Это как вспышка.
Как откровение.
«В один прекрасный день меня осенила простая, бесхитростная мысль, способная родиться в голове человека, пришедшего в отчаяние от безуспешных попыток сорвать плод, не подымая рук, войти в дом через печную трубу», — читаем в Окуджавы.
Отчаяние, невозможность (или неумение) пересилить беду были для Булата, пусть не это прозвучит парадоксально, единственной возможностью изменить жизнь (или хотя бы попытаться), сделать шаг вперед навстречу новым чувственным ощущениям, возможности заниматься только литературой и ничем иным.
Спустя годы в своем романе «Свидание с Бонапратом» Б.Ш. Окуджава напишет: «Это была женщина с богатым воображением, но не склонная к мелкими фантазиям, ее, видимо, никогда не заботило, что думают о ней, а лишь то, что она сама думает о других».
Разумеется, эти слова не имели и не имеют прямого отношения к Ольге Арцимович, но интонация в них уловлена необычайно точно — умение и желание этой красивой блондинки из города на Неве из академической и одновременно артистической семьи совершать поступок и делать выбор даже там, где на первый взгляд делать это абсолютно необязательно.
Впервые Булат увидел перед собой человека, который не вел войну с самим собой, просто потому что давно завершил ее полной и окончательной победой.
Цельность и неколебимость, целеустремленность и бесстрашие (в большей степени мужские качества) каким-то немыслимым образом переплетались у Ольги с беззащитностью и склонностью к рефлексии, безоглядной эмоциональностью и неуверенностью в себе.
Конечно, в полной мере увидеть все эти качества за столько короткий срок Булат не мог, но, скорее всего, интуитивно ощущал их наличие, потому как всегда стремился к ним, искал и ждал их.
Тогда он четко осознал одно — «вот и дождался, вот и нашел».
Почти сразу друзья Окуджавы узнали о том, что у него появилась новая женщина и намерения его весьма серьезны. Да он и не скрывал этого, хотя брак с Галиной Васильевной не был расторгнут и формально они оставались мужем и женой.
Владимир Войнович вспоминал: «Как-то, когда я садился на мотоцикл, Булат подошел ко мне, сунул в руки конверт и попросил опустить его в Москве в почтовый ящик. Перед тем как выполнить поручение, я взглянул на адрес и запомнил незнакомую мне до того фамилию Арцимович. Роль почтальона я исполнил несколько раз, и дело закончилось тем, к чему шло».
Читаем в книге Бенедикта Сарнова «Красные бокалы»: «Соседями нашими стали только Галя и Игоруша. Без Булата. Первое время Булат к ним захаживал и иногда попутно заглядывал и к нам тоже. Но случалось это нечасто. А вскоре и эти нечастые его визиты прекратились. И как-то, уже не помню где, скорее всего, в ЦДЛ, он представил нам свою новую жену, Ольгу».
В июне 1962 года Булат окончательно перебрался к Ольге в Ленинград, в трехкомнатную квартиру на Ольгинской улице.
Жили тут вчетвером — Вера Андреевна Арцимович, Ольга, ее брат Юрий и Булат, который «был так деликатен, что с ним не могло быть никаких конфликтов».
Это как заложенная в подсознании матрица поведения того, как должно и достойно начинать новую жизнь — взять фибровый производства Министерства лесбумпрома СССР, Главфанерпрома, Завода № 29 «Фанеропродукт» «чемоданчик» и уйти с ним в другую семью.
Так уже было в жизни Булата, когда он пришел в семью Смольяниновых в Тбилиси, не имея «за душой» ничего, кроме чувства к Гале и желания начать жизнь сначала.
Сейчас в Ленинграде формально мало что изменилось — то же стремление найти союзника в войне с самим собой, те же безбытность, одиночество и отчаяние. Изменился разве что возраст Булата, ему было уже 38, а еще статус — член Союза писателей СССР, известный исполнитель песен на собственные стихи. Багаж, безусловно, ко многому обязывающий, но не имеющий никакого отношения к тому, что определяется термином самоидентификафия, то есть попытка идентифицировать себя в другом человеке, обнаружить и развить в себе качества, привнесенные общением, совместной жизнью или привязанностью.
Таким другим человеком для Окуджавы всегда был только он сам, и с возрастом это качество только усугублялось, потому что внутренний конфликт, обусловленный семейными перипетиями, а также нелинейным и волнообразным развитием творчества, которое то затухало, то дарило новые потрясающие открытия, лишь нарастал.
В 1964 году у Булата Шалвовича и Ольги Арцимович родился сын.
По воспоминаниям Ольги Владимировны, это счастливое событие произошло, когда Окуджава находился в творческой командировке, и решение назвать мальчика Булатом приняла она сама.
Узнав о том, что его сына зовут Булатом Булатовичем, Булат Шалвович был раздосадован, ведь Булат только один (он сам), а у его сына должны быть совсем другая судьба, другая история, другой путь и другое имя.
В шестидесятых, тоже в четвертом,
младший родился, добрым и гордым;
время ему потрафляет пока,
лишь бы он помнил, что жизнь коротка.
Булат Шалвович старше Виктора Шалвовича на 10 лет.
Игорь Булатович старше Булата Булатовича на 10 лет.
Это не более чем занимательная нумерология, когда за произвольным расположением цифр (псевдотеория чисел) видится мистическая цикличность, которая сводит обыденное бытование, рутину повседневности к ожиданию очередного цикла, к попытке (как правило, тщетной) распознать смысл этих совпадений, наполнить их неким провиденциальным содержанием. И тогда время начинает непроизвольно сжиматься, надвигая старость как опыт ожидания конца, как метафору мудрости и угасания, всеведения и безнадежности.
Жизнь видится короткой, расчисленной, но не вычерпанной по хронологии, потому как становится своего рода упражнением в умирании, упражнением, в конечном счете вымученным, но к которому привыкаешь со временем и совершенно почитаешь невыносимое за желанное.
Владимир Исаакович Соловьев вспоминал: «Мне, двадцатиоднолетнему, Окуджава казался стариком, хотя ему еще не было сорока… Он воздерживался от публичных акций, но сама его поэзия была публичной акцией — не было необходимости в дополнительных. Кое-кто упрекал его даже личным равнодушием, в политической индифферентности… Окуджава входил в возраст, и то, что Толстой назвал «коростой старческого равнодушия», наступило у Булата задолго до старости… он не опускался до мелочей, чтобы защитить главное. Иное дело — то, что он считал мелочами, для других мелочами не являлось».
Слова, эпизоды, детали, поступки, числа, буквы, взгляды, жесты — дьявол кроется в мелочах, как известно, стало быть, в словах, в эпизодах, в поступках, в числах, в буквах, во взглядах и жестах он кроется.
Смысл, который необходимо извлечь и постичь, сложить из взаимоисключающих, на первый взгляд, деталей орнамента, как бы покорить его и стать покорителем этого орнамента.
В этой связи Иосиф Бродский написал так:
Ты узнаешь меня по почерку.
В нашем ревнивом царстве
все подозрительно: подпись, бумага, числа.
Даже ребенку скучно в такие цацки;
лучше уж в куклы. Вот я и разучился.
Теперь, когда мне попадается цифра девять
с вопросительной шейкой (чаще всего, под утро)
или (заполночь) двойка, я вспоминаю лебедь,
плывущую из-за кулис, и пудра
с потом щекочут ноздри, как будто запах
набирается, как телефонный номер
или — шифр сокровища. Знать, погорев на злаках
и серпах, я что-то все-таки сэкономил!
Этой мелочи может хватить надолго.
Сдача лучше хрусткой купюры, перила — лестниц.
Брезгуя щелковой кожей, седая холка
оставляет вообще далеко наездниц.
Настоящее странствие, милая амазонка,
начинается раньше, чем скрипнула половица,
потому что губы смягчают линию горизонта,
и путешественнику негде остановиться.
В путешествии в Ленинград таким местом остановки для Булата стала комната Ольги с окном, выходившим в заросший жасмином внутренний двор. Тут стояли врытый в земли стол, за которым соседские мужики до поздней ночи «забивали козда», да крытые рубероидом сараи, в которых некоторые жильцы держали поросят и прочую живность.
Поросята визжали.
По праздникам здесь было принято угощать соседей салом и кровяной колбасой.
Конечно захаживали блатные с Бассейки — кастеты и ножи всегда были при них.
На заброшенном аэродроме стояли еще со времен войны мертвые ржавые самолеты.
Тут любили собираться и жечь костры.
Все это так напоминало промзону в Нижнем Тагиле или Арбатскую часть в Москве.
Булат, конечно, рассказывал Ольге, как они в детстве играли в пристенок с блатным по прозвищу Холера.
Показывал ладонь — так всегда делали перед началом игры — прикладывали ладони и выбирали одинаковое расстояние между пальцами, чтобы все было по-честному и тот, у кого ладонь больше, не имел бы преимущества перед своим противником во время измерения расстояния между упавшими монетами.
У Булата была маленькая узкая ладонь.
У Холеры — огромная, как лоток совковой лопаты.
Ольга брала ладонь Булата в свою, и они ехали на трамвае в центр гулять по Васильевскому острову.
Сначала он конечно влюбился в этот город — приволье Невы, строгие перспективы проспектов и линий, Медный всадник и напоминающая дредноут Петропавловская крепость, белые ночи, разумеется, а еще дух XIX века — дух благородства, аристократизма и высокого штиля.
Прогулки по Ленинграду вдохновляли:
Веселую полночь люби — да на утро надейся…
Когда ни грехов и ни горестей не отмолить,
качаясь, игла опрокинется с Адмиралтейства
и в сердце ударит, чтоб старую кровь отворить.