– Батюшки, нечистая сила… – прошептал Ефимка и стал креститься, приговаривая: – Господи Иисусе, Пресвятая Богородица, Господи Иисусе, Пресвятая Богородица…
– Привидение! Ей-богу, привидение! – радостно воскликнул Родька. – Так вот оно какое!..
– Пустите-ка, – велел Михайлов.
То, что смутило его компанию, маячило впереди, светилось лунной белизной из-за ветвей. Даже, кажется, колыхалось. И оно заступило дорогу в двух шагах от башни.
Первая мысль, пришедшая Михайлову в голову, была такая: наверняка в этом мрачном строении сто лет назад кого-то зарезали, оно просто располагает к смертоубийству. Вторая: и что же, из-за такой дряни отступать? Третья: ну, с Божьей помощью!..
Михайлов поднял над головой трость и, понимая, что все с трепетом на него смотрят, пошел вперед. От волнения даже хромота куда-то подевалась. Оказавшись нос к носу с безликим привидением, Михайлов, недолго думая, с размаху ударил его тростью. Привидение оказалось пугливым – полетело вниз, словно пытаясь провалиться от бесстрашного моряка сквозь землю, но по неловкости как-то намоталось на трость.
Тогда стало ясно, что оно – явление вполне материальное. А при ближайшем рассмотрении, освободив его от трости, Ероха ахнул:
– Долбать мой сизый череп! Бабьи юбки!
Кто мог повесить на ветках возле павильона три нижние юбки – Михайлов догадался сразу. И пробормотал такое, что даже его любимец боцман Угрюмов поежился бы – и от самих слов, и от того чувства, что было в них вложено.
– Идем, идем, – заторопил всех Ероха. – Сколько ж можно!..
К павильону они вышли со стороны башни. Прислушались – откуда-то из-под земли доносился гул. В этом гуле удалось выделить несколько знакомых слов.
– «Коль славен наш Господь в Сионе», – опознал Родька. – Да только они музыку перевирают.
Гул стих.
– Где то окошко? – спросил Новиков. – Может, через него лучше услышим, что там, в подвале, деется?
– Вроде тут, – и Ероха, взобравшись на пригорок, чуть ли не щекой прижался к решетке.
– Ну, что там? – спросил Михайлов.
– Да не понять. Какой-то старый черт держит речь, кого-то хочет допрашивать, о каких-то письмах…
– Это Нерецкого, – уверенно сказал Новиков. – Но вот что странно – где-то здесь должна быть госпожа Денисова с лакеями: юбки ее тут, а сама не дает о себе знать…
– Что еще? – нетерпеливл тормошил Ероху Михайлов. – О чем говорят?
– Да о письмах же… Предателем его честят… Божится, что письма еще никому не передавал… Не верят… ох, долбать мой сизый череп!..
– Что, что?
– Старый черт виселицу помянул! Велел встать под виселицей…
– Черт возьми, – проворчал Михайлов. По всему выходило, что ему придется-таки спасать Нерецкого. А сенатор как сквозь землю провалился!
Тут в подземелье загалдели так, что снаружи было очень хорошо слышно.
– Что там у них стряслось? – спросил Новиков.
Шум стих – словно бы кто-то разом заткнул крикунам рты.
– Она! Ей-богу, там она! – воскликнул Ероха. – Она!.. Обещает отдать письма, лишь бы его не тронули…
– Дура! Дура!.. – Михайлов был в ярости. – Куда она полезла?!. Ведь на масонские сборища бабам ходу нет!
– Дура… – растерянно повторил Новиков и, достав из ножен шпагу, двинулся к тяжелой двери павильона.
– Ты куда?
– Надо ж ее оттуда вывести…
– Крестненький, – позвал Ефимка. – Глянь-ка, там вроде факел…
– Где?
– Вон, внизу, у воды…
Яркий синий огонь, брызжущий искрами, был хорошо заметен сверху – но только он один и был виден. Он совершал движения, словно бы крестил реку, и вдруг взлетел, пронесся по дуге, упал в воду и погас.
– Что за притча? – сам себя спросил Михайлов, и тут в подземелье грянул выстрел.
Поднялся крик, что-то громыхнуло, выстрелили вдругорядь.
– За мной! – заорал Ероха и пташкой спорхнул с пригорка. Оружия у него не было – да он сам был в этот миг страшнейшим оружием, готовый голыми руками рвать в клочья неприятеля, лишь бы Михайлов с Новиковым признали его наконец годным вернуться в строй.
Он догнал Новикова у двери павильона. Вдвоем налегли – она отворилась. Внутри было не совсем темно – свет шел из-под земли, от ведущей в подвал лестницы.
Тут мимо них проскочил и сбежал вниз человек – не Михайлов, не Ефимка, не Родька в крылатой епанче…
– Аларм! – закричал этот человек. – Аларм!
– Сейчас они начнут разбегаться, – сообразил Новиков.
– Долбать мой сизый череп! Они оставят нам два трупа! Дай шпагу!
Выхватив у Новикова клинок, Ероха понесся вниз. А в павильоне появились Михайлов с Ефимкой.
– Снеси меня на закорках вниз, да поживее, – приказал Новикову Михайлов.
– Владимир Данилыч, христом-богом, не надо! – взмолился Ефимка. – Его же там завалят, затопчут!
– Дурак! Прислонюсь к стене – и пусть только сунутся!
Михайлов никого спасать не желал. Он даже думал, что если Александра получит в свалке пару хороших синяков, ей это пойдет только на пользу. Но Ероха первым кинулся воевать. Ероха – пьянюшка, заживо похороненный товарищами-офицерами. А он, Михайлов, обремененный даже не раной, а дурацкой язвой на ступне, будет ждать Ерохиного возвращения с победной реляцией?
– Стой тут, крестненький, с оглоблей своей! – кричал Ефимка, заступая ему путь. – Они же все сейчас наверх побегут! Тут ты их и оглоушишь! Всех! По порядку!
– На кой они мне?! – не дождавшись помощи от Новикова Михайлов заковылял вниз по лестнице. Ступеньки оказались очень высоки и дались ему с трудом.
Он оказался в небольшом овальном зале. Там шло настоящее сражение. Ероха бился сразу с двумя противниками, спину ему прикрывала Александра, она отмахивалась большим стоячим подсвечником. Один из ее лакеев – кажется, Гришка, махал черной деревянной загогулиной с петлей на конце, второй уже лежал на причудливом ковре.
Посреди всего этого побоища один лишь человек был спокоен и покорен року. Он стоял на коленях, положив голову на покрытый черной тканью столик, зажмурившись, и даже не пытался встать.
Не надобно было подсказок, чтобы Михайлов догадался, кто это такой.
Он бы не стал спасать Нерецкого сознательно и обдуманно, этот человек был ему неприятен. Но когда выскочившая неведомо откуда фигура в белом плаще оказалась рядом с осужденным, когда в безумном порыве, посещающем порой обреченных, выдернула из ножен, висевших на черной перевязи с серебряными буквами, кинжал, Михайлов без единой мысли в голове треснул фигуру по руке своей оглоблей.
В подземелье становилось все просторнее, господа в белых одеяниях куда-то исчезали. Ефимка, одурев от славной потехи, вцепился в одного и повалил. И вдруг подвал опять наполнился людьми – отчего-то в ливреях…
Эти люди, крепкие мужчины с дубинками, пришли на помощь Михайлову и Новикову, который работал кулаками, и раненому в плечо Ерохе, и сидящему верхом на своем противнике Ефимке. Они окружили компанию заговорщиков, оттеснили ее к опустевшему креслу, но бить не стали – ждали приказа.
Тот, кому полагалось приказывать, неторопливо спускался по лестнице. Все, словно в ожидании кары Божьей, вдруг притихли, и раздался голос:
– Ахти мне, куда ты меня, Алексей Андреевич затащил? Ей-богу, шею сломаю…
Голос был женский.
Но первым в подвале оказался сенатор Ржевский. Он обвел взглядом побоище, оценил соотношение сил и сказал:
– Господа нептуновцы, что-то вас тут маловато. Думал, больше наберется.
– Они вон в ту дверь ушли! – отвечала, выйдя ему навстречу, Александра. – Там лестница на башню. Они в башне, на самом верху, сидят… может, уже вниз лезут…
– И много их там?
– Человек пять, – неуверенно сказала она.
Тут в подземелье появилось новое лицо – ведомая под руки пожилая дама.
При свечах, да при таком слое белил и румян определить ее возраст было бы сложно, кабы не одна особенность: примерно так красились еще в прошлое царствование, наводя румянец отчетливыми кружками. Дама была в платье модного фасона – но из тяжелой ткани бутылочного цвета и с красными лентами, как считалось изысканным лет пятнадцать назад.
Она шла уверенно, зная, что все перед ней будут расступаться, да с поклонами.
– Где ты, друг мой? – позвала она. – Выходи, покажись!
Голос тоже выдавал ее немалый возраст.
– Долго мне дожидаться? Или я, сударь, девка дворовая, что ты мне и слова сказать не желаешь?!
Сердить такую даму было опасно.
Из-за кресла появился сутулый старый господин. Тотчас же к нему протянулась пухлая, в дорогих кольцах и запястьях рука, выглядывая из кружев, которые были едва ли не ценнее колец.
– Ступай сюда, друг мой. Вечно я должна тебя из всяких моветонов, как нашкодившего кота, вытаскивать. Сюда ступай, говорю!
Старый господин сделал шаг.
– Vox Dei! – раздался возглас, полный отчаяния.
Господин съежился, плечи задрались, голова резко накренилась.
– Друг мой!
– Vox Dei!..
– Долго мне ждать? Ты меня, радость, не серди. Я тиха да кротка – до поры…
Мелкими шагами, словно зачарованный, Vox Dei подошел к даме, и тут оказалось, что она его выше на полголовы.
– Ступай вперед, – велела она. – Там наверху Мишка тебя примет и к лодке отведет. Домой поедем. Да сбрось эту дерюгу. Смех смотреть.
Но тут Vox Dei оказал сопротивление и белого плаща не скинул, так в нем и пошел, не озираясь, к лестнице.
– А вы, голубчики мои, на носах у себя зарубите – лучше вам в лесу с голодной медведицей повстречаться, чем с княгиней Шехонской, когда она недовольна! Мне ведь и в государынину опочивальню дверь всегда открыта! А таких, как вы, мои лакеи и в сени не допускают! Пошли все отсюда вон. Да чтоб я больше про ваши сборища дурацкие не слыхала! Ух, умаялась…
– Я ваш должник навеки, ваше сиятельство, – сказал Ржевский.
– Я твоя должница, сударь. Ну как и впрямь бы до Шешковского дошло? Я б разорилась, голубчика моего из беды выручая. Уж коли Господь мне такого чудака в мужья дал – надобно терпеть да защищать, на то я и жена. Он ведь у меня ни в чем отказу не знает. Что ж ему тихо-то не живется? Митька, Ивашка, тащите меня отседова. Тут ступени аршинной высоты – я такие в Москве лишь и виды