– На нем еще матросская шапка была! – припомнил неумолимый Гришка. – Не иначе, из матросов за воровство выгнали!
Тут в памяти Александры выскочили обрывки вчерашних речей. Что-то такое пытался сказать некрасивый приятель Новикова и Михайлова – Ефим, что ли? Что-то про голого, босого… вот же они, грязные пятки…
– Ну так как тебя, голубочек, звать? – спросила Александра. – И не начались ли твои подвиги с укрощения бешеной коровы?
– Мичман Ерофеев, к вашим услугам, сударыня, – отвечал пораженный Ероха.
– Господи! – воскликнула Александра. – Что ж вы, мичман, ночью вплавь отсюда не ушли? Я ведь наугад про корову брякнула! Думала – а вдруг?..
– А потому и не ушел, что отыскал господина Нерецкого, – сказал Ероха. – Велите вашим людям меня отпустить, пока руку совсем из плеча не выдернули!
Его тут же отпустили, помогли встать, даже почистили.
– Да что ж вы молчите? Рассказывайте! Где, как? Что с ним? – спрашивала взволнованная Александра.
– Он в каком-то подвале сидит, и его оттуда можно откопать. Я случайно на него набрел, когда прятался. А теперь искал лопату. Лопата – возле оранжерей, там открытое место, а меня уже заметили, нужен был маскарад, ну и вот… простите великодушно!..
– Бог простит! Где тот подвал, ведите меня к нему! – потребовала Александра.
– Да так сразу и не объяснить, рисовать надобно. И не просто к нему попасть. Там на подступах люди стоят, если кто из гостей в ту сторону на прогулку идет, прелюбезно просят поворотить – там-де все раскопано. При мне двух дам не пустили.
– А вы, мичман?
– А я по глупости туда угодил.
Это случилось накануне вечером. Ероха, устав скрываться бегством, прятаться в канавах, да и проголодавшись, решил выйти на северный берег острова, переплыть реку, а там – как Бог даст. Он еще не успел обозреть остров сверху из беседки, но полагал, что река там вряд ли широка, а на другом берегу какие-нибудь огороды или даже поля, можно спокойно, двигаясь на восток, дойти до обжитых мест и провести рекогносцировку.
Он вышел к воде, подивился тому, как узка в этом месте протока, не более десяти сажен, и пустился вплавь.
Выйдя из воды, он, уверенный в своей безопасности, выжал рубаху с портами, снова надел и пошел на восток. Он даже нашел довольно широкую тропинку и маршировал по ней шагов с полтораста, когда натолкнулся на узкий мостик и перешел его. Вскоре за мостом оказался пригорок. Ероха взобрался на него, чтобы сообразить, куда двигаться дальше, и тут понял свою ошибку. Он не реку переплыл, отделяющую Елагин остров от материка, а всего лишь длинный и узкий пруд – один из превеликого множества прудов, вырытых по приказу господина Елагина и составляющих целое гигантское водяное ожерелье, лежащее на острове. Так что следовало снова лезть в воду. Хоть и не больно хотелось.
Тут следует вспомнить, что Ероха сильно проголодался. Время было вечернее, а если переплыть реку и выйти на берег в безлюдной местности, то велика была вероятность, что ближайший кусок хлеба ждет его уже в доме Ржевского. Удирая от погонь, он сумел стянуть узелок какого-то работника с черствым пирогом, краюхой и двумя луковицами, но этого было мало.
В самом широком месте остров был немногим более полуверсты. Ероха подумал – и пошел далее на восток, полагая, что вскоре окажется на стрелке Елагина острова, а там уже поглядит: или найдет способ разжиться провиантом, или плюнет на все и поплывет прочь на пустой желудок, но не к материковым огородам, а к Каменному острову, который весь заселен, так что возможностей стянуть еду и хоть что-то из одежды поболее. Ероха, разумеется, прирожденным вором не был, но обстоятельства не позволяли сохранить добродетель.
Поскольку он шел босиком, то старался выбирать ровную поверхность. Довольно ровной казалась ему дорога. Пройдя с сотню шагов, он услышал мужской грубоватый голос.
– Нет, сударик, образа тебе давать не велено. Ты уж как-нибудь так помолись, без образа.
Ответа затаившийся Ероха не разобрал.
– Нет, нет, не велено, – повторил голос. – А ты ешь да не кобенься.
Мгновение спустя этот же голос удивленно воскликнул:
– Какое еще полотенце?! Не будет тебе полотенца, сударик! Не велено! Прощай!
Шагов Ероха не услышал – видимо, сердитый мужчина шел по мягкой земле или по траве.
– Ага! – сказал сам себе Ероха. – Тут какой-то убогий с провиантом имеется! Попрошу, чтобы поделился.
Он сообразил, где грубый детина вел разговор с незримым страдальцем, и пошел туда очень осторожно.
Июльская ночь в здешних широтах начинается поздно, и Ероха прекрасно видел, куда его занесло. Это был покрытый травой взгорочек, из коего вырастала темная каменная стена, сложенная из настоящих валунов. Окон там, где им полагалось бы быть, Ероха не обнаружил, а вот какая-то дырка, полускрытая травой, имелась. Подкравшись поближе, он разглядел, что дырка забрана железной решеткой, и ему сделалось здорово не по себе. Судя по всему, именно тут и стоял мужчина, пока не ушел.
И тут Ероху осенило.
– Господин Нерецкий! – позвал он. – Вы ли это, господин Нерецкий?
– Кто зовет меня? – спросили из окошка.
– Слава те господи! – Ероха перекрестился.
Но благодарить Бога было еще рано.
Нерецкого заперли в подвале какой-то развалины, стоявшей чуть ли не на самом мысу. Ему приносили еду – и только, даже умыться не давали, соорудили ему ложе из какого-то тряпья, а для естественных надобностей в углу поставили ведро. На Ерохины расспросы он отвечал одно: сам во всем виновен и достоин лютой смерти. Единственное, что ему сейчас требуется, это образа – Христа и Богородицы.
– Я понял, что ему грозит какое-то наказание, – завершил свой рассказ Ероха. – И что его надобно спасать. Если он сидит в подвале под развалиной, то к нему, поди, можно прокопаться. Нерецкий высунул мне в окошко угол какой-то вонючей попоны, я ее вытянул и завернулся. Кроме того, он поделился со мной провиантом. Я обошел развалину – лет ей превеликое множество, пальцем ткни – рухнет. Стало быть, нужна лопата. Я поспал часа три или четыре, а потом отправился на рекогносцировку. Из беседки я все хорошо разглядел. Лопаты тут берут в сараях возле оранжерей. Нужно было как-то попасть в сарай, но в своем натуральном виде я идти не мог. Я понимаю, лучше всего было бы, обнадежив господина Нерецкого, покинуть остров и пробираться в столицу, к сенатору Ржевскому. Но неизвестно, застали бы мы, приехав сюда, пленника в подвале. Я решил действовать сам – и вот, встретился с вами…
– Развалину, стало быть, охраняют? – уточнила Александра.
– Да, на дорожках стоят не то два, не то три человека. Кустами пробраться можно, если спуститься сперва к воде, да только в ваших нарядах…
– Но если копать у стены, те люди услышат?
– Скорее всего, да…
Александра задумалась.
– Покажите мне, господин мичман, ту беседку. Я тоже хочу понять, где здесь что расположено. Пашка, дай шляпу.
Она сама привела платье на Ерохе в божеский вид; велела ему задрать подол, ослабила шнурки, чтобы нижняя юбка сделалась хоть на вершок длиннее и прикрыла ноги. Зайдя за куст, она сняла одну из своих нижних юбок, жесткую, чтобы придать Ерохиной фигуре побольше пышности в бедрах. Потом надела на покрытую короткими черными волосами роскошную шляпу и сдвинула ее чуть набок. И, наконец, окутала Ерохины плечи шалью.
– Сойдет, пожалуй, – решила она. – Идем. Держите мой веер, а то вы, поди, дня три не брились. Чуть что – закрывайтесь. Много мы всякого добра с собой прихватили, о бритве не подумали… Гришка, Пашка, следите за нами издали…
До беседки было минут семь ходу. Нельзя сказать, что она так уж сильно возвышалась на вершине насыпного холма, бока которого украшены были клумбами, но этого хватило, чтобы увидеть и Северный пруд, и оранжереи вдали, и сараи при них, и конюшни, и кухонное здание, и затем дворец, и сверкающую на солнце сквозь деревья воду Южных прудов, и, наконец, протоку между Елагиным и Каменным островами.
– Глядите-ка, к пристани целая галера идет, – Ероха веером указал на судно.
Александра прищурилась:
– У вас, господин мичман, зрение, наверно, острее моего. Точно ли там одни мужчины?
– Точно, сударыня. Ни единой дамы. А вон там – та самая развалина, которую надобно подкопать, ежели соблаговолите дойти со мной до оранжерей…
– Нет, сударь, сдается, это не такая уж развалина… – Александра вспомнила, что рассказывал про эту местность Ильич. Если верить ему, павильон, в котором устраивали адскую поварню, был поставлен не более десяти лет назад.
– Как же не развалина? Вон и кустами крыша поросла, и целое деревце на ней.
– Давайте сперва пойдем туда. Оранжереи никуда не денутся.
Когда, сделав преогромный крюк и насилу продравшись сквозь малинник, Александра, Ероха и Гришка с Пашкой оказались возле странного здания и, пригибаясь, обошли его, то стало ясно – увы, доподлинно никакая не развалина.
– Господин Кваренги нарочно выстроил старинную руину, теперь модно ставить в садах такие павильоны, – объяснила Александра. – Для того камню дикий вид придают, сломанные колонны к дверям приставляют. И мозаику на фронтоне по эскизу с пустыми кусками выложили. И кусты на крыше садовник сажал, а сам Кваренги пальцем показывал, куда и сколько. А на дверь поглядите! Дверь-то прочная, ее так просто не вышибешь. Ну, ведите к тому окошку…
Ероха охотно повиновался. При всей затейливости своих подвигов он был склонен к повиновению – и главные неприятности приключались с ним именно тогда, когда он решался орудовать на свой страх и риск. Александра подобралась к зарешеченному окошку и тихонько позвала:
– Денис, Денис…
– Ты?!.
– Не шуми. Я. Кто ж еще?
– Ты, ты… – Нерецкий ухватился на решетку и глядел на невесту снизу вверх, словно перепуганный грешник на ангела-хранителя.
– Молчи… Я обо всем позабочусь.
– Нет, нет, не надо.
– Почему?
– Я виноват, я должен искупить свою вину. Я вел себя, как последний подлец!