е.
Со мной никто не разговаривает, но я имею определённую свободу передвижений: у меня свободны руки и мне разрешено писать.
По всей видимости, я в плену у террористов.
***
Друзья зовут меня Резо. Моя фамилия вам ничего не скажет. Мне 21 год. Когда отец отправлял меня в Москву, он сказал: "Либо ты там сгинешь, либо станешь человеком". Досмотры, досмотры, досмотры... Я не попался. Повезло.
С четырьмястами рублями я приехал в Москву. Казанский вокзал, кругом приезжие, менты, шлюхи, бомжи... Шамиль, мой земляк, угостил шаурмой и посоветовал поехать к Мокхазу.
-- Станция Таганская, -- сказал он.
-- А дом? Улица?--- спросил я.
-- Найдёшь, -- ответил Шамиль.
Я легко нашел Мокхаза. Станция метро Таганская, переход на Кольцевую линию. Сверкнув золотыми зубами, он отсчитал мне пятьсот рублей сторублёвыми купюрами и отправил к Исламу.
***
В Кардиффе меня ждёт невеста Сюзанна. Она беременна, и, если вы католик, вы поймёте, почему мне нельзя задерживаться в Москве.
***
Ислам не стал церемониться. "Или ты работаешь с братьями, или сам едешь домой, или тебя отправляют домой", -- сказал он. Второй вариант меня не устраивал, третий -- тем более.
"Работа с братьями" мне не нравилась. Овцы-заложники, выкупы, криминал -- это не для меня. Не для того я получал высшее филологическое образование во Владикавказе. Но Ислам сказал, что иначе нельзя.
Нет "работы с братьями" -- нет денег. Нет денег -- нет прописки. Нет прописки -- нет работы по специальности. Нет работы по специальности -- либо ехать домой, либо "работать с братьями". Мне оставалось выбрать второе.
Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомед -- пророк его.
***
Ко мне приходит молодой парень, практически мой ровесник. Он приносит мне еду из МакДональдса, проверяет комнату, в которой я нахожусь, и... Мне кажется, он хочет со мной поговорить. Я слышал, его зовут Резо.
***
Я стал работать с "братьями". Раньше их звали Ильяс, Саид и Муслим.
***
Резо понимает меня! Его английский вполне понятен, несмотря на гортанность в произношении. Мы говорили с ним о музыке и кино. Это удивительно, но ему тоже нравятся The Cranberries и Nirvana!
***
Этого валлийского экспата мы взяли прямо в Шереметьево. Писатель или журналист, я так толком и не понял. Его английский я разбираю с трудом.
Привезли на базу, допросили, далее -- по шаблону. "Двести штук евро, или ваш любимый Райан никогда больше не увидит землю Её Величества". Не так вычурно, но по смыслу -- именно так. В редакции возмутились, попросили о телефонном интервью, но при упоминании о выкупе как-то замялись и попросили время на раздумья.
Как её там? Сьюзан? Невеста Райана Сьюзан плакала, но денег у неё нет. Похоже, этот Райан никому не нужен.
Муслим предложил отрезать ему палец.
***
Бог мой! Мне отрубили мизинец! Это невыносимая боль!
***
Муслим всё-таки настоял на своём. Валлийцу пришлось пожертвовать пальцем, чтобы остаться в живых. Как же он орал! Баба, истинная баба.
***
Резо читал мне свои наброски романа. Как бы глупо это ни звучало в моём положении, но это сказка! Волшебная сказка о мальчике, живущем у злых родственников. Воистину, это удивительно: террорист на ломаном английском читает мне собственноручно написанные сказки.
***
Райан говорил, что он какое-то время работал помощником редактора в каком-то лондонском издательстве. Я подумал, что, возможно, хоть он оценит мои труды, и прочёл ему кое-что их своих черновиков.
Это сказка о мальчике Магомеде, родители которого погибли в битве со злом...
***
У парня определённо талант! С утра до вечера Резо диктует мне свой роман, а я переписываю его на нормальный английский. Бог мой, это потенциальный бестселлер! Если бы мне вырваться отсюда...
Придумать парню нормальный псевдоним, лучше даже женский, придать его сочинениям божеский вид... Успех неминуем!..
***
Да, Гарри Поттер -- это не Магомед, а Резо -- не Джоан Роулинг. Но как же приятно осознавать, что твои произведения читает весь мир, в Голливуде по ним снимают высокобюджетные фильмы, а читатели и зрители сопереживают юному пророку, вступившему в битву не на жизнь, а на смерть с вековечным злом.
Воистину, нет Бога, кроме...
2006
Оставь надежду
-- Зря ты так, Валера, -- шепчет Жорик. -- Не по-людски это.
В его глазах я вижу не злобу, не ревность, не удивление. Печаль. Я бы на его месте тоже опечалился. Ведь я только что поимел его жену.
-- Людмила, собирай вещи, -- треснувшим голосом говорит Жорик. -- Ты мне больше не жена. Поедешь к родителям.
-- Я поеду завтра! -- резко отвечает она.
-- Ты поедешь сейчас же!
***
-- Пойми, брат... -- говорю я, разливая водку.
Мы сидим на кухне, после того как Жорик отправил жену к матери. Так просто я уйти не мог, мне непременно нужно объясниться, как-то оправдаться. Дружбу с Жориком я ценю не меньше, чем хороший секс. Всё-таки со школы вместе.
-- Ты мне больше не брат, -- спокойно замечает Жорик.
-- Да что ты заладил! Люда тебе больше не жена, я тебе больше не брат, чёрт с ним, -- завожусь я, -- ты дослушай! Сука не захочет -- кобель не вскочит! Аксиома. Я ничего такого не планировал, зашёл с тобой поговорить. Тебя не было, Людка предложила остаться и дождаться тебя. Ну, сели, выпили, тут ты звонишь, говоришь, что задержишься. Тогда она...
-- Да заткнись! -- Жорик стучит кулаком об стол. -- Давай уже выпьем.
Пьём молча, не чокаясь.
-- В общем, Валер, ты в жопе по самое не хочу, -- неожиданно говорит он.
***
Я мысленно ухмыляюсь. Сколько себя помню, всю жизнь он был тихим, спокойным, где-то даже боязливым. В школе, во дворе, позже -- в институте, где мы вместе учились, я всегда был лидером в нашей "паре". Я говорил, Жорик делал. Невысокий, худощавый, в вечных своих очочках, он постоянно меня раздражал.
Раздражал тем, что вечно был рядом. Тем, что в его присутствии мне было сложнее знакомиться с девушками. Тем, что в его компании было проще нарваться на драку, поскольку его невыдающиеся физические данные вкупе с очками на лице как-то принижали и меня заодно. Впрочем, дрался он отчаянно, правда, без особого успеха. Часто с него сбивали очки, а он, маленький и взъерошенный, как воробушек, вслепую молотил кулаками в воздухе.
Но он был мне нужен. Жорик был безотказен: давал, если я просил, ничего не требовал взамен, соглашался со мной во всём. Думаю, я ему тоже был нужен: я был его пропуском в общество крутых парней и классных девчонок. По крайней мере, мне приятно думать, что я как бы в расчёте с ним.
После получения диплома он внезапно женился на Людмиле, провинциальной девушке с большими грудями и амбициями. Все почему-то решили, что Жорик ею рассматривается как жизненный плацдарм, и оттого ещё больше его жалели.
Работал Жорик обычным консультантом в магазине бытовой электроники. Я же за эти годы стал замом шефа в юридической фирме, хорошо зарабатывал, да и вообще считал себя успешным человеком.
И вдруг такой угрожающий тон. Я удивлён.
***
-- Объясни, -- требую я.
-- Ладно, -- улыбается Жорик. -- В Бога веришь?
-- Я -- агностик. В Бога не верю, верю в высшие силы. Я верю в инопланетян, лох-несское чудовище и йети -- снежного человека. Я вообще сторонник научно-технического прогресса и теории дарвинизма! -- раздражённо отвечаю я. -- Причём здесь это?
-- Не веришь, значит! -- чему-то радуется Жорик. -- Нарушаем, молодой человек.
-- Что нарушаем?
-- Как что? Первую заповедь Закона Божия! -- отвечает он.
И цитирует:
-- Аз есмь Господь Бог твой; да не будут тебе бози инии, разве Мене.
-- А по-русски?
-- Это по-русски.
-- Без ста грамм и не разберёшься.
-- Наливай, -- соглашается Жорик.
Выпиваем, закусываем. Почему-то я не чувствую вкуса водки.
-- Что для тебя главное в жизни? -- прерывает молчание Жорик.
-- Ну... Здоровье моё и близких, чтобы деньги всегда были -- чем больше, тем лучше, -- чтобы "Спартак" выигрывал.
-- Ты любишь футбол?
-- Конечно. Футбол -- это моя жизнь. Оле-оле-оле-оле! Спартак -- чемпион! -- скандирую я.
-- ЦСКА -- чемпион. Но это к делу не относится. Если по делу, то ты и Вторую заповедь нарушил.
-- Я даже знаю, какую, -- прерваю я его.
Меня уже забавляет вся эта ситуация, и я торжественно декламирую: -- Не сотвори себе кумира!
-- Не сотвори себе кумира, и всякаго подобия, елика на небеси горе, и елика на земли низу, и елика на водах под землею; да не поклонишися им, ни послужиши им.
-- Ё-моё, как ты это запоминаешь? -- искренне удивляюсь я.
-- Не сейчас, -- отмахивается Жорик, уже вошедший в азарт. -- Наливай ещё!
В этот раз я специально задерживаю водку на языке и снова не чувствую вкуса. Жорик наблюдает за моей реакцией.
-- Что-то не так? -- спрашивает он.
-- Язык онемел, что ли. Вкуса не чувствую.
-- А, бывает. Не ты первый, не ты последний. Продолжим?
-- Ага, давай.
-- Было такое: клялся, а клятву не держал?
-- А как же, -- ржу я, -- когда девчонок забалтываешь, чтобы переспать, часто в вечной любви клянёшься.
-- Ясно. А что ты говоришь, когда нападающие твоей команды промахиваются из стопроцентных ситуаций?
-- Да ничего не говорю. Я ору! Срань Господня! Вот, что я ору.
Это выражение привязалось ко мне в середине девяностых, когда мы с Жориком увлеклись видео. Оно мне так нравилось, что я использовал его к месту и не к месту.
-- Не премли имене Господа Бога твоего всуе, -- говорит Жорик, но, замечая мой непонимающий взгляд, переводит: -- Не поминай имени Господа всуе. Ты нарушал и Третью заповедь. Идём дальше. Чтишь ли ты субботний день?
-- Что-то я не помню такой заповеди, -- возмущаюсь я. -- По-моему, это для евреев.