– Ах, сударь, – сказала она, – я такая неловкая…
– Нет, это я неловок, – отвечал Ероха. – Там не было ничего хрупкого?
– Нет, нет, там ленты, шитье… я уговорилась встретиться тут, на углу, с горничной госпожи Синебрюховой, чтобы передать ей… Прости, сударь, бога ради…
– Это ты меня прости, сударыня.
Ероха в смятении поклонился и пошел дальше, а молодая женщина и впрямь встала на углу и принялась озираться. Разумеется, никакая горничная к ней не подошла, зато Ероха, видя женщину в растерянности, после очередного прохода мимо жилища Нерецкого обратился к ней с утешительными словами: не беспокойтесь, скоро к вам придут. И услышал в ответ, что страх как неловко и неприлично стоять одной на углу, трепеща, что непременно какой-нибудь бездельник привяжется. Ероха обещал отогнать бездельника, и тогда его попросили не отходить чересчур далеко. Слово за слово – Ероха признался, что исполняет свою службу и ему также нужно кое-кого дождаться. А потом, назвав свою фамилию, полюбопытствовал насчет имени незнакомки.
– Катериной меня звать, – сказала она. – Удачное имя, легко на французский лад перекладывается. А была бы Матреной, вышел бы один моветон.
– Ты и по-французски знаешь?
– Чего ж не знать? Вся столица по-французски трещит, одна я – дура, что ли? Могу и на всякие вопросы делать ответы, и песенку спеть.
Тут же она перешла на французский и заговорила очень бойко.
Те девицы, с которыми имел дело Ероха, и по-русски-то изъяснялись коряво. А эта щебетала, словно канарейка. Немудрено, что он ошалел и в своих французских ответах делал немыслимые ошибки.
– Что-то, видать, стряслось, – сказала Катерина, – коли горничной все нет и нет. Может, я время спутала. Схожу-ка домой, узнаю.
– А вернешься?
– Может, и вернусь!
Одарив на прощание пылким взором, она убежала.
Ероха почесал в затылке. Меньше всего он собирался затевать амуры, пусть даже с прехорошенькой мордашкой. Однако все вышло как-то само собой, и дальше он расхаживал, заглядывая во двор и вступая в переговоры с дворником, уже в радостном настроении.
Катерина появилась два часа спустя.
– Я все перепутала, – призналась она. – Не тут была встреча назначена, а на перекрестке у «Ревельского» трактира. Слава богу, обошлось.
– Вот ты где! – раздался укоризненный бас. Ероха резко повернулся и увидел пожилого мужчину в долгополом русском кафтане; мужчину хмурого, с густыми насупленными бровями, и плечистого – такому лучше под горячую руку не попадаться.
– Я домой, дяденька, сейчас же домой…
– Стой. Это что за молодец?
– Я не знаю, дяденька, чужой человек, случайно посреди улицы столкнулись…
– Ты кто таков? – спросил сильно недовольный дяденька. – Для чего племяннице голову морочишь?
– Никому я голову не морочу, а занят своим делом, – отвечал Ероха. – И особу эту знать не знаю.
– Ан знаешь. Она к тебе прибежала. Что за дело? Отчего тут слоняешься? Ты не здешний, здешних я всех знаю.
– Жду товарища. Должен издалека вернуться. Вот брожу у его дома.
– Которого дома?
Ероха показал пальцем.
– В этом доме для тебя товарища нет. Там знатная повивальная бабка проживает и верхние квартеры для своих держит, кому надобно при ней пожить. А в нижнем жилье лавка, да две старые вдовы, что ее содержат, да отставной майор, глухой, как старый тетерев, ему лет под сто будет. А повитуха такая – все графинь да княгинь пользует…
– И что мне до нее?
– Бас ховрейкино рыжевье уначить затеял? – вдруг спросил Катеринин дяденька.
Слово «рыжевье» Ероха знал, а о прочих – догадался по одному тому, как они прозвучали – тихо и грозно.
Здесь, на Мещанских, всякий народ крутился, и ничего удивительного в том, что столкнулся с ворами. Другое дело – воры приняли Ероху за своего.
Он помолчал, прикидывая, как быть. Сказать, что не собирается грабить госпожу Ольберг, а караулит Нерецкого, – именно это и сочтут враньем. А ежели признаться, что хочет совершить налет на квартиру во втором жилье, полную дорогих вещей, так из этого может выйти польза…
– Скарай, – шепнул Ероха. – Подсобишь – дуван разделеманим.
– Ого!
– Так-то.
– Ховрейка то приедет, то уедет, девка рым сторожит, сказывали, порой бегает ночевать к хахалю, тут-то и раздолье. А хахаль приезжает и ждет ее в третьем жилье, – сказал Ероха. – Надобно уследить, когда приедет.
И, ничтоже сумнящеся, дал описание Нерецкого – рост средний, лицо чистое, худое, брови черные, нос прямой, сложение тощее.
– Не хило, – согласился дяденька. – А шиварищ басвинский? Что буклу притабанил?
– Не в доле, – брякнул наугад Ероха, предположив, что буклой названа дубинка.
– Ну так в шатун похряли. Обмыть надобно!
– Некен, – ввернул словечко Ероха. – Следить кто будет?
– Карючонок масвинский, – дяденька указал на Катерину.
– Некен. Слушай, дядя, я по-байковски не растолкую, – объявил Ероха. – Ты уж потерпи, я по-русски скажу. Сдается, не я один на то рыжевье глаз положил. Девкина хахаля и другие выслеживают – когда притащится и ее к себе в постель заберет. Это я точно знаю. А может, и для чего другого он им нужен. Оттого и дубинку ношу – всякое может случиться.
– Ты не из простых, – сказал на это дяденька. – Речь у тебя господская. Наш брат так гладко не толкует.
– Не из простых, – согласился Ероха.
– Меня не обелберишь!
– Да и незачем.
– В доле мы, стало быть?
– В доле, – подтвердил Ероха.
– Тогда жди, ховрячок. Я своего жулика пришлю в помощь. Во двор-то можно и с переулка зайти, там калитка и проход за сараем.
– Знаю.
– Побудь с ним, племянница, – велел дядюшка. И ушел неторопливо – вовсе не похожий повадкой на того чухонца, которым прикидывался днем.
– Ловка ты, – похвалил Катерину Ероха.
– Ловка, – согласилась она. – Ты, сударь, нарочно три дня не брился, чтоб на кабацкую теребень походить?
Ероха просто-напросто не имел такой возможности, но кивнул – пусть девка видит, какого сокола подманила.
– Коли тебя обрить – ты молодец молодцом. И косица в шапке, чай, вороная и густая?
Он опять кивнул.
– Поладишь с Ворлыханом – и со мной поладишь, – пообещала она.
– Он твой дядька?
– Седьмая вода на киселе. А из его рук кормлюсь.
Дяденька Ворлыхан слово сдержал – прислал парнишку, потом еще одного. Втроем они с Ерохой ждали Нерецкого, но он не приехал.
Человек, направленный Ржевским на подмогу, был отослан назад со словами: сам-де справляюсь, опасности пока нет, ночевать можно в сарае, который указали добрые люди, и они же помогут при появлении Нерецкого, а вот что нужно сделать – предупредить купца Разживина, что на его ювелирную лавку воры нацелились, вьют петли вокруг нее и наверняка сбивают с толку младшего из приказчиков.
Во всей этой дурацкой истории Ероху больше всего смущала необходимость посещения винного погреба с ворами. Он и так, и сяк от этого дела уворачивался. А Ворлыхан, как нарочно, одно заладил: в шатун похряли!
Этого матерого шура Ероха все же побаивался. Ворлыхан же явно лелеял какие-то сложные замыслы. Видимо, ему в шайке недоставало человека, умеющего вести себя по-господски, который может быть вхож в почтенные дома; ежели этого человека умыть, побрить, нарядить щегольски да парик с высоко взбитым тупеем а-ла-кроше на голову нахлобучить, то мог бы хоть при дворе блистать!
Эти замыслы он, видимо, открыл племяннице. Катерина то появлялась, то исчезала, дразнила, а не давалась. То есть всяко показывала: вот станешь совсем наш, тогда и потешимся.
Нерецкий основательно застрял в Москве. Ржевский еще раз присылал человека, который, явно по хозяйскому приказу, Ероху обнюхал, убедился в его трезвости и тогда выдал деньги на прокорм – тридцать копеек. Этих тридцати копеек достало бы на неделю трезвой жизни, если питаться сытно и без лишней роскоши, а если вовсе без роскоши – то трех копеек в день было бы довольно.
Ероха велел передать – еще какие-то загадочные люди мельтешат вокруг дома, поднимают шум на лестнице у двери Нерецкого. И дал приметы молодого смазливого детины, очень шустрого, сумевшего как-то подольститься к пожилым сестрам, владелицам мелочной лавки. Эти сестры, едва завидев Ероху, шарахались, плевались и крестились, а у него, вишь, получилось.
Чуть ли не целую неделю спустя после знакомства Ворлыхан заявился на Вторую Мещанскую поздно вечером, да не один, а с двумя товарищами по ремеслу. Ероха как раз дремал на лавочке во дворе, поджидая парнишку-жулика, который должен был его сменить.
– Ну, пошли, – сказал шур. – Праздновать будем!
– Что праздновать?
– Так ты ж еще не знаешь! Наш человек пришел из Кронштадта, там транспорты с ранеными встречают. И во все колокола звонят – шведов отогнали! Была баталия, целый день бились – отогнали! Ну, грех не выпить! Похряли в шатун, ховрячок! Ну?
Все смешалось в Ерохиной голове – восторг и отчаяние, торжество и ужас.
Выпить во славу Российского флота – сам Бог велел. Так ведь одной чаркой не отделаешься. Даже шуры в шатунах пьют по всем правилам – сперва за государыню, желая ей многолетия, потом за наследника престола, и далее – пока не опустеет купленное за три рубля на всю ватагу ведро водки.
И чем все это кончится?
Как-то так вышло, что Ворлыхан, облапив Ероху за плечи, повел его в винный погреб у трактира «Ревельского», тут же, неподалеку, и не было сил вырваться – то есть телесная сила-то была, а духовная куда-то сгинула, и тут же родилось оправдание: нельзя ссориться с шурами, поссоришься – помешают подкараулить Нерецкого, поручение Ржевского тогда – коту под хвост, и прощай, флот, прощай навеки!
Ехидная планида в небесах подмигнула злодейски и скрылась за тучами – ее черное дело было сделано. Наука говорить «нет» осталась неосвоенной.
И привели Ероху к винному погребу, и доставили к столу, и усадили, и оглянулся он вокруг себя, и узрел страшные рожи – иная рябая, иная одноглазая, иная клейменая. Жуть проняла его – а меж тем Ворлыхан, дьявольски хохоча, уже налил ему чарку, уже поставил перед ним, уже вся честная компания затянула «пей-до-дна-пей-до-дна-пей-до-дна!»