Она покачала головой. Нерецкий не лгал – он, возможно, никогда не лгал, просто им владели прекрасные порывы, как маленьким Павлушкой…
Александра покрутила железный перстенек на пальце. Он все же был великоват для среднего, а носить кольца на указательном она не любила.
Нерецкий сник, повесил голову, потом нерешительно коснулся пальцами руки Сашетты, словно бы слова уже иссякли и лишь прикосновение могло молить о прощении.
У него были красивые длинные пальцы музыканта, в каждом их движении жила мелодия – и вдруг в голове Александры зазвучал прекрасный голос, грустнейший романс, трогательный до слез: «Я тебя, мой свет, теряю, ах, нет сил беду снести, я еще, душа, не знаю, как сказать тебе «прости»… – романс, который пел Нерецкий в гостиной Ворониных.
Когда начинаешь прислушиваться к звучащим в голове голосам, они тают, уносятся, музыка распадается на гаснущие ноты, и тщетна погоня – остается лишь острая тоска; чувство это редко посещало Александру, и вот сейчас оно проснулось, а способ борьбы с ним был один – принять твердое решение. Это решение сперва все состояло из одного слова «нет». И слово означало: нет, я тебя не брошу, не брошу никогда, прочее как-то образуется.
– Ты беспокоишься о ней? – спросила Александра.
– Да. Я должен ее навестить…
– И сказать ей правду?
– Но я не могу…
«Ну что же, – подумала Александра, – очевидно, и это придется сделать ей. А может, и не придется. Гришка-то доносил, что эта несчастная еще не появлялась. Впрочем, могла и появиться – у любовниц порой не в меру развито чутье…»
– Твой дорожный редингот сейчас девки пытаются отчистить. Через час, думаю, управятся, и ты пойдешь на Мещанскую. А твои вещи останутся тут. Ведь это будет правильно?
– Да, это будет правильно, – произнес он с обреченным видом. – Я важные письма привез, вели девкам, чтобы не распаковывали мой багаж… не дай бог, обронят…
– Побудь тут, я схожу, распоряжусь.
Но распорядилась Александра вовсе не о чистке редингота и не о письмах. Она велела Фросе тихонько вынести из гардеробной и положить в девичьей свой маскарадный костюм.
Маскарады были любимым развлечением петербуржцев. Во-первых, это были придворные маскарады, в которых всякая маска имела на себе бриллиантов на десять тысяч и более рублей. Во-вторых, как оно обычно бывает, придворная мода перекинулась на город, и появились так называемые «вольные дома», где было не в пример веселее, и даже сама государыня езжала туда замаскированной, в чужой карете, сопровождаемая приятельницей своей, камер-фрейлиной Протасовой, и господином фаворитом – тем, кто на ту пору бывал к ней приближен.
Были также маскарады в увеселительном саду Нарышкина на Мойке, билет туда стоил рубль. Были в Большом Каменном театре, где для этой надобности поднимали пол в партере, так что вместе со сценой получалась огромная зала; по сторонам ее были устроены комнаты для картежных игроков, лавки, где продавалась маскарадная галантерея – плащи-капуцины, маски, перчатки, – помещения, где сервировали ужин, который следовало заказать заранее у господина Надервиля, содержателя французского трактира «Париж».
Костюмы заказывались самые причудливые – в зале можно было встретить блуждающую ветряную мельницу, крепостную башню или пастушью хижину. Однако большинство гостей предпочитало капуцины, а дамы под капуцинами часто имели на себе мужской костюм. Эта мода держалась уже довольно давно – со времен государыни Елизаветы Петровны, имевшей очень красивые ноги и желавшей почаще их показывать придворным. Для этого ей шили наряды то французского мушкетера, то голландского матроса, ходили слухи, что она одевалась и казацким гетманом.
Александра, конечно, не желала изображать ветряную мельницу, а имела для таких случаев прекрасный мужской костюм. Из всех мест, где можно развлечься, она предпочитала Музыкальный клуб – он появился полтора десятка лет назад, туда входило более трехсот столичных жителей, его балы и маскарады почитались самыми роскошными и изящными.
Она решила пойти следом за Нерецким из разумных соображений: если ему с таким трудом дается расставание с любовницей, если он сам себя честит подлецом, то, может статься, он при встрече с этой дамой разрыдается и поклянется ей в вечной верности. Особливо коли у той хватит ума изобразить страдалицу на смертном одре.
Нерецкому, если его любовница вернулась, достаточно провести на Второй Мещанской не более получаса – объявить любовнице, что все кончено, выслушать упреки, оговорить материальную сторону расставания и собрать свое имущество. Но это – ежели она станет главным образом молчать и кивать. Если же закатит скандал и беседа затянется, то стоит появиться на манер Юпитера, которого в Большом Каменном спускают на сцену при помощи веревок и деревянной беседки, именуемой «глуар», то бишь «машина Славы». Это жестоко, но иного способа вывести возлюбленного из опасного места Александра не видела.
Для переноски имущества она послала с Нерецким кучера Семена – не имело смысла закладывать экипаж ради какой-то версты. А для мягкой рухляди и пустого сундучка, на манер моряцкого, Семен имел при себе мешок.
Белые ночи уже, в сущности, окончились, но по-настоящему темнело довольно поздно. Поцеловав и перекрестив Нерецкого, Александра побежала к окошку – поглядеть, как он с Семеном уходит по Миллионной. Под юбкой на ней уже были и штаны с чулками, и мужские туфли, оставалось скинуть платье, надеть вышитый серебристый камзол и кафтан цвета блошиной спинки. Больше всего времени требовала. Мужская была не так пышна и имела совсем другие очертания. Фрося отцепила шиньон, локоны расчесала, собрала волосы сзади, перевязав лентой.
Надвинув на лоб треуголку и крикнув Гришке, чтобы догонял, Александра сбежала по лестнице. Душа веселилась, как на маскараде, душа готовилась к атаке.
И тут ей заступила дорогу Мавруша. Она была вся в соломинках – видать, после рыданий на конюшне, где ей дали настрадаться вволю.
– Сашетта… Госпожа Денисова! – воскликнула девушка.
– Чего тебе, Мавренька?
– Господин Нерецкий – жених ваш?
– Да, жених.
– Он не может с вами венчаться! – выпалила Мавруша. – Он другую любит и словом связан! И его другая любит!
– Уж не та ли, что его портреты вкривь и вкось малюет, а потом прячет меж книжек?
– Вы обыскивали мою комнату! – ужаснулась Мавруша. – Стыдно вам, госпожа Денисова!
– Делать мне больше нечего – в твоих юбках копаться. Угомонись. И про Нерецкого забудь.
– Вы не можете быть его женой!
Тут уж следовало рубить сплеча.
– Не могу, да буду. Потому что он меня любит. Поняла? А коли тебе сие не по вкусу – ну, извини, так вышло! Не могу ж я от жениха отказаться ради того, чтобы тебе угодить. Пусти, спешу.
Но Мавруша, ухватив Александру за руку, опустилась перед ней на колени, мало беспокоясь, что подумают прохожие.
– Госпожа Денисова, Сашетта! Не надо! Оставьте его! Вы красивая, у вас женихов будет тысяча, а его оставьте!
– Пусти! Слуг постыдись!
Действительно, на улицу выскочил Гришка и уставился на коленопреклоненную Маврушу.
– Вам должно быть стыдно – мужчину отнимать у другой!
– Ого! Гриша, бери-ка ее в охапку и тащи наверх, пока еще чего не наговорила. Фроське вели за ней смотреть! Завтра же – к тетке Федосье Сергеевне! Ишь, монастырка!
Гришка ловко отцепил Маврушу от хозяйки, она лишь айкнула от боли, и, взяв в охапку, утащил в дом. С лестницы донеслись возмущенные вопли. Александра крикнула Гришке вслед «Догоняй, я на Мещанскую!» и припустила бегом. Бегать она любила и умела, а когда не качается на боках и не скачет вверх-вниз тяжелая неуклюжая юбка, это – ни с чем не сравнимое удовольствие.
Достигнув Невского, пришлось резко остановиться – по проспекту один за другим неторопливо катили три экипажа с шестиконной запряжкой, а перебежать почти под копытами передних лошадей Александра не успела.
Перейдя Невский, Александра пошла спокойным шагом, думая о том, как бы поскорее увезти Нерецкого в Спиридоново. Там бы можно было остаться до осени, там и обвенчаться, а потом предъявить столице законного мужа. Опять же, в Спиридоново никакая влюбленная особа не потащится, ни Мавруша, ни загадочная любовница Нерецкого.
Вторая Мещанская была пустынна – видно, Нерецкий с кучером Семеном уже вошел в дом. Александра остановилась, обернулась – Гришки все еще не было. Прислушалась – в доме вроде было тихо. Но во дворе началась какая-то возня.
Александра насторожилась – уж не воры ли куда-то лезли, да пойманы хозяевами? И они вполне могли воспользоваться отсутствием госпожи Ольберг, у которой полно дорогих безделушек. Защищать имущество повивальной бабки, от которой в розыске не было никакой пользы, Александра не пожелала – да и нечем было. Изящную тонкую шпажонку аглицкой работы, непременную принадлежность мужского костюма, она оставила дома. Александра отошла чуть подальше от ведущей во двор калитки. Вдруг стало тихо. И калитка со скрипом отворилась, на улицу выпал человек, негромко выкрикнул: «караул!» и рухнул плашмя.
– Семен?! – бросилась к кучеру Александра. – Что с тобой, Семен?
– Ох… барина увели… злодеи…
– Караул! – завопила Александра во всю мощь. – Сенька, говори внятно – ранен?
– По башке, кажись, треснули…
– Караул!
В губернаторском доме, стоявшем напротив наискосок, отворились окна.
– Грабят, что ли? – спросила темная голова с неразличимыми чертами.
– Человека ранили! Разбой! – отвечала Александра. – Сюда скорее! Сенька, терпи – сейчас помогут! – И она вбежала во двор.
Двор был пуст.
Она поняла – Нерецкий решил войти в дом через черный ход. Но если его увели – значит, должен быть какой-то выход в переулок, вероятно, за дровяным сараем. Пробираясь вдоль стены, Александра подобрала наощупь увесистое полено.
Ей некогда было рассуждать, кому и зачем понадобился Нерецкий. Она спешила на звук шагов, спотыкаясь, не разбирая дороги, готовая бить кого попало. Она вела рукой вдоль какой-то дощатой стены, и вдруг та кончилась, впереди было освещенное место. Александра выскочила и увидела в полусотне шагов от себя несколько человек, слившихся в темное бесформенное пятно. Среди из них был Нерецкий…