– Твое счастье, что не пошел.
– Сам знаю. А хотелось – страсть! Но я Ефимку бросить не мог. Ну вот, стало известно об указе Грейгу искать неприятеля. Ну, думаю, упустили мы Майкова, пора домой собираться. Сижу вечером в трактире, Ефимку жду, а он запропал. Мне уж всякая дурь в голову лезет – ну как он, не отыскав своего булата, вдругорядь пошел топиться, навесив на шею старую пушку? – Новиков усмехнулся. – И прождал я твоего крестничка всю ночь. Так и сидел за столом – дурак дураком, до рассвета. И ведь дождался! Забежал Ефимка в трактир ровно на минутку, просил его ждать и не отлучаться. Потом уж рассказал о своих похождениях.
– Ну, ну?
– Обнаружил он кое-что занятное. Уж не знаю, что сие значит, но вряд ли что хорошее. Майков вечером покинул судно и высадился в Петербуржской пристани…
– Что-то я не пойму. Как это открылось?
– Думаю, случайно. Ефимка не мог выследить, как с судна, стоящего на южном рейде, спускают в потемках шлюпку. Скорее всего он просто околачивался в Петербуржской пристани и толковал с мастеровыми о своей пропаже. И увидел, что на пирс вылезает Майков. Там фонари, факелы, а Ефимка мою картинку в голове держал, потом по ней сверился – точно, Майков. Тут он и пошел следом: что понадобилось Майкову на берегу в таком месте и в такое время? И тут была первая неожиданность – у госпиталя, где склады, его ждал человек с лошадью. Майков отдал этому человеку пакетик, вроде письмецо, и тут же отправился обратно на «Иоанна Богослова». А тот верхом вдоль стены, взяв курс на норд, поворотил на норд-вест, и далее – по взморью, по северному берегу. Ефимка – за ним…
– Так тот же на лошади!
– А я тебе толкую – крестник твой упрям, и коли что себе в голову забрал – побежит быстрее лошади. Это я и полверсты не пробегу, а он – запросто и десять одолеет. Там же и четырех не было. Да тот человек не спешил – то рысцой, то шагом ехал. Так что добрались они до рва, незнакомец, спешившись, лошадь через ботардо перевел, потом опять сел в седло. Наш Ефимка – следом. Этот майковский посланец все к берегу жался, а там в двух верстах от северного ботардо – полуостров, здоровенный такой пустырь. Он пустырь пересек и снова у воды оказался и вот, вообрази, у посланца-то был при себе фонарь, и он тем фонарем, зажегши свечку, посигналил вверх-вниз. Потом сел на кочку и стал ужинать. Там лес почти вплотную к берегу подходит, и Ефимка совсем близко подкрался и лицо хорошо разглядел. Как думаешь, что сие означало?
– Думаю, ничего хорошего…
– Просидел Усов в засаде довольно долго. Часов у него нет, судна по соседству, чтобы по склянкам время определить, тоже не случилось – кто туда на мели потащится? И вот сидел он, сидел – и дождался. Лодка подошла. С нее помигали чем-то, Ефимка не разобрал. Тут посланец – опять на коня и в воду и о чем-то с теми, на лодке, толковал. А у него фонарь, и Ефимка видел, как он что-то передал, похоже – тот пакет. Лодка ушла, а посланец поехал обратно к Кронштадту.
– То бишь ночное свидание было там, где из крепости часовые не заметили бы этих фонарных сигналов? – уточнил Михайлов.
– Вот именно, братец. И обратно этот посланец уже поскакал галопом. Но крестничек твой догнать его не пытался, а образину его запомнил. Вернувшись той же дорогой, а уже было совсем светло, Усов где-то подремал, завернувшись в епанчу, а потом, забежав в трактир, отправился искать посланца.
– Эскадра в тот же день ушла к Гогланду, и Майков – с ней вместе.
– Ну так где же Усов? – с беспокойством спросил Михайлов.
– Усов отыскал того человека. А хочешь знать, как?
– Ну?
– Через кузнецов. Он ведь не только всадника, но и лошадь постарался разглядеть. А лошадей в Кронштадте не так уж много. Кузнецам же он стал добрым приятелем, потому что, отыскивая свои булатные хлебцы, угощал их водкой и пивом. Я вдругорядь уж забеспокоился, не стряслось ли чего, а тут он и является – сияет, как начищенная кирпичом бляха! Сыскал! Алешка, ты что надулся, как мышь на крупу?
– То и надулся, что мне совершенно не нравится это майковское послание, которое увезли бог весть куда как раз перед отходом эскадры. Хотел бы я знать, что в нем было.
– Похоже, ты это очень скоро узнаешь! – улыбаясь во весь рот, доложил Новиков. – Слушай дальше. Он мне рассказал, что майковский посланец околачивается при гошпитале, кем-то там служит, отыскать его при нужде можно. Я его притормозил: может, господин Михайлов сам уже докопался, кто его в каюту приволок и перстень стащил. И отправились мы домой. Попарил я Ефимку в бане – он же, почитай, неделю без мытья обходился, лазутчик чертов. И стали мы ждать новостей об эскадре – то бишь о тебе. Каждый день в порт ходили. И вот стало известно, что вы у Гогланда на шведов напали. Но мы это узнали, когда баталия уже кончилась и пришел катер с известиями. А потом пошли транспорты с ранеными, теми, которых не оставили в Кронштадте, и тут мы тебя как-то проворонили…
– А не желаешь ли поскорее к делу приступить? – спросил Михайлов, который весь горел нетерпением.
– Сейчас будет и дело. Приехал ко мне твой гонец, славный парнишка, назвался мичманом Колокольцевым – что, неужто и впрямь мичман?
– Их до срока из Корпуса выпустили, а должность им дали «за мичмана». Мы их прозвали «ни то ни се», – объяснил Михайлов. – Не тяни! Усов где?..
– Вот! – Новиков поднял указательный перст. – Вот тут и начинается дело! Извозчиков в столице маловато, и мы вздумали идти к тебе пешком – погода отменная, солнышко, слабенький такой приятный зюйд-зюйд-вест, чего ж не прогуляться? Мне моцион полезен, опять же – побыть вне дома тоже полезно.
– Володька!
– И тут мой Ефимка вдруг встал как пень, башку свою худо чесанную повернул и молчит. Я на него гляжу, ничего не понимаю. И тут он выронил одно словечко… – Новиков намеренно сделал паузу глядя на Михайлова в ожидании взрыва. Но тот держал себя в руках крепко.
Новиков выпалил:
– Майков!
– Что?!
– Ефимка увидел на Садовой Майкова!
– Он не ошибся?
– Думаю, нет. И тут же помчался в погоню. И сгинул. А я стою – дурак дураком, рот разиня. И прохожие в меня тычутся, как морские волны в несокрушимую скалу.
– Что Майков делает в столице?
– Это ты меня изволишь спрашивать?
Тут дверь отворилась, принесли шахматный столик, а из коридора донесся топот и детский визг.
– Детки, – улыбнулся Новиков. – Вот есть же чудаки, которые этого не переносят. А я, кажется, век бы слушал…
– Покамест бы не оглох. Ты уж мне поверь – когда пять девок в жмурки играют, хоть из дому беги.
Новиков стал расставлять на столике фигуры. Михайлов сел и спустил с постели ноги.
– Сильно болит?
– После того как немец разрезал и рану вычистил – не сильно. Однако ступать на ногу неприятно. Сможешь завтра принести трость?
– Зачем такая спешка? – удивился Новиков. – Нога-то еще не зажила.
– А затем – хочу одну мыслишку проверить. Мне нужно отыскать хоть кого-то из офицеров, что были в баталии и теперь лечатся в столице.
– На кой тебе?
– Надобно… Ну, сыграем, что ли?
Новиков взял две пешки, красную и черную, поколдовал руками за спиной и выставил два здоровенных кулака. Михайлов выбрал правый – ему досталось играть красными. И дальше они сражались довольно быстро, без лишних размышлений, сбитые фигуры так и летели на одеяло. Противниками они были равными, одолеть друг дружку не сумели, согласились на ничью.
Пришла пожилая горничная Матрена делать перевязку. Михайлов, как многие мужчины, не мог глядеть на раны и язвы; отвернувшись и временами шипя от боли, он спрашивал, как затягивается разрез. Новиков же посмотрел и поморщился:
– Эк тебя расковыряли…
– Молодая шкурка уже стала нарастать, – утешила Матрена.
Потом госпожа Колокольцева явилась проведать болезного, за ней следом внесли столик с угощением, за столиком шел Родька, желавший потолковать о морских делах.
– Коли он вам в тягость, сударыня, я его к себе заберу, – предложил Новиков, указывая на Михайлова. – Слава богу, я довольно обеспечен, чтобы нанять хорошего доктора.
– Да как же может быть в тягость человек, что моего Родюшку из огня вытащил? – воскликнула Колокольцева. – А вы к нам чаще приходите, господин Новиков! И я, и детки очень вам будем рады.
– Сколько вам деток Господь послал?
– Родион – старшенький, за ним Лиза и Маша, потом младшенькие – Гаврюша и Николаша, – похвалилась Колокольцева.
Новиков вздохнул и стал собираться домой.
– Ну как меня уже Ефимка ждет?
– Нет, ты прямо сейчас поезжай в Морской госпиталь, корзину с гостинцами по дороге возьми. Найди кого-нибудь из офицеров, кто отчетливо видел баталию – и как «Владислав» шведам в когти попался. Это очень важно. Я сам не видел – да и плохо соображал, от жара едва на ногах держался. Привези ко мне того человека. Я должен кое-что понять…
– Коли врачи его отпустят. Сам знаешь, с легкой раной в Морском госпитале долго держать не станут, там сейчас каждая кровать на счету. Да что ты задумал?
– Ты, Володька, меня не первый день знаешь. Я когда-либо о ком плохо без особой нужды говорил? Нет? Ну и теперь, пока не обрету уверенности, не скажу. Дело чересчур деликатное… Ну да ладно. Ступай с богом.
– Выздоравливай, Алешка, господь с тобой. – И Новиков ушел к большому огорчению Родьки, желавшего принять участие в настоящей морской беседе.
– Как рука? – спросил его Михайлов.
– Настойку пью, что доктор прописал, так почти не болит… – сказал Родька. – Одно обидно – на два месяца он меня дома запер! За это время и шведский флот разгромят, и Стокгольм возьмут! И все – без меня! Как я, дурак, в то место стать догадался?
– Могло быть хуже, – утешил его Михайлов. – Кабы тебя кусок рея по башке благословил – ты бы уж в лучшем случае на Смоленском кладбище почивал. А то и за борт бы тело впопыхах скинули. Рука, плечо… В твои сопливые годы все это скоро заживает. Принеси-ка бумагу и карандаш.
Изведя с десяток листов, он понял, что знает о морской баталии, в коей участвовал, очень мало. Нарисовать расположение всех кораблей не удалось. Требовалась помощь.