Нет, к близости он никого не принуждал, упаси Бог. Девушки сами приняли Афанасия из рук воинов, что привели его в новые покои. Девушки постирали ему одежду, обмыли его тело, нанесли кушаний на глиняных блюдах и местного вина в выдолбленных тыквах, а потом…
Купец сладко зажмурился – такого удовольствия он не испытывал никогда в жизни. Нет, это была не тихая, светлая любовь, какую они с Лакшми испытывали друг к другу, в которой единение душ играло большую значимость, чем единение тел. Это была горячая, звериная страсть. Со скрипом ложа, визгами, укусами и ногтями, впивающимися, в обнаженную спину. Наверное, именно этого и было нужно истерзанной переживаниями душе тверича.
А как там наследник? Впрочем, он как раз оказался вождем, а его отец при нем советником был. Но все равно, как? Афанасий блаженно потянулся и откинул циновку, что закрывала окно. Сощурился от ударившего в глаза яркого солнца.
Тело убиенного унесли, а старик-отец все так же стоял на коленях рядом с тем местом, где оно лежало. Пустые глаза его смотрели куда-то вдаль. Губы шевелились то ли в молитве, то ли в богохульстве, но никто его не слушал.
Жители ходили вокруг, занимались повседневными делами. Таскали камыш с ближайших болот, носили воду, корзины с фруктами, туши убитых животных, весело болтали, смеялись, абсолютно не обращая внимания на человека в пыли, который всего два дня назад был вторым по значимости в их племени.
Старика, конечно, жаль, как и сына его, но они сами себя загнали в ловушку. Понадеялись на силу богатырскую. А нашлась другая сила – и все. Даже если б не убил Афанасий своего противника, каково тому было бы жить дальше, проигравшему и опозоренному? Так же вон, как и папаше, никто ему руки не подал бы. Хорошо в глаза не плюют, подумал Афанасий, поднимаясь и натягивая на чресла стираные порты. А победитель получает все. И сразу.
Одна беда – вместе с правами получать все лучшее по первому хотению появилось и много обязанностей. Управлять жизнью деревни, рассуживать споры, быть первым на охоте и в любви. Ну, с этим-то горя не будет, подумал он, поглаживая низ живота. Какое им тут еще управление надо? Хорошо б выяснить, а то ведь если решат, что он не справляется, слабину дает, скинут к чертовой бабушке да нового поставят управлять. Это тебе не русские князья, что пожизненно сидят во кремлях своих, каменными стенами окруженные да дружиной ратной. Конечно, и у этих до того дойдет со временем, когда одного, другого князя скинут, бока как следует намяв, а третий не захочет…
Афанасий присел на циновке, провел ладонью, перевязанной чистой тряпицей, по обнаженному бедру спящей девушки. Вздохнул с сожалением. Хотелось бы поваляться еще, да пора было народу показаться, а то вон толпятся, ждут.
Он натянул рубаху, не забыв повязать вокруг тела веревку с мешочками и сунуть за пазуху книжицу. Сунул обернутые белоснежными онучами ноги в отмытые от пыли и залатанные звериными жилами сапоги.
…скинутым быть, сама собой продолжилась мысль, так понастроит стен вокруг себя высоких, да рынд[34] заведет и будет народом помыкать, десятину требовать. А может…
Афанасий снова оглянулся на нежащихся в кровати девушек и столик рядом с ложем, уставленный подгнившими с вечера фруктами.
…самому стать вождем? Дружину собрать из тех, кто поздоровее да победнее. Вооружить получше. От работ на общее благо освободить, пайку им хорошую выделить. А на несогласных всей силой наваливаться да в бараний рог сгибать.
Причем что-то такое у них тут уже намечается. Обалдуи, что вокруг убиенного им терлись – чем не дружина? За папашей люди в мантиях стояли, не иначе дьяки чиновные. Значит, семена в почву брошены, осталось только подмогнуть чуть, а то и просто не мешать им взойти. И станет он тут самодержцем истинным, пусть и небольшого народца, так лиха беда начало. Костяк армии имея, можно и в соседнюю деревеньку наведаться, тамошнему “князю” укорот навести, свои порядки установить, своего наместника поставить с дружиною. Дружинников из местных набрать, чтоб они за счет простого народа кормились – подлецы-то всегда сыщутся. А народ пусть их кормит, да еще и дань в столицу отсылает, верховному правителю. То есть мне, улыбнулся Афанасий. Заманчиво, ох заманчиво.
А может, и правда? Не убегать из племени, пользуясь новым положением, как давеча решил, прихватив с собой мореходов, сколько получится? Остаться тут. Ведь что его на родине-то ждет? Усобица и грязь? Да взгляды косые, где, мол, столько лет шлялся? А тут, вон, князем стать можно. Хотя когда в прошлый раз его такие мысли посещали, чем дело закончилось? На чело набежала туча воспоминаний. Предостережением заныл раненый проклятым Мигелем-португальцем бок.
Да и то сказать, правитель из него какой? В земледелии не понимает ничего. Хотя это здесь мелочи – кажется, палку воткни, сама заколосится. Только местные отчего-то не втыкают. Ленятся землю обрабатывать. Проще с деревьев нарвать, что дичком растет, да на охоте раздобыть.
Ремесел, кроме кузнечного, он тоже особо не разумеет. Оно бы, конечно, и хорошо, ножи да сабли делать для себя и на продажу, но ведь пока их научишь… И кто сказал, что они захотят молотом махать в кузне, раз землю обрабатывать не желают?
Торговлишку наладить, то да, это он может. Но чтоб чем-то торговать, сначала надо что-то произвесть. А если и произвесть, как с покупателями договариваться? Язык надо изучить, порядки, обычаи местные. Со временем оно, понятно, придет, да станет ли народ ждать? Ему еды и зрелищ каждый день подавай, а нет – так взбунтуется, на копья вздеть может. Опять же дружину надо наперво собирать, замок с высокими стенами… Вот и боязнь за живот свой неизбывная. Этим только начни заниматься, потом не выпрыгнешь, живым по крайне мере.
Нет, бежать нужно, пока он в этой истории не увяз окончательно. Найти мореходов, кто в живых остался, сделать вид, что идут договариваться с посольством на берег, к кораблю. Или будто свои владения дозором обходить. Только дойти, а там уж как Бог управит. Если корабль не ушел еще, бросать все и плыть туда. Если ушел – прячась в лесу, другого дожидаться или на лодке в море выходить да грести подальше. Места тут не сильно судоходные, но случается, заплывают, авось подберут. А не подберут, так и до Аравии добраться можно. Там хоть с кочевниками встречными объясниться можно, посулить что-нибудь, дабы до мест обитаемых доставили, где еще раз попробовать секрет ковки булата продать. Или украсть что-нибудь, на худой конец, али отобрать способом разбойным, и к дому.
Однако что-то он размечтался… К народу пора, а то что-то роптать начинают, подумал он, отодвигая циновку и выглядывая в получившуюся щелочку. Натянув на голову шапку, он вышел из опочивальни.
К нему тут же подбежали два служки, набросили на плечи мантию из разноцветных перьев. По обе стороны встали чиновные люди. Дочка вождя, поникшая, посеревшая лицом, но все еще чертовски привлекательная, взмахнула рукой – подавай сигнал. На улице застучали барабаны, предвосхищая явление правителя. Афанасий шагнул на яркое солнце, помимо воли коснувшись плечом груди прелестницы. Она не отстранилась. Наверное, в таком горе пребывала, что не заметила.
Народ встретил нового владыку радостными криками. Такими же всего пару дней назад они приветствовали появление и старого князя.
Ох, коротка память людская, а благодарность еще короче. Вряд ли уж совсем ничего хорошего эта парочка для людей не сделала, подумал купец, украдкой косясь на замершего в пыли старика. А куда они тело молодого-то дели, не в котел ли часом, ни к селу ни к городу мелькнуло в голове, а то мясцо вчера на вкус было…
В ноги ему кинулась какая-то женщина. На ней была лишь кое-как обернутая вокруг чресел грязная тряпка. Высосанные многими детьми груди висели мешками чуть не до пупа, половины зубов не было, волосы давно спутались в липкие колтуны. Она запричитала, показывая Афанасию сосуд из выдолбленной тыквы, в котором зияло отверстие размером в кулак.
Купец с большим трудом удержался, чтоб не отпрянуть от визгливой ведьмы. Что ж делать-то, он ведь не понимает ни слова. А может, так?
Напустив на себя солидный вид, он повернулся к одному из советников в кургузой мантии. Махнул рукой повелительно, но сдержанно – мол, разберись.
Тот нагнулся к старухе, отворачивая нос, и неожиданно отвесил ей звонкую оплеуху. Та взвизгнула и откатилась по земле, под ноги хохочущим жителям. Ну и порядочки, подумал Афанасий. Однако дело вроде разобрали.
Вперед выступил мускулистый воин с пробивающейся на висках сединой. Раньше он купцу в деревне не попадался, наверное, вернулся с охоты какой-нибудь.
Все тело воина было покрыто многочисленными шрамами. Крылья широкого носа были проколоты, и в каждое вставлено по маленькой птичьей косточке. В одной руке он держал копье, в другой продолговатый щит в две трети своего роста. Вся шея его была унизана ожерельями из когтей и зубов разных зверей. Чехольчик на интересном месте привязан к бедру обрывком веревки, наверное, чтоб не мешал продираться сквозь чащобы.
Он заговорил, низко опустив подбородок на грудь, отчего голос его, и так густой и низкий, доносился, как со дна колодца. Мужчина был явно не из тех, от кого можно отделаться простой затрещиной. Но что ж ему надо? Афанасий украдкой глянул на советников, на лицах их явственно читалась растерянность. Народ вокруг замер, примолк, видать, дело было непростое.
Воин закончил свою тираду и выжидательно уставился на Афанасия. Что же делать, что ему ответить-то? Купца бросило в пот. Не особо даже понимая, как ему такое в голову пришло, он поднял руку и выразительно провел ладонью себе по горлу. Замер, подобрался, ожидая взрыва ярости, а то и копья в подреберье. Но воин неожиданно просветлел лицом, улыбнулся щербатой улыбкой, изобразил что-то похожее на поклон и, растолкав толпу, исчез с глаз.
Афанасий с облегчением выдохнул. Советники выглядели довольными. Даже если своим необдуманным жестом купец подписал кому-то смертный приговор, это ерунда, главное, что проблема разрешилась, это читалось на их лицах. В толпе снова послышались смешки и шлепки затрещин, щедро отпускаемых более сильными более слабым. Видать, воин тут был фигурой непростой – сильный, хитрый. Ладья, а то и конь, если на шахматный язык переводить. Афанасий разыграл удачную партию, убрав его подальше от короля.