не в чем, хоть за лаптями на торг посылай.
– Да, с туфлями беда, – согласилась Мавруша, разглядывая и трогая щиколотки подруги. – Нужно добыть чьи-то разношенные. Я добуду! Умывайся и ложись. Хочешь – уксусом покурю?
Пузырек с ароматным уксусом стоял на ее туалетном столике, там же была подходящая для этого дела ложка.
– Покури, пожалуй.
Пока Мавруша наливала уксус в ложку и грела эту ложку на огоньке свечи, Поликсена снова заплакала.
– Да перестань же, не огорчай младенчика! – прикрикнула Мавруша.
– Да уж огорчила – никогда он родного батюшки не увидит… Отчего я такая дура?..
– Оттого, что нас учили физике с архитектурой, а не родней считаться. Ты ни в чем не виновата, Мурашка, решительно ни в чем! Разве ты могла знать?..
– Должна была знать! Кабы знала – и беды бы не случилось! Сташка, это меня Бог наказал…
– За что? За что тебя наказывать? Давай еще раз все обсудим. Садись, я тебя укрою.
– Не надо, мне жарко.
– Как угодно. Ну вот привезли тебя в Москву. Из нашего Смольного – прямиком сюда. Ты одиннадцать лет родни не видала! Ты о ней и не думала никогда! А ее там – сто человек! Да что – сто? Двести или триста! Можно ли всех сразу узнать и запомнить? И когда тебе толкуют, кто чей дядя или кузен, кто с кем в свойстве, тоже сразу не упомнишь. Хорошо еще, что жениха научишься в толпе узнавать! Да – еще ведь и женихова родня! То-то в голове у тебя была путаница!
– Так я его одного и узнавала. Понаехали какие-то старухи, головы у них убраны, как при покойной государыне, все размалеваны одинаково, все беззубые, и все одно талдычат – еще поди разбери… А ты – слушай да приседай, да показывай кротость и благоговение! У нас, бывало, когда государыня приезжала, – и шутки, и смех, и проказы, и сама она с нами веселилась! А эти – как мраморные болваны размалеванные! И с женихом даже не поговорить, не спросить – какие книжки читал, какие оперы слушал. Привели, поставили передо мной, сказали – дитятко, вот тебе жених! И все! А потом повезли к Облонским, а там – он… и – все!
– Но неужели ты не догадалась расспросить о нем?
– Да стыдно было расспрашивать, я ж невеста! А я увидела его, услышала – и как по небу полетела. Ты этого еще не знаешь…
– Не знаю, – помолчав, согласилась Мавруша. – Откуда мне знать? Я ведь прямо из Смольного поехала сперва к Федосье Сергеевне, а потом меня забрала Сашетта. И у Сашетты был за это время лишь один прием. Я ни с кем и не познакомилась… Но ежели б познакомилась и поняла, что тот человек мне не противен, я бы о нем тут же разузнала – кто таков, каких родителей, где служит!
– Дурочка, это тебе только так кажется. А влюбишься – ума лишишься. Особливо когда видишь, что и он влюблен.
– А в тебя не влюбиться нельзя, ты у нашего возраста самая красивая.
– Музицировали вместе, стихи читали, никто ничего дурного и вздумать не мог – все же знали…
– Но ты же называла его кузеном. Неужто тебе на ум не взбрело, что кузен – это близкий родственник?
– Так у меня кузен Жан есть – он золовки моей покойной бабки внучатый племянник, если я не перепутала. И тоже – велели звать кузеном. А у господина Криницкого тоже родня – и тоже всех кузенами зову…
Мавруша покивала, соглашаясь. То, что Поликсена своего несостоявшегося жениха называла господином Криницким, уже одно это говорило: даже малой искорки любви в ней не вспыхнуло, когда привезли в Москву и познакомили с почтенным, всеми уважаемым чиновником тридцати пяти лет от роду – самый подходящий для женитьбы возраст. У чиновника есть то, что надобно для хорошей семьи, – карьера; сейчас поедет в Пруссию, будет в Берлине, при посланнике, хорошо себя покажет, получит достойное жалованье; следующее назначение – в Париж, о чем можно только мечтать…
А душа-то уже была готова любить навеки – светлая и чистая душа неопытной смольнянки, представляющей жизнь по французским романам. А тот, кто нечаянно смутил душу, и впрямь был величайшей в мире любви достоин… И во французском романе девица с кавалером шесть томов подряд прегалантно переписываются, а в жизни десяток раз обменялись взорами – и уже все отдать готова за поцелуй!..
– Послушай, я придумала! – воскликнула Мавруша. – Нужно написать государыне!
– И что же?
– Государыня прикажет Святейшему Синоду, чтобы вас повенчали! Она может! Ведь бывало, что венчали родственников! У Федосьи Сергеевны князя Орлова вспоминали, я слушала – так он на двоюродной сестре повенчался! На двоюродной!
– Не может быть! – в голосе Поликсены Мавруше почудилась надежда.
– Да, да! Давно, очень давно, мы еще в первом возрасте были! Они друг дружку полюбили и где-то в провинции, в деревне, повенчались. Что шуму было! Сенат хотел их разлучить и обоих послать на исправление в монастыри. И Синод – ты же понимаешь, что сказали в Синоде. И еще, сказывали, князь Орлов тогда с государыней поссорился. Ну все, казалось бы, против них! А государыня все же за них вступилась – всем наперекор! И госпожу Орлову статс-дамой пожаловала, и орден Святой Екатерины ей дала, и они по-настоящему стали мужем и женой, и никто более их не трогал! Теперь понимаешь? У государыни же там, в Синоде, и чиновник есть, называется – обер-прокурор! Федосья Сергеевна о нем толковала, что он приказы Ее величества Синоду передает… Она помнит, как его звать… сказывала, стар уже очень… Ох, как же его звали? – От невозможности вспомнить Мавруша заколотила кулачком по столу. Ее горячий нрав не выносил таких запинок.
– Но я не хочу, чтобы нас венчали, – тихо сказала Поликсена. – Все так запуталось…
– Постой, погоди, ведь тот батюшка, которого нашел твой, твой… Ну, тот батюшка узнал, что вы близкая родня, и отказался венчать. И другой отказался. Хотя, по-моему, совсем не близкая. А когда государыня узнает, что девица-смольнянка попала в беду из-за нежных чувств, то непременно поможет, прикажет – и вас повенчают!
– Не надо нас венчать! Как ты не понимаешь? Я же люблю его!
– И оттого не хочешь с ним венчаться? А о младенчике ты подумала? Ты как знаешь, а я завтра же к Федосье Сергеевне побегу…
– Сташка, не смей!
– Мурашка, я все для тебя сделаю, мы же в вечной дружбе поклялись! – закричала Мавруша. – Тебя нужно с ним повенчать – и я этого добьюсь! Я сама в Синод пойду, сама умолять стану! И во дворец пойду!
– Да как же мне с ним венчаться, когда он другую любит?! Неужто я из-за своей глупости повисну у него на шее, как мельничный жернов? Боже упаси!
– Ты с ума сбрела! Не любит он другую! Мало ли что сказал сгоряча! Да она сама за ним гонялась…
– Любит! Сам сказал! Ты бы слышала – как сказал… И ты подумай – коли я стану венчания домогаться, все узнают, что он меня из дому увез, что я у него жила тайно, и что о нем скажут?
Мавруша задумалась. Она многое понимала в этой истории, но кое-что и не желала понимать.
Что лучшая подружка, которую внезапно взяли из Смольного, чтобы выдать замуж за уезжающего в Пруссию по государственной надобности чиновника, влюбилась в другого – это она понимала. Что этот другой тоже полюбил Поликсену – тоже понимала, как не полюбить такую красавицу? Что Поликсена, видя приближение венчания с немилым, не придумала ничего лучше, как ночью сбежать к милому, – Мавруша очень даже хорошо понимала! Сама бы сбежала, да не судьба.
Но дальше начинались недоразумения.
Конечно же, мужчина, который старше и опытнее, знает правила и законы, должен был догадаться, что родственников не повенчают, смириться и как можно скорее вернуть девушку домой. Просто успокоить и отвезти обратно, хотя за это, пожалуй, она бы его навеки возненавидела… По крайней мере, пылкая Мавруша точно бы возненавидела… или нет?..
Но он оставил ее у себя, поселил в тайном убежище, навещал постоянно – когда не разъезжал по своим делам; наконец, привез в Санкт-Петербург, где они поселились вместе. Все это он проделывал, уже зная, что их так просто не повенчают, а коли обмануть какого-нибудь простодушного сельского попика, чтобы совершил обряд, то родня тут же добьется признания брака недействительным.
И это бы еще полбеды, когда двое друг друга любят, – так рассуждала Мавруша, сколько раз бывало, что жена от мужа убегала и с любовником жила? В Смольном про такое громко не говорили, однако новости как-то просачивались и обсуждались ночью, в дортуарах, взволнованным шепотом. Но он разлюбил Поликсену – и, возможно, это случилось, когда она радостно сообщила любимому о беременности, а не в Санкт-Петербурге… Видно, он тогда уже со всей страстью души влюбился в другую!..
Поликсена чувствовала – в отношениях случилась перемена. По неопытности она думала – всему виной брюхатость: как любить женщину, которая из грациозной красавицы превратилась в неповоротливую толстуху?
Но потом наступила ночь, которая открыла правду. Поликсена ждала супруга (для себя она его называла супругом), ушедшего в какое-то светское собрание. Она была в доме одна. Одиночество ее не смущало и не раздражало – конечно, хотелось бы, чтобы любезная Сташка могла прибежать всякую минуту с новой книжкой или модным узором для вышивки, но и без того смысл жизни имелся: угождать супругу. Смольнянок учили вести домашнее хозяйство и покупать припасы, Поликсену даже самый изощренный купец в этом деле не надул бы, и она, только поселившись в новой квартире, нашла и хорошую молочницу, и разносчика зелени, и надежного мясника. Тогда живот еще так не торчал – она могла бывать в рядах, где покупательнице, набравшей много товара, давали мальчика, чтобы донес до дому корзину. Потом довольно было послать за провиантом бабу, что приходила по утрам прибираться, купцы и разносчики уже знали вкусы хозяйки. Поликсену это даже развлекало, а дома она стряпала и баловала супруга разносолами.
И вот она, сидя у окошка и не желая зажигать свечи, думала о завтрашнем жарком и о новых тарелках, которые очень хотела купить – с букетами и темно-розовыми каемками, гарднеровского завода, потому что тратить деньги на позолоченный французский фарфор не могла, деньги приходилось беречь.