– Экий ты грамотный…
Следующий крик заставил Новикова вскочить. Он и сам не знал, что так отзывчив на чужую боль.
– Эй, хозяин! – позвали его из-за угла. Он вышел и увидел бойкую мещанку и дородную тетку в тех годах, когда накоплены и сила, и разум, а до старости еще далеко. Эту тетку он знал – она так разругалась с Настасьей, что на их крики сам частный пристав прибежал.
– Иди в дом, Карповна, – сказал он, – заступай на вахту.
– А твоя дура где же?
– Нет ее. Ты вот что – ты там побудь, пока я не вернусь. Я заплачу. Дождись меня, ради бога. Я, может, к полуночи буду, а может, вовсе к рассвету. Что надобно – полотенца там, ну, я не знаю, – все бери. Ох, черт, я ж тряпье в окошко покидал…
– А твоя?
– Не придет, говорю. Делай, что надобно.
– Верно Андрей Федорович сказал! Сюда-то и следовало вести! – вмешалась мещанка. – Идем, матушка, идем. Там, поди, и котла с водой еще греть не поставили!
Поликсена опять закричала. Новиков кинулся к калитке и вдруг остановился – если бы он в таком виде побежал по улицам, непременно следом погнались бы десятские, связали и сдали в бешеный дом. Он поспешил обратно – хоть чулки натянуть и туфли обуть. Старые туфли стояли в кабинете, а вот чулки лежали в комоде, который был в спальне, а там женщины хлопотали над роженицей.
Моряк всегда найдет выход из положения. Новиков вошел в кабинет и достал из тайничка деньги. Потом он, взяв в сенях ту епанчу, которой укрывался частенько при ночной рыбалке, закутался и отправился в ближайшую лавку.
Там уже знали, как он вышвырнул из дому супругу.
– Твоя-то кричала – молодую девку завел, она к тебе с брюхом притащилась, – сказал приказчик, выдавая простые нитяные чулки и рубаху.
– Дура она. Дай-ка я тут у тебя и оденусь. Жаль, кафтана на мои телеса у тебя не найдется.
– Кафтана точно нет, а могу дать балахон, он чистый, потом вернешь.
– Белый, поди? – Новиков вовремя вспомнил, что предстоит ночная беготня. – Может, бурый есть? А лучше бы черный.
Вдруг приказчик расхохотался.
– На грех ты меня, сударик, навел! Ох, на грех!
– А что такое?
– Да у хозяина нашего какой-то женин дядька скончался, был дьяконом, оставил сундук с рухлядью. А там – подрясники старые, как раз твоей милости впору. Хозяйка хотела на тряпки пустить…
– Тащи сюда!
– Так подрясник надеть – благословение, чай, нужно?
– Один раз можно и без благословения.
Так и вышло, что в дом к Колокольцевым Новиков прибыл в почти маскарадном наряде. Считая себя великаном, он все дивился тому, что покойный был даже его выше, и только что не наступая на обтрепавшиеся полы.
– Собирайся, – сказал он Михайлову. – Лодочника я нанял, лодчонка ходкая. Сам он – на руле, гребцами – парнишки, его племянники.
– Ты кого это обобрал? – изумленно спросил Михайлов, глядя на величественную фигуру в подряснике.
– Ох, у меня сегодня такой денек… потом расскажу…
Новиков посмотрел на циферблат напольных часов.
– Она, может статься, уже и отмучалась…
– Кто?
Разумеется, первым делом Михайлов подумал о Настасье.
– Девица. Может, уже сыночка родила… Да что ты на меня вытаращился?! Идем! Как ты – тростью пользоваться выучился?
– С грехом пополам. Вытащи меня отсюда, трость-то стучит, как бы мое «ни то ни се» вдогонку не кинулось.
Но оказалось, что без Родьки не обойтись. Михайлова привезли в дом разутым, в обуви пока нужды не было. А отправляться на прогулку босиком, с бинтами на одной ноге, он не мог.
Родька, безумно довольный, что может помочь в загадочном деле, приволок откуда-то старые валяные сапоги с обрезанными голенищами. Это для Михайлова была сейчас самая подходящая обувка. Опираясь о мощное новиковское плечо, он без лишнего шума выбрался в сени. Там караулил Кир Федорович. За десять копеек он согласился молчать и даже перекрестил Михайлова с Новиковым.
– Скорее, скорее, – торопил Михайлов. Родька должен был идти за ними следом, да застрял, и появилась надежда, что удастся от него сбежать.
Но отчаянный гардемарин в чине «за мичмана» ухитрился выскочить из дома раньше старших по званию, да еще и стоял посреди улицы с пистолетом в руке. Откуда взялся пистолет – признаваться не желал, а только просил, чтобы ему как следует надели на плечи епанчу.
– Ладно, будь по-твоему, – сказал Михайлов. – Новиков, не спорь. Нам нужен человек, который будет стеречь на Адмиралтейской. Я буду в лодке, ты с Усовым – на Мещанской, а на Адмиралтейской кто Майкова при нужде перехватит?
– Я должен буду задержать его? – взволнованно спросил Родька. – Могу ли я в него стрелять?
– В самом крайнем случае, – позволил Михайлов, уверенный, что сумеет прежде побеседовать с Майковым и обойдется без стрельбы.
Новиков с некоторым трудом спустил Михайлова с Родькой в лодку. Довольно скоро добрались до условленного места, деревянного спуска к воде, и Новиков, взяв с собой парнишку-гребца, пошел на поиски Усова.
Ефимка Усов устал неимоверно, однако усталость была ему в радость – он знал, что занят важным делом, но пребывал в странном состоянии – уже на грани сна и яви. Хорошо, что Новиков знал, где его искать. Оставив наблюдать парнишку, Новиков повел Ефимку к лодке, и там Усов на радостях, что встретился с крестным, несколько очухался.
Он доложил, что люди, поставленные Майковым, исправно сменяют друг дружку, но тот, за кем они охотятся, еще не появлялся.
– А что, братцы? Коли мы все тут – не посмотреть ли, что хранится в квартире господина Нерецкого? – предложил Михайлов. Нас трое, вот еще дядя Ефрем четвертый…
Ефремом звали пожилого лодочника, крепкого мужика, ростом лишь чуть пониже Новикова. Он остался с Михайловым в лодке, а Новиков с Усовым стояли у сырого деревянного барьера набережной.
– Через мой труп, – сказал Новиков. – Мало ли что – а ты еле ковыляешь.
– У меня трость!
– Много от нее будет толку, коли ты грохнешься и последнюю целую ногу поломаешь!
– Чертов топорик!
– В ножки поклонись Стеллинскому, что первый догадался тебе ногу разрезать, да немцу, что язву вычистил, да Киру Федоровичу! Вообще мог без ноги остаться! – прикрикнул на товарища Новиков. – И пришлось бы тебе спешно венчаться на какой-нибудь шустрой вдовушке, чтобы ходила за тобой, одноногим! Вроде моей Настасьи, – продолжал простодушный друг. – Может, и на личико-то ничего, моя тоже смолоду была смазлива, а в душе – преисподняя!
Нужно было как-то своротить Новикова с этой неприятной темы.
– А что, крестничек, ты женат? – обратился Михайлов.
– Не до женитьбы, крестненький. Когда в голове булат, по сторонам на девок не глядишь.
– А то присмотрел бы себе кого тут, в столице, – посоветовал Новиков.
– Это плохой совет, – вмешался Михайлов. – То есть жить тут – можно, покровителя искать – можно, а жениться – не вздумай! Это я тебе как крестный запрещаю. На кой тебе столичная девка? Они не жены, а так… побаловаться…
– Ничего в них хорошего нет, – согласился Усов. – То ли дело – наши тульские девки! Выйдет такая на гулянье – щечки нарумянены, зубки вычернены, любо-дорого поглядеть!
– У вас девки зубы чернят? – удивился Новиков. – Я думал, одни старые купчихи этак дурачатся.
Усов уставился на него в недоумении.
– А что хорошего в белых зубах? – спросил он. – Сразу видать, что девка из бедного житья. Про приданое можно и не спрашивать.
Михайлов расхохотался и хлопнул его по плечу.
– Знаешь ли, Володька, может, от чернозубой тулячки больше проку, чем от наших щеголих с накладными челюстями слоновой кости? Может, со своими чернеными зубами она будет самой верной в мире женой?
– Борони вас обоих Господь от самой верной в мире жены! – воскликнул Новиков. – Она, братцы, мне досталась, и от ее верности спасу не было! Ей-богу, уж лучше бы любовника завела и им занималась.
– Отчего так? – изумились Усов с Михайловым.
– Летом она во дворе своих богомолок привечала, часами с ними лясы точила, мне и не слышно. А зимой-то все эти особы в дом тащатся. Для того ли я его покупал, чтобы самому в нем прятаться от шума, словно мышь под веник? А как подумаю – так все более хочется обратно, в море… Велика ли цена дому, в котором нет деток? Хотя теперь-то… эх, как все нескладно…
– А мне, думаешь, намного веселее? – спросил Михайлов. – Пять дочек – на приданое скоро разорюсь. Детки! А часто ли я их вижу? Дай бог здоровья теще, без нее бы пропал…
– Так ты-то свободен, ты волен хоть сейчас жениться… – с понятной завистью ответил Новиков.
– Да не хочу я жениться! На тебя погляжу – и сразу всякая охота пропадает! – не очень убедительно возразил Михайлов. – Хватит с меня одной женитьбы. Я, считай, с морем повенчался, как венецианский дож.
– И собрались мы тут – трое убогих, – сделал вывод Новиков. – Ефим, оставшись в столице, вовек не женится, ему чернозубая нужна. Я от жены в Африку чуть не убежал, слава богу – сегодня выгнал. Тебя, Алешка, под венец и на буксирном канате не затащишь.
– Ты выгнал Настасью? – изумился Михайлов.
– Со всеми узлами и коробьями. Злыдню бессердечную в доме терпеть не намерен… Поди, у меня там уже и дитя народилось…
– Ты в своем уме?
– В своем, в своем, чистую правду говорю, вот те крест. Брюхатая баба к нам забрела – да рожать собралась. Баба эта… – произнес Новиков и осекся, когда во второй раз прозвучало заполошное «караул!».
Минуты полторы спустя до слуха долетел топот множества ног. Какие-то люди бежали – похоже, к Мойке.
– Дядя Ефрем, посвети-ка, – попросил Новиков, и на воду легла дрожащая полоса фонарного света. – Где это они гоняются?
– Да и к нам кто-то скачет…
Это оказался молоденький гребец.
– Дядька Ефрем, там что-то стряслось, кого-то бьют!
– Ну вот, стоило на пять минут отойти! – возмутился Усов. – Я побегу, взгляну!
– Погоди! Дядя Ефрем, отгреби-ка к фарватеру… а то, вишь, шлюпка мешает…
Мойка в том месте была сажен двадцати в ширину, двух мощных гребков хватило, чтобы лодка оказалась в месте, откуда просматривался берег.