Тени четко рисовались на белых ставнях, словно залитые тушью. Два профиля – один высоколобый и курносый, другой со скошенным лбом, тонким орлиным носом, провалившимся ртом и торчащим подбородком.
– Так, – сказал носатый хозяин кабинета. – Благополучно ли ты добрался, Vir Nobilis?
– Да. Без приключений.
– Кто победил?
– А вы тут, в столице, еще не знаете?
– Я слыхал лишь, что началось сражение. И потом не покидал кабинета. Садись, рассказывай.
Приобняв за плечи гостя, хозяин усадил его в кресло, но тот явно не желал долгой неторопливой беседы. Он был беспокоен, теребил пальцы, а на почти отцовскую заботу хозяина ответил лишь взглядом.
– Да что рассказывать! Победы, в сущности, нет ни у кого. Каждая эскадра потеряла по кораблю, с тем и разошлись. Гроссмейстер увел свой флот от Гогланда.
– Стало быть, отступил.
– Но это не поражение! Впрочем, я все расскажу подробно – потом. Первый и главный вопрос – что это такое было? – быстро спросил курносый гость.
– Не понимаю тебя, брат, – отвечал хозяин.
– Ты узнал, кто сует нос в наши дела?
– А отчего я должен был это узнавать?
– Vox Dei, разве ты не получил нашего письма?
– О каком письме ты говоришь? Последнее от вас мне принесли, дай бог памяти… когда его величество обнародовал свой ультиматум России. И это было в начале июня. Ты писал о настроениях своих товарищей…
– В начале июня? Нет, Vox Dei, было еще письмо! Мы отправили его в тот самый день, как была объявлена война! То есть около двух недель назад. Что же это? Измена?! – Vir Nobilis вскочил.
Пылкость молодого соратника была приятна Vox Dei – сам он уже давно отучился вот этак вскакивать, горя праведным гневом.
– Погоди, Vir Nobilis, бывают причудливые недоразумения. Жди меня тут.
Хозяин кабинета подошел к одному из книжных шкафов, нажал выпуклость на деревянном букете из цветов и плодов, шкаф повернулся, как будто был нанизан на ось, открывая потайную дверь.
Vox Dei вышел, оставив гостя одного. Vir Nobilis принялся прохаживаться взад-вперед с самым сердитым видом.
Шкаф снова повернулся, вернулся хозяин.
– Нет, недоразумения не было, – сказал он. – Все письма, что принесены в дом явным путем, отмечены у секретаря, все достойные внимания я получил.
– Мы отправили письмо с гонцом. Ведь я потому, собственно, и примчался к тебе, брат, что наш гонец не вернулся, и мы забеспокоились.
– А что за посланец? – спросил Vox Dei.
– Этого человека я знаю несколько лет. Он служил во флоте, но за пьянство был выгнан. Я встретил его в Кронштадте, накануне войны, он хотел вернуться на любое судно, хоть гребцом на канонерскую лодку. Его зовут Николай Ерофеев.
– И вы доверили важное письмо пьянюшке?
– Оно было слишком важным, чтобы посылать кого-то из нас. Отсутствие офицера, да еще перед самым выходом эскадры, сразу бы заметили, стали делать вопросы. Накануне великого дела, ты понимаешь… А почта, случается, письма теряет. Это же нельзя было потерять!
– Кто вас напугал? – прямо спросил Vox Dei. – Вы полагали, что за братьями следят?
– Так об этом мы с Igni et Ferro как раз и писали. В письме изложен отчет о наших делах, вопросы, и еще был вложен один предмет. Так вот, Igni et Ferro сжалился над Ерофеевым, взял его к себе на «Дерись», поскольку все равно у него была нехватка людей и приходилось учить рекрутов, впервые в жизни ступивших на палубу. А этот – как-никак мичман. Ерофеев вел себя отменно. Igni et Ferro предупредил, что иной возможности вернуться во флот у него не будет, и мичман обещал отстать от пьянства. Это было серьезное решение. Он еще молод, порок не слишком пристал к нему, силой духа можно было одолеть эту беду. И тогда же мы обнаружили, что за нами следят.
– Кто, каким образом?
– Офицер с «Мстиславца», его фамилия Михайлов. Он неглуп, но область идей ему чужда, – высокомерно добавил Vir Nobilis. – Не vir magni ingenii, отнюдь. Мы его и не пытались привлечь. Но оказалось, что он не так уж прост. Мы слишком поздно заметили у него на пальце особый перстень. Ты знаешь, наши соратники из «Аполлона» заказали себе перстни, и в других ложах это принято, хотя их не всегда носят открыто. Но аполлоновские я знаю, и перстень «Феникса» видел, и «Пылающей звезды», и московские – «Озириса» и «Трех мечей», а сей был из темного металла, похожего на железо, только это не железо. Простой гладкий перстень с печаткой, а на печатке – ничего. Понимаешь, брат? Ничего! Это означает или самую низкую, или самую высокую ступень…
– Не обязательно. И сам же ты сказал, что он не муж великого ума, кто бы возвел его на высокую ступень?
– Из братьев в дружественных ложах – никто. Но мы с Igni et Ferro обсудили эту загадку… Он слишком явно уклонялся всегда от серьезных бесед, не кроется ли за этим что? Если человек носит такой перстень – значит, он куда-то принят, поскольку роскоши и красоты тут нет, одна простота, как и полагается… Мы должны были понять – в какую ложу тайно от всех вступил Михайлов. Опрашивали других братьев, и с «Памяти Евстафия», и с «Ростислава». Никто ничего не понимал. Ясно было, что это не знак московских братьев, хотя… Дай карандаш, я набросаю…
Vir Nobilis изобразил перстень с грубоватыми округлыми очертаниями, с овальной пустой печаткой, и Vox Dei внимательно разглядел рисунок.
– По-моему, что-то похожее было у архангельских братьев, в ложе «Святой Екатерины», но уж очень давно. В столичном «Марсе», где председательствовал Мелиссино, тоже перстни водились, и, опять же, давно, более двадцати лет назад. Нет, – уверенно сказал он. – Коли твой рисунок верен – то вряд ли перстень стар и кто-то вздумал возрождать давнюю ложу. Ибо решительно незачем.
– Так вот, этот перстень навел нас на мысль, что собралась и тайно дала себе имя новая ложа. Но отчего тайно? – вопросил Vir Nobilis. – Первая мысль – оттого, что она против нас и нашего гроссмейстера. Пока не окрепла – желает быть в тени. А кто в нее вошел и что эти люди замышляют – можно лишь догадываться. И отсюда вторая мысль – эта ложа могла быть создана как раз в противовес нам, и то, что она возникла вдруг накануне войны… Ты понимаешь, брат?
– Государыня покровительствовала елагинским ложам…
– Государыня осознает силу лож, которые подчиняются гроссмейстеру! А о войне ее предупреждали, только она, сказывали, надеялась, что как-то обойдется. И в мае стало ясно, что Его величество недаром вооружает корабли и фрегаты. А собрать людей, которые войдут в тайную ложу… людей, которые мало смыслят в идее, но будут верны трону, ты понимаешь, Vox Dei?..
– Понимаю. И что вы с Igni et Ferro сделали? – с некоторой тревогой спросил Vox Dei.
– Мы изъяли у Михайлова этот перстень…
– Каким образом?
– Все было сделано скрытно, он не заподозрит нас. Мы вместе с бумагами запечатали его в пакет и отправили с Ерофеевым к Agnus Aureus, чтобы он передал тебе. Ерофеев в должный срок не вернулся. А он должен был вернуться!
– То, что вы отправили своего человека к Agnus Aureus, а не прямо ко мне, правильно. Если действительно у нас появились противники… Хотел бы я знать, какую партию в этой интриге ведет государыня… – пробормотал Vox Dei. – Но Agnus Aureus, с одной стороны, знает, как передать мне пакет, не привлекая внимания, а с другой…
– Да, брат. О другой стороне и я тебе толкую. Принимать его в «Нептун» не следовало. Он как раз, в отличие от Михайлова, тянется к высокой идее, но он слаб. Кто-то все время должен его ободрять и наставлять.
– Да, слаб… – хозяин кабинета задумался. – Плохую новость ты принес, – наконец произнес он. – Очень плохую. Если ваше послание и этот проклятый перстень попали – страшно подумать, к кому…
– Я должен найти Agnus Aureus и потребовать от него правды.
– Нет, ты должен только найти его. О правде с ним говорить буду я. Откровенно ли вы писали о наших делах в том письме?
– Довольно откровенно.
– Это моя вина, – хмуро произнес Vox Dei. – Не нужно было привлекать его к «Нептуну». Итак… Ты отыщешь его, но сам ни в какие беседы не вступай… Мы не знаем, кто успел повлиять на него, мы вообще ничего не знаем…
– Я понял.
– Подожди. – Хозяин кабинета опять вышел потайной дверью и вскоре вернулся.
– Я дам тебе людей, – сказал он. – Ты завтракал?
– Нет.
– Хорошо. Поедим вместе. За столом расскажешь мне о сражении – и главным образом о том, как вели себя наши братья.
Для трапезы Vox Dei и Vir Nobilis перешли в другое помещение, не столь роскошное, как парадный кабинет. Лакеи спешно закрывали там окна белыми ставнями, зажигали канделябры. Vox Dei принес с собой трехсвечник, установил на столе, и тогда уже были расставлены тарелки, принесены соусники и блюда с закусками, – поесть Vox Dei, судя по всему, любил, хотя чревоугодие никак не сказывалось на его тощей, высушенной временем, фигуре.
– Тебе какого кофея, брат? – спросил Vox Dei. – На турецкий или на венский лад?
– На турецкий. Чтобы взбодриться. И лимбургского сыра поострее. И лимон – только не тепличный, а турецкий, коли есть.
Vox Dei одобрил этот каприз. И, в свою очередь, потребовал голландских маринованных сельдей, икры, копченой рыбы, сухариков с маком, венгерского вина и данцигского бальзама. Все это было тут же принесено – видать, в доме не жалели денег на кулинарные радости и набивали ими погреба впрок; тот же данцигский бальзам был из дорогих, сказывали, в него каким-то образом добавлялось золото.
– Мы совещались, как нашим братьям устраниться от боя, – докладывал Vir Nobilis. – Шансы гроссмейстера были велики, ветер ему благоприятствовал. Ты понимаешь, брат, дело было тонкое – братья содрогались при мысли, что придется палить по судам гроссмейстера. Когда пробили пять склянок, гроссмейстерский флагман дал сигнал «все вдруг на правый галс» и стал перестраивать линию на северо-запад. Тогда Vir magna vi с «Ростислава» подал сигнал авангарду «спуститься на неприятеля», потом повторил всему флоту. Но тут все пошло вразброд. «Болеслав», «Мечислав» и «Владислав» отчего-то самовольно присоединились к авангарду, «Иоанн Богослов» сделал поворот оверштаг и остался за линией…