателям, которые месяцами обдумывают сюжет, чтобы потом разом его записать. Мои рассказы возникают на бумаге, и об их содержании я узнаю, читая написанный мной текст.
Благодарю вас за приглашение, за внимание к этой не совсем серьезной речи, за ваш доброжелательный смех и симпатию к моим книгам, которую я читаю на ваших лицах.
Марта села под аплодисменты и занялась пирожным.
Обед заканчивался. Супруги Финнеган встали из-за стола. Долговязый рыжий юноша с мрачным лицом дожидался, пока Марта обратит на него внимание.
– Как хорошо, что вы подошли, Джордж! – сказала Марта. – Я прочла ваш роман. Верьте мне, он плох. Его не напечатают, и слава богу.
На лице молодого человека проступили малиновые пятна.
– Ах нет, нет, Джордж! – воскликнула писательница. – Вы меня не так поняли! У вас блистательный литературный дар! Чудесное, просто драгоценное чувство юмора. Исключительные диалоги. Совершенно живые персонажи. Оставьте романы – они не для вас. Ваша судьба – писать пьесы. И если я что-нибудь понимаю в искусстве, вашим пьесам суждено прославиться. Пришлите мне первую – я хочу прочесть ее прежде других. Ах, простите, я не представила вас мужу. Такое упущение… я все еще взволнована своим выступлением.
– Джеймс, позволь тебе представить моего молодого ирландского друга мистера Джорджа Бернарда Шоу. Будь уверен – ты еще много раз услышишь это имя.
Сын антиквара
Мистеру Джеймсу Кавендишу исполнилось пятьдесят лет. Он был вполне здоров, хорошо образован и не лишен дарований. Более того, мистер Кавендиш не нуждался в деньгах.
Отец его был антикваром. Джеймс с детства бродил между золоченых комодов с завитушками, потускневших зеркал в диковинных рамках и бронзовых часов, чьи циферблаты были мало заметны среди окружавших их крылатых амуров, грифонов и пегасов. Фарфоровые фрейлины в кринолинах приседали и посылали ему лукавые улыбки. Гейши на выпуклых боках ваз обсуждали его, хихикая и прикрываясь веерами, а добродушный Будда слоновой кости ласково ему улыбался, сложив руки перед толстеньким животиком.
Вещи людей, умерших столетия назад, приносили с собой туманные воспоминания о хозяевах. К тому же отец охотно давал Джеймсу занимательные книги о мифологических персонажах, героях галантного века, самураях, благородных пиратах и бесстрашных рыцарях, проливающих свою и чужую кровь как за гроб Господень, так и за право своей дамы именоваться прекраснейшей.
Когда отец скончался, мистер Кавендиш, чьи дарования отнюдь не включали коммерцию, продал антикварный магазин со всем его содержимым и понял, что он – не то что богат – об этом не было и речи, – а просто не стеснен в средствах.
Пять лет он преподавал психологию в университете, в котором сам учился и защищал диссертацию. Потом отослал в редакцию литературного приложения «Таймс» несколько своих рассказов, и они сразу же были опубликованы. Он оказался плодовитым писателем. Писал чистым и ясным языком. С хорошим английским юмором и симпатией ко всем своим героям, включая и отрицательных персонажей.
Кавендиш ушел из университета, издал несколько книг и даже обзавелся поклонниками. Открывая утром почтовый ящик, он всегда был уверен, что получит с десяток писем, в которых незнакомые люди благодарят за доставленное удовольствие и уверяют, что его рассказы внушают им бодрость и рассеивают тягостную постылость повседневного существования.
Жизнь доктора Кавендиша текла без особых событий. Жена покинула его, влюбившись в молодого флейтиста. Он удивился, но дал ей развод без возражений. Дети приезжали на каникулы из университетов, где обучались. Мистер Кавендиш ждал каникул и любил эти приезды, но несколько утомлялся от многолюдства: целыми днями в доме было полно друзей обоих сыновей и дочери. Так что, когда все разъезжались, он не особенно огорчался.
Однажды, отвечая на письма читателей, Кавендиш понял, что его давно уже ничто не радует, кроме этих писем. Он подумал, не сходить ли в оперу, но в душе не шевельнулось предвкушение праздника.
«Я устал, – сказал он себе. – Надо бросить работу, отвлечься, съездить в Италию».
Италия была хороша: ландшафты поэтичны, музеи полны драгоценных картин и прекрасных статуй, еда вкусная, вино отменное, спал он хорошо, но радость… радость не навещала его.
Будучи профессионалом, он взвесил признаки и решил, что клинической депрессии у него, конечно, нет. Так, легкая ангедония[6]. Он вернулся в Лондон.
Почтовый ящик был переполнен. Читатели по-прежнему ждали его новых рассказов. Литературный агент просил о встрече. Начинающий драматург предлагал свое соавторство, чтобы превратить один из рассказов в пьесу. Дочь писала, что встретила молодого человека, которого хотела бы с ним познакомить. Он ответил на все письма и, принимая вечернюю ванну, подумал, что есть счастливцы, которые этой ночью умрут во сне, но вряд ли он принадлежит к их числу.
Утром он сел за работу. Литературное приложение к «Таймс» по-прежнему ждало его рассказов два раза в месяц. За час он написал смешную и занимательную историю о герцогине Альба, оживающей по ночам на портрете и вынужденной от скуки рассказывать свою жизнь голой простолюдинке с соседней стены.
Переписывая рукопись набело, мистер Кавендиш пару раз улыбнулся. А последняя фраза заставила его засмеяться от неожиданности. Еще улыбаясь, он положил рукопись в конверт, надписал адрес редакции, наклеил марку и решил, что, пожалуй, неплохо, что пережил эту ночь.
Судя по выражению ее лица, маха за свою жизнь сказала много остроумного. Но повторять будут только ее последнюю фразу. Ту, которую он только что выдумал.
Роман
Мистер Кавендиш написал роман. Раньше он писал только рассказы, а теперь почувствовал, что может предоставить своим героям достаточно времени и места. Проследить за ними с детства до зрелости, позволить им уехать в Америку, дать возможность не только жениться, но и завести детей. Он любил своих персонажей. Сочувствовал д