[28] третий придворный ранг, надеясь, что и после смерти ее дух будет доволен полученным служебным повышением.
В этой истории, казалось бы, нет ничего необычного. Кроме судьбы сына, рожденного от этой великой любви. Она описана в величайшем романе прошедшего тысячелетия. Но поскольку мы, русские, ленивы и нелюбопытны, некоторые из нас этого романа не читали.
Повесть о прекрасной Отикубо
Знатных японских дам не звали по именам. Их различали либо по придворной должности, либо, если они не жили в императорском дворце, по названию их покоев. Дама из Северных покоев – главная жена и госпожа. Дама из Павильона павлоний, дама из Павильона глициний…
У одного аристократа, имевшего почетное звание тюнагона[29], было несколько дочерей. О них нежно заботилась любящая мать: учила их музыке и поэзии, наряжала в изысканные одежды, окружала прекрасными предметами и старалась выдать замуж за лучших юношей знатного рода.
У тюнагона была и еще одна дочь – почти девочка. Мать ее происходила из младшей ветви императорского рода. Тюнагон прежде иногда навещал ее, а когда она внезапно умерла, поселил их дочь в своей усадьбе.
Мачеха отчего-то невзлюбила прекрасную, кроткую и почтительную падчерицу. Поместила ее не во дворце, а в лачужке у входа и насмешливо назвала именем этих апартаментов – Отикубо. Тысяче ужасных унижений ежедневно подвергалась бедная девушка. В ее домике не было даже помоста, и она спала почти на одном уровне со своей служанкой. Представьте: там вовсе не было церемониального занавеса! И даже зеркальную лаковую шкатулку для гребней, которая досталась ей от матушки, выманила мачеха обманом, а вместо нее дала сиротке свою старую, потертую в уголке.
Однажды, когда они поехали любоваться опадающей листвой и все, включая младших служанок и погонщиков быков, наслаждались прекрасным зрелищем, Отикубо не взяли с собой, и она заливалась слезами весь день до самого вечера, пока не возвратились сестры и мачеха.
Она жила в полном забвении, однако слух о ее печальной красоте через слуг распространился за пределы усадьбы, и молодой придворный из прекрасной семьи, Митиери, проник тайком за ворота, чтобы увидеть несчастную красавицу. Ему было нетрудно попасть в ее каморку, поскольку никто о ней не заботился и не беспокоился о том, в чьем обществе она проводит свои безрадостные ночи.
Увидев незнакомого мужчину, девушка смутилась, а когда он прилег к ней на циновку, заплакала и укрылась своей ночной одеждой. Отчаяние овладело ею при мысли, что незнакомец разглядит ее потрепанное оби и старенькие хакама[30], прохудившиеся до дыр.
На следующую ночь Митиери снова проскользнул к сиротке. А третья ночь была особенной. Если мужчина три ночи подряд проводил с девушкой и наутро после третьей ночи соглашался вместе с ней откушать красиво уложенные в лаковую коробочку бело-розовые печенья, он становился ее мужем. Печенья приготовила преданная служанка, и Отикубо сделалась тайной женой Митиери.
Теперь он приходил и днем, скрываясь от домочадцев за ширмами и занавесками. Молодой аристократ с ужасом наблюдал, каким унижениям и оскорблениям подвергается его высокородная жена. Дело кончилось тем, что, не надеясь на согласие мачехи, он выкрал ее и поместил в своем дворце.
Тем временем его собственная карьера стремительно воздымалась. То ли оценили его незаурядные способности, то ли государю понравилось, как этот роскошно одетый красавец исполнил на празднике придворный танец, а может, причина была в том, что родная сестра Митиери стала главной наложницей императора, но он теперь получал награды и новые назначения едва ли не каждый месяц. В течение непродолжительного времени он сделался дайнагоном[31] и начальником Левой гвардии.
Любовь его к Отикубо была неслыханной. Он окружал ее красивейшими служанками и доставал редчайшие диковинки, чтобы вызвать ее удивление и смех. Развлекал ее стихами и разукрашенными свитками, танцевал для нее и тешил драгоценнейшими безделушками и ароматами. Итак, она была совершенно счастлива.
Единственное, что омрачало жизнь госпожи Отикубо, это мстительность мужа. Он поклялся жестоко отомстить мачехе и сестрам и выполнял задуманное. Месть его была ужасна!
Однажды, когда множество людей ехали на праздничное представление в ближний монастырь, дайнагон приказал своим слугам опередить медленно шагающего быка, запряженного в повозку, в которой ехала мачеха Отикубо с дочерьми. Многие паломники смеялись. Унижение казалось нестерпимым…
Другой раз челядь Митиери вытеснила людей тюнагона с занятой ими площадки перед самой сценой, на которой готовилось торжественное зрелище. От такой обиды мачеха Отикубо тяжело заболела и едва оправилась через несколько месяцев.
Наконец Митиери вдоволь насладился своей свирепой местью. Он пригласил отца Отикубо, рассказал ему, что дочь его жива и занимает в обществе самое блестящее место, показал троих очаровательных внуков и покоил старика до самой его смерти, оказывая всяческие почести и добиваясь для него самых приятных повышений по службе.
Что говорить, и мачеха горько раскаялась и была прощена. Сестер удачно выдали замуж, а племянники стали наперсниками в играх маленьких принцев, которые родились у сестры Митиери. Все слуги дома получили богатые подарки, и даже девочка, гревшая воду для чая, была награждена свитком узорчатого шелка, намотанного на палочку, чтобы его легко было унести, заткнув за пояс.
Жизнь самурая
Давным-давно в Японии жил-был дайме[32] по имени… ну, скажем, Хосакава Тодаоси. Был он предводителем огромного клана, и самые отважные и богатые самураи имели честь лично прислуживать ему. Он был уже очень стар – ему исполнилось пятьдесят четыре года. Внезапно его сразила тяжелая болезнь, и придворный лекарь сообщил близким, что надежды нет. Тогда самураи самого высокого ранга стали искать возможности поговорить с князем наедине, чтобы испросить у него разрешения после похорон совершить сэппуку[33] и последовать за господином, который, пока был здоров, осыпал их своими милостями.
Некоторым Тодаоси разрешил сразу – их права были неоспоримы. Другим пришлось почтительно просить несколько раз, прежде чем князь нехотя согласился, а одному из своих вассалов он категорически отказал. Просто наотрез! Всегда недолюбливал его. И хотя сознавал, что не совсем хорошо на смертном одре отказывать верному человеку в его законной просьбе – но отказал! Сказал: «Послужи лучше моему сыну!» И умер.
Восемнадцать самураев, получивших разрешение Тодаоси, после торжественных похорон, на которых все они присутствовали, коротко простились с родителями, женами и детьми и сделали харакири, каждый в свой час и в своем месте. Все прошло самым торжественным и пристойным образом. Каждому из них ближайший друг быстро и аккуратно отрезал голову. Ничья жена не осквернила ритуала слезами или жалобами, и только совсем молодая женщина – жена самого юного самурая – вышла утром к завтраку с припухшими глазами, но свекровь простила дурочку и ничего ей не сказала.
А самурай, возглавлявший клан Абэ, чувствовал себя несчастным и опозоренным. Над ним уже и посмеивались. И он, ослабев душой, совершил недостойный поступок – сделал сэппуку без разрешения своего господина.
Новый князь разгневался на такое непокорство. И наказание обрушилось на весь клан Абэ. Князь приказал разделить имущество умершего на всех его пятерых сыновей поровну.
Горе семейства Абэ не знало предела. Младшие братья, всегда предполагавшие, что будут служить старшему и находиться под его защитой, оказались совершенно бесприютны. Каждый из них получил свое поместье, крестьян и службу у молодого дайме.
Растерянность и негодование их росли с каждым часом. И конечно, дело кончилось взрывом. На торжественном смотру перед лицом молодого князя старший сын Абэ выхватил свою катану[34] и проявил недовольство, почти мятеж, дерзко отрубив себе косичку… Ну, тут, конечно, его схватили и по приказу Тодаоси безоговорочно удавили.
Остальные братья со своими семьями укрылись в усадьбе отца. Прежде чем начался штурм усадьбы, мужчины с полного и горячего одобрения женщин прирезали своих детей и жен, а потом героически защищали усадьбу, показав себя настоящими отважными самураями, достойными памяти потомков.
Нападающие под командованием Коремицу Мондзаэмона тоже рубились отважно и умело. Погибло общим счетом человек семьдесят, включая женщин и детей, которые в битве не участвовали по известным уже причинам. Из семейства Абэ не уцелел никто – слуг перебили, а последний, случайно оставшийся в живых, покончил с собой. Под конец усадьбу, естественно, спалили.
Коремицу Модзаэмон отправился к дайме с докладом, любуясь по дороге белыми цветами уноханы, которые распустились вдоль садовой ограды. За свое безупречное военное мастерство он получил достойную награду – прибавку в триста коку[35] риса, земельный надел и парадное кимоно. Довольный князь подарил ему свой веер.
И если бы они были марсианами, а мы с вами – морскими спрутами, то и тогда мы не могли бы понимать их меньше, чем понимаем сейчас!
Овсянка по-монастырски
Ли Гю Бо проснулся в келье задолго до рассвета. Он не выспался, но до общего пробуждения оставалось совсем немного, и монах привычно подавил желание прикрыть глаза и задремать. Джунг еще спал на своей циновке. Он был намного моложе, и спать ему хотелось куда сильнее.
Ли Гю Бо ополоснул лицо и руки, сделал несколько несложных упражнений и вышел из кельи на веранду. До Главного зала идти было недалеко. Он надел свои башмаки без задника, не глядя прихватил один из зонтов, висящих на веревочке между дверьми келий, и вышел под реденький дождик, моросивший с вечера. Перед залом он оставил обувь и зонтик, вошел, медленно и с удовольствием распростерся три раза перед Буддой, а потом встал и начал наводить порядок в зале. Сегодня была его очередь.