Александрино сердце дрогнуло. Виня себя во всех смертных грехах, она кинулась к жениху, села к нему на колени, обхватила, прижала его голову к груди.
– Не смей, не смей так думать! – приказала она. – Поликсена сыщется! Главное – не случилось бы беды с ребенком! Не думай более об этом! Я опять поеду в часть, свезу приставу подарок. У меня есть перстень, который не по душе пришелся, а он рублей в сотню, я перстнем поклонюсь…
И тут она увидела собственную руку – пальцы зарылись в русые волосы Нерецкого, и из прядей тускло блеснул Павлушкин подарок.
Цепочка лиц, имен, пейзажей замелькало, как в калейдоскопе – Михайлов, Усов, темная вода Мойки, холеная зелень Елагина острова, решетка подземелья, толпа господ в белых плащах, страх и отчаяние, с которым она пыталась выкупить жизнь любимого злополучными московскими письмами, велеречивый горбоносый старец, призывающий кару на изменника, и опять Михайлов, отбивающий толстой тростью занесенный над Нерецким кинжал, и Ржевский, и княгиня Шехонская…
Сенатор был прав – тогда ею вдруг овладел запоздалый страх. Но было время прийти в себя. И это случилось.
То, что Нерецкий не поехал со Ржевским, на самом деле плохо. Тот, кто скрывается, сам в глазах света выставляет себя преступником. Нерецкий скрылся, но долго ли он сможет безнаказанно отсиживаться на Миллионной? Сенатор к нему благоволит, но в конце концов пришлет за ним. Нерецкого увезут в казенном экипаже…
Ради его же блага нужно отвезти Дениса к Ржевскому, а тот решит, как быть дальше. Человек, добровольно явившийся, чтобы рассказать о злодеях, – безвинная жертва. Но тот, кого доставляют в нужный кабинет силком, – сообщник.
Так рассудила Александра, сидя на коленях у жениха, и сама поразилась тому, до чего же спокойно приняла решение. Сам Нерецкий, казалось, менее всего помышлял и о московских письмах, и о ложе «Нептун». Он крепко обнимал невесту и казался вполне счастливым: ее вспышка недовольства угасла, чего же еще?
– Денис, не желаешь ли отвезти господину Ржевскому те московские письма? – спросила Александра.
– Полагаешь, от них возможен еще прок?
– Полагаю, в этих письмах – твое спасение. Когда все увидят, для чего ты ездил в Москву, отношение к тебе переменится. Из сообщника ты станешь рассудительным человеком, не желающим допускать опасных безобразий…
– Ты так полагаешь?
– Да, – твердо сказал Александра. – А тебе самому разве это не приходило в голову?
– Но ведь и так понятно, что я невинен.
– Тебе и мне понятно. К тому же ты… – она хотела сказать, что Нерецкий знает многие подробности дел «Нептуна», но удержалась – как бы этот невинный агнец (не напрасно в ложе его именем было Agnus Aureus, «золотой агнец») не возмутился при мысли о необходимости выдать секреты ложи
Поцеловав любимого, Александра встала. Она решилась.
– Я должна записочку отправить, – заявила она.
Записочка вскоре была готова. Адресовалась она господину Ржевскому. Александра спрашивала, когда привезти Нерецкого. Отправив ее с Пашкой, она пошла на поварню командовать приготовлением обеда. Бог весть, когда теперь любимый сможет как следует поесть.
Ответ прибыл сразу – на той же записочке изящным почерком было приписано: «Сколь можно скорее».
– Но обед он все же съест! – воскликнула Александра. – Фрося, прямо в гостиной на круглом столике накрывай! На один куверт!
– А вы, голубушка-барыня?
– Я – потом… аппетиту нет…
Нерецкий ел быстро, нахваливал, а меж тем Гришка приготовил все, чтобы его причесать, загнуть букли, напудрить. Где бы жених ни оказался – он должен выглядеть щегольски, – так решила Александра и очень сожалела, что сразу не позвала портного – хоть камзол бы новый сшили.
– Денис, мы едем к Ржевскому, – сказала она твердо, когда он был почти собран. Сама она надела полосатый редингот и велела приколоть шиньон побольше и попышнее, с локонами, выпускаемыми на грудь.
– Как, уже?.. – растерялся Нерецкий.
– Да, необходимо. Иначе – хуже будет! Ты же увяз в этом деле, как в смоле! Надо! – выкрикнула она. – Чтобы сам, добровольно! Денис, милый, не бойся, все уладится…
И тут на язык пришли те самые слова, которых он, видимо, ждал:
– Я не дам тебя в обиду! Я позабочусь обо всем! Я найду способ тебе помочь!
Что это будет за помощь – Александра понятия не имела.
Ржевский был дома, но собирался уезжать.
– Четверть часа у меня еще есть, – сказал он. – Пройдем в кабинет. Тебе, Нерецкий, надо подготовиться к серьезным разговорам.
Александра не справилась с собой – припала к жениху, крепко обняла.
– Сашетта, ну что за бурные страсти? – поморщился Ржевский. – Идем с нами, вам тоже это будет любопытно.
Он оказался прав – речь сразу пошла о членах ложи «Нептун» и связанной с ней ложи «Аполлон», причем сенатор пытался подготовить приятеля к вопросам о братьях, в эти ложи входящих, об их латинских именах, званиях и обязанностях, а Нерецкий, увлекшись и позабыв о беде, пытался толковать о высокой миссии масонских лож и царстве общего благоденствия.
– В твоих рассуждениях есть одна неувязка, – сказал Ржевский. – Поэтому ты ими, сделай милость, ни с кем и нигде более не делись столь пылко. Допустим, есть вселенское благо, которому служит «Нептун» вместе с прочими ложами шведский системы. Допустим, для торжества идеи этого блага неважно, кто в котором государстве живет и кто какому государю служит, ибо есть вера и добродетели, а они границ не признают. Допустим. Но как так ловко получается, что вселенское благо покровительствует одной лишь Швеции? Для нее оно, выходит, есть, а для нас, убогих, вселенского блага нет и не предвидится? Какую бы глупость ни затеял шведский Густав, вселенское благо на его стороне, а разумные решения нашей государыни противоречат вселенскому благу? Когда я вижу такое недоразумение, то первая мысль – а не выдумал ли кто это благо, чтобы морочить головы простакам?
– Не хотите ли вы сказать, что в ложах людям лишь морочат головы? – обиделся Нерецкий.
– Я хочу сказать, что ложа «Нептун» служит не высоким идеям единения человечества, а политике шведского короля, сколь бы глупа эта политика ни была. Братья из этой ложи поставили искусственную систему иерархии превыше всего – тут-то они и попались… Перепутать иерархию с прекрасной идеей – это еще нужно было умудриться… особливо весной, когда стало ясно, что войны не избежать… Или тут не ошибка? – вдруг спросил Ржевский. – Или это как-то связано с денежными суммами, которые поступали из Швеции? А? Вроде тех, которые прибыли после того давешнего визита шведского короля?
– Я не знаю… – понурившись, отвечал Нерецкий. – Я тех денег не получал…
Александра поняла, что ответ уклончивый.
– Естественно. Ты и бескорыстно мог дров наломать. Итак – ты готов рассказать все, что знаешь о шалостях «Нептуна»?
– Я много не понимал…
– Но ты ведь сам пришел ко мне в страхе, осознав, что действия «Нептуна» уже становятся прямым предательством. Осталось назвать несколько имен.
– Отчего все это случилось именно со мной?.. Отчего именно я должен называть имена своих братьев? – затосковал Нерецкий, и Александра взяла его за руку.
– Перестань, друг мой. И пойми, что «Нептуна» более нет. Государыня, придя в ужас от его подвигов, распорядилась в ближайшее время эту ложу распустить, да и «Аполлона» заодно. Вспомни печать своей ложи. Бородатый детина с трезубцем облокотился о жертвенник, а вдали едва виднеется уплывающий корабль. Так вот – корабль с экипажем покинул морское божество и не вернется. Пророческая оказалась печать…
– Алексей Андреевич, точно ли речь пойдет только об именах? – спросила Александра.
– Я не знаю, – честно отвечал Ржевский. – Судя по тому, что наш друг, когда я вызвал его, прибежал ко мне в панике, обеспокоенный интригами «Нептуна», он знает больше о шведских деньгах и о переписке с Карлом Зюдерманландским, чем я думаю. Ведь именно ему переслали злополучное письмо от Igni et Ferro и Vir Nobilis для Vox Dei. Вполне возможно, он и раньше всякие сомнительные письма передавал. Возможно, зная их содержимое. Но настало время сказать правду и отделить агнцев от козлищ. Нерецкий, ты понял, что придется сказать всю правду?
– Он понял, – сказала Александра. – И он ничего не утаит.
– Верно, Нерецкий?
– Не утаю…
На Нерецкого больно было смотреть – он ссутулился, угас, мучения душевные уже почти сделались телесными.
– Четверть часа истекает, – напомнил сенатор. – Перекрести его, Сашетта. И дам тебе сейчас хороший совет, Нерецкий. Ты его вспоминай, если силы оставят тебя. Коли благополучно выпутаешься и не застрянешь в Петропавловских казематах, то сразу уезжай на несколько лет в деревню. Женись, пусть рядом с тобой будет молодая красивая жена, столь же чувствительная, как и ты, но сильная духом и отменная хозяйка, чтобы избавить тебя от расчетов по продаже леса и покупке скота. Музицируйте там, рисуйте пейзажи и рожайте детей. А в столицу вернетесь, когда их будет не менее трех, а лучше четырех.
– Почему? – удивился, невольно улыбнувшись, Нерецкий.
– Потому, что тогда ты будешь думать не о благе земного шара, а о благе своих детей! И когда тебя начнут втягивать в безумное общество искателей несуществующей истины, ты прежде всего скажешь себе: нет, я не сделаю ничего, что бы пошло во вред детям! Как сказал я сам – и устранился от масонских дел, оставшись чем-то вроде наблюдателя. Что с тобой?
Ответ на этот вопрос знала Александра. Нерецкий, оттолкнув ее, закрыл лицо руками. Беседа с сенатором так разволновала его, что мысль о ребенке Поликсены привела едва ль не к отчаянию, хотя еще час назад он мог говорить о брошенной невесте более или менее спокойно.
– Не могу объяснить… Я вел себя, как последний негодяй… Я вверг в беду чистейшее существо…
– Это что-то новенькое. Послушай, сколько тебе лет?
– Двадцать семь.
– Порядочно. Думал, менее. Одну твою путаницу я, возможно, распутать сумею. Хотя одному Богу ведомо, сколько сил и времени это потребует. С прочими же изволь справляться сам. Я и знать о них ничего не желаю. Тебя избаловали, Нерецкий. Матушка твоя начала, любовницы продолжили. Болезнь твоя виной или какая-то мистическая особенность твоей натуры – одному Богу ведомо. Но ты, я боюсь, научился пользоваться тем, что вызываешь в людях сострадание. Это дурно, Нерецкий, и сейчас это умение – плохой помощник. Даже и не думай пускать его в ход. А мне, ей-богу, недосуг держать тебя в объятиях и бормотать утешения. Идем!