вала, у деда в хоромах, а тем хоромам, поди, лет триста.
– Сашетта, вы целы? – спросил Ржевский. – Берите своих людей, поедете с ее сиятельством, вас доставят до дома. А мне тут есть чем заняться.
Александра в это время уже стояла возле коленопреклоненного Нерецкого, тоже на коленях, и что-то пылко шептала ему. Она взглянула на Ржевского и поняла, что лучше ему сейчас не перечить. Поднявшись, она подошла к сенатору, всем видом показывая смирение, за ней – Гришка. Пашка, с трудом поднявшись с пола, тоже поплелся к хозяйке, держась за бок и кряхтя.
Убедившись, что она уже на лестнице, Ржевский повернулся к Михайлову.
– Подойдите сюда, – сказал он. – И вы, Новиков. И вы, Ерофеев. А где Усов?
– Тут я, ваша милость. Тут! – Ефимка подошел и показал ободранные кулаки.
– Это еще почище, чем у нас на Упе зимой, на льду, заводские стеношники сходятся, – сказал он. – В рукавицах-то костяшки не раскровянишь.
– Нерецкий! Все кончилось, можете подниматься, – велел Ржевский. – Или не хотите живой отсюда уйти? Непременно надо от кинжала пострадать? Наверх сию же минуту!
Новиков подхватил несостоявшуюся жертву под мышки и поставил на ноги.
– Я ничего не понимаю, – сказал Нерецкий. – Кто эта дама? Что теперь будет?
– Будет то, что я забираю вас с собой. Будем расхлебывать заваренную кашу. А вы, господа, – Ржевский повернулся к масонам, – возвращайтесь в госпиталь или туда, где изволите проживать. И никуда не уезжайте. Ежели вы еще не до конца поняли, во что вляпались, то скоро поймете. Ну, Михайлов, как вам понравилось мое средство? Поверьте – надежнее не бывает!
Глава двадцать втораяПовелитель чисел и имен
Ночь была теплой, и Михайлов, выбравшись из подземелья, обрадовался – после отвратительной сырости вновь ощутил прелесть жизни. Он дохромал до каменной скамьи, сел и понял, каково райское блаженство. Правда, ненадолго. К нему подбежал Родька.
– Алексей Иванович, они из башни в окошко вылезли! И тот, кого я ночью выслеживал, с ними! Он, сдается, главный! Я знаю, куда они побежали, я покажу!
– Показывай! Сколько их?
– Пятеро. Он – сам пятый. Они вон туда сбежали, к пруду! Может, у них там где-то лодка спрятана?
– Черт их разберет.
Михайлов то ли вздохнул, то ли засопел, глядя на господ в белых плащах и белых же лайковых перчатках. Они уже вышли из подземелья, но явно не знали, куда деваться дальше. Иные, не веря, что десятилетний путь ложи «Нептун» уже, в сущности, завершен, пошли следом за княгиней Шехонской, уводящей непутевого и покорного супруга от греха подальше; на что надеялись – бог весть. Иные, отойдя от павильона туда, где открывался вид на реку, тихо беседовали, глядя на освещенную факелами пристань и на две лодки, что привезли Ржевского, княгиню и ее дворню. Кое-кто поспешил к елагинскому дворцу – рассказать хозяину, какой бедой окончилось собрание в павильоне. Эти были самые разумные – оказав собрату-масону, князю Шехонскому, гостеприимство, сам Елагин оказался в сомнительном положении, и как бы не пришлось ему доказывать свою непричастность к заговору «Нептуна»; во всяком случае, чем скорее он узнает о неприятностях, тем лучше для него…
Как странно, думал Михайлов, как причудлива судьба! Считается, что масонское братство сильнее даже моряцкого, а вот выдернули из ложи человека, который силой своей риторики и мрачной фантазии держал вокруг себя людей крепче, чем старший брат, адмирал Грейг, и вот рассыпалось братство в один миг! Вместо него – толпа весьма напуганных людей, ведь никто из них не знал, как поступит Ржевский со сведениями, добытыми этой ночью.
Тут к Михайлову подошел молодой масон. Он уже избавился от белого плаща, под мышкой держа довольно большую шкатулку, в другой руке – матросский сундучок с кольцом в крышке.
– Я вас знаю, вы с «Мстиславца», – сказал он. – Я – Голенищев-Кутузов с «Ростислава».
– Адъютант адмирала?
– Да. Мне нужен господин Ржевский. Не знаете ли, где он?
– Вон там, провожает княгиню.
– Благодарю. Послушайте…
– Что? – Михайлов был не расположен беседовать с масоном и готов на всякую грубость.
– Думайте обо мне, что хотите, но у Гогланда я дрался честно. На верхнем деке пушкарями командовал. Я тогда сделал свой выбор…
– А сюда для чего пришли?
– Слово дал адмиралу: он послал меня с победной реляцией в столицу и велел передать бумаги «Нептуна» и печать на сохранение. И вот я не знаю, как с ними теперь быть.
– Ерофеев! Усов! – Кричать Михайлов умел – в бурю и не так еще доводилось голос повышать.
Но первым подошел Новиков.
– Ну, кажись, обошлось, – сказал он. – Скоро ли мы отсюда уберемся?
– А что такое?
– Домой пора. Сам знаешь, у меня там прибавление семейства. Девица эта, Поликсена, после родов никак не опомнится, бабы кормилицу привели, она за дитя трепещет. А я за нее беспокоюсь – сама ж еще совсем дитя. Надо ж, как Господь ее в мой дом привел…
– Послушай, Володька, не до детей мне сейчас. Там где-то у пруда прячется тот мерзавец, что перстень у меня стащил, – загадочно, чтобы не понял адъютант Грейга, сказал Михайлов. – С ним еще четверо дуралеев. Поди с господином мичманом, присмотрите там за ним, пока Ероха с Ефимкой не подбегут.
– Ладно. Ты не знаешь, что означает имя «Поликсена»?
– У попа спроси.
– Экий ты сердитый. Идем, господин мичман, – позвал Родьку Новиков. – Коли что – свисти щеглом. Хотя щеглы ночью, сдается, спят…
Они, огибая павильон, пошли к пруду, а за спиной Михайлова что-то очень быстро прошуршало. Он вскочил, развернулся, но увидел лишь стриженые кусты, и ничего более.
– Сердитый… – пробормотал Михайлов. – Станешь тут сердитым…
Собственно, все, ради чего прибыли на Елагин остров, было выполнено. Однако скопилось недовольство, главной причиной которого, возможно, был Нерецкий. Если бы Александра предпочла, скажем, капитана первого ранга, и не с фрегата, а с линейного корабля, и не с простой фамилией Михайлов, а какого-нибудь Нарышкина-Трубецкого-Волконского-Юсупова, можно было бы понять: выбран лучший. Что хорошего в Нерецком – Михайлов, хоть убей, не понимал.
Он мог бы задать себе вопрос: а за что вообще дамы любят кавалеров? И вовеки не нашел бы ответа. Но любовь к Нерецкому была, по его мнению, странной: то, как Александра стояла рядом с любовником на коленях, как шептала ему в ухо, тоже не соответствовало понятию Михайлова об отношениях мужчины и женщины. Даже то, что Александра, рискуя жизнью, пробралась на тайное масонское собрание и устроила там сперва торговлю из-за писем, потом стрельбу, восхищения у Михайлова не вызывало. Не женщина мужчину должна от смерти спасать, а наоборот!
– Крестненький! – окликнул Ефимка. – Вот ты где!
– А твой дружок Ерофеев куда запропал?
– Да вот же он. Я его перевязал. Рана пустяковая, кожу разрезали.
– Идем, – сказал Михайлов Ефимке с Ерохой. – Надобно изловить тех, что ушли через башню.
Ефимка задрал голову.
– Как же они оттуда спустились? – удивился он.
– Во-первых, всякий моряк с такой высоты запросто спустится, – гордо сказал Ероха.
– А во-вторых, глянь – вон веревка болтается, – добавил Михайлов. – С веревкой и ты бы слез. Что это у тебя, Ерофеев?
– Фальшфейеры. Эти господа их привезли штук десять для часовых. Я внизу нашел.
– Хм… Ну, коли факелов нет, хоть это адское пламя…
Перед павильоном, на открытой площадке, было довольно светло – кто-то из лакеев княгини Шехонской нашел на стене у двери кольцо и пристроил туда факел. Но в двадцати шагах от площадки, за углом павильона, под кронами деревьев, уже царствовал натуральный мрак.
– Осторожнее, крестненький, – сказал Ефимка. – Не грохнись ненароком.
– У меня глаза, как у кота, – отвечал Михайлов. – Ночью вижу не хуже, чем днем.
Выйдя из-за деревьев, он увидел пруд. Посередке, как было условлено с лодочником, болталась лодка. Михайлов вспомнил, что в ней все еще лежит связанный часовой, и усмехнулся – часового неплохо бы сдать Ржевскому, он много может наговорить.
Раздался свист, мало похожий на трель щегла. Михайлов отвечал, как умел, и минуту спустя появился Родька.
– Они там, вон там, – показал он. – Где мостик через канал. Совещаются, но ничего не слыхать. Владимир Данилыч зашел с другой стороны.
– Лодки у них там нет?
– Нет, точно.
– Могут уйти вплавь. До материка – пара сажен.
– Так нужно звать нашу лодку! – воскликнул Ероха.
– Они ее хотели подманить, но лодочник уперся – не хочу, да и все тут, – рассказывал Родька. – Владимир Данилыч предположил, что они могут убежать по валу, поэтому решил за валом следить. А там, на западной оконечности, может статься, где-то и лодка припрятана, там-то мы не глядели…
– Эй, на лодке! – позвал Михайлов. – Свои! Правь сюда.
– Ты что задумал, Михайлов? – спросил Ероха. – Полагаешь, они прямо тут, из канала вплавь уйдут? Так мы ж из воды их всех не вытянем, долбать мой сизый череп! Уйдут на тот берег – и поминай как звали!
– Не трещи, сделай милость. И раздевайся.
– Опять?
– Да. Нам ведь они все не надобны. Нам нужен только Майков.
– Так… – сказал Ероха. – Не проще ли взять его на суше?
– Черт его знает. Не улетит же он в небо! Побежит по валу туда, что сомнительно, или поплывет. Скорее поплывет, – ты ж тут сам бултыхался, для нас это дело обычное.
– Для нас… – повторил Ероха. – Коли так – Усов, принимай мои портки!
– Крестник, помоги мне в лодку забраться, – велел Михайлов. – Треклятая нога. Что-то я сегодня многовато ходил. Слушай, хозяин…
Это относилось к лодочнику.
– Что вашей милости угодно? – спросил тот.
– Давай-ка выгрузим нашу добычу. Поставь ее ну хоть в воду, развязавши ноги, а ты, мичман, отконвоируй к пристани, сдай Ржевскому. Знаешь, что сказать?
– Что часовой, выставленный на мысу.
– Как сенатор хочет – так пусть им и распоряжается. Пистолеты еще не разрядил?