Александра поцеловала и перекрестила жениха. Потом долгим взглядом посмотрела ему в глаза – и увидела, как появляются слезы…
– Глаша, друг мой, поди сюда! – крикнул Ржевский. – Побудь с Сашеттой, а мы едем.
Быстро вошла Ржевская и обняла Александру.
– Пойдем, пойдем, – сказала она. – В классной сейчас урок рисованья. Поглядишь, какое диво Павлушка намалевал! Пойдем, я велю кофей сварить, и новинка у нас – купили в детскую ученого дрозда, Машенька от него не отходит…
Александра держалась стойко – пока не почувствовала, что экипаж Ржевского тронулся. Тогда вдруг показалось очень важным хотя бы помахать вслед, она кинулась к окошку, увидела спину лакея, стоявшего на запятках, и разревелась самым пошлым образом. Силы кончились – да и немудрено, когда приходится быть сильной за двоих.
– Сашетта, Сашенька, – твердила, успокаивая, Глафира Ивановна. – Велик Господь, все уладится.
По меньшей мере часа два провела Александра у Ржевских, пока поняла, что отрывает хозяйку от дел. И лишь в карете вспомнила, что собиралась отдать ей треклятый железный перстень. Но возвращаться не стала – было бы ради чего!
Дома она сразу прошла в спальню, велела раздеть себя, отцепить шиньон и не беспокоить. Она хотела молиться – не так, как в карете, бессвязно, а по правилам, по молитвослову, на коленях, и бить поклоны, и припоминать свои грехи, и каяться, и плакать – в надежде, что сжалится Господь и поможет Ржевскому вытащить жениха из передряги.
Началось ожидание.
Ничего не хотелось. Александра бродила по дому в старом кое-как зашнурованном платье, с растрепавшейся косой. Правильной молитвы не получалось – она, даже произнося церковнославянские слова, ждала записочки от Глафиры Ивановны. Их же было две. Первая – Алексей Андреевич дома не ночевал. Вторая – прислал записку с просьбой отдать посланцу стопку черных картонных папок с нижней полки книжного шкафа, того, что у дверей. О Нерецком не было ни слова.
Александра, опустившись на колени, смотрела на образа и не знала, с какими бы еще словами обратиться к Богу: смилуйся, отдай, верни? День за днем – одна мысль, одни слова, но где же ответ?
– Барыня-голубушка… – прошелестела в дверную щелку Фрося. – От Ржевских человек с записочкой…
Она единственная осмеливалась приближаться к Александре в эти дни – барыня-голубушка была похожа на запертую в клетке разъяренную тигрицу, хотя тигрица не стоит на коленях перед образами и не бьет сгоряча посуду.
– Фросенька! – Александра вскочила. – Где он, где записка?
Казачок Ржевских стоял в сенях – его предупредили, что хозяйка совсем бешеная, и он боялся лишний шаг сделать. Александра вбежала, вырвала из рук записку, прочитала и спросила:
– На словах ничего передать не велено?
– Барыня велели сказать, чтобы поторопиться.
– Ступай, скажи – сразу за тобой буду. Танюшка! Фрося! Одеваться! Скорее! Экипаж закладывать! Семену скажите – чтоб минуты не помедлил! Гришка, Андрюшка, помогите там ему!
Было не до взбивания волос и не до пудры. Сенатор Ржевский кратко просил быть у него, не тратя времени на щегольство. Александра надела редингот для прогулок, волосы велела связать лентой и распустить по спине, нахлобучила шляпу и сбежала вниз. Экипаж уже был подан.
По дороге, торопясь, чуть не сбили водовозную бочку и чудом не опрокинулись на повороте. Наконец возле дома Ржевских Семен с трудом удержал разогнавшихся коней.
В гостиной сидели Ржевские и Нерецкий. Все трое, увидев в дверях Александру, встали.
– Боже мой… – прошептала Александра. – Ты… ты свободен…
Нерецкий же, кинувшись к ней, опустился на колени, обхватил пышное платье, спрятал лицо в жестких атласных оборках.
– Да, да! – воскликнула Ржевская, и ее лицо дивно помолодело, сейчас она была – как монастырка белого возраста, для которой всякое событие вне стен Смольного – праздник. – Алексей Андреевич добился! Чего только ни пришлось…
Она осеклась, но и так было ясно.
Александра сразу не нашла слов благодарности – она только смотрела на Ржевских и вдруг поняла восторг старшей подруги. Конечно же, Глафира Ивановна радовалась, что Нерецкому удалось выпутаться из дела о государственной измене. Но едва ли не больше – тому, что ее муж победил, спас человека и достоин восхищения.
– Алексей Андреевич… – прошептала Александра, от волнения лишившись голоса. – Ох… что же это…
– Матвей, подай брусничной воды, – распорядилась Ржевская. – Выпей, Сашетта, полегчает.
Александра хотела было обнять ее, но Нерецкий словно цепями сковал – шагу не ступить. И отцепить его невозможно – прижался, как малое дитя.
– Нерецкий, будет тебе, – поняв, сказал Ржевский. – Мы все знаем, что благодарность твоя безгранична, и Сашетта, уговорив тебя добровольно сдаться правосудию, спасла тебя от худших бед. Встань, потом изъявишь свою признательность на коленях, в иной обстановке.
Нерецкий поднялся. На глазах у него стояли слезы, он отер лицо манжетой, отвернулся, и как-то так вышло, что они с Александрой разом обнялись.
Брусничная вода помогла – голос вернулся, вот только сказать было нечего – чувства захлестнули душу, слова казались недостойным средством, чтобы их выразить. Александра, прижимая к себе любимого, лишь с восторгом глядела на сенатора.
– Забирайте своего жениха. Да вперед глядите за ним получше, – Ржевский усмехнулся. – Кого попало у себя не принимайте. Ей-богу, чудом этого молодца отстоял, и коли он еще раз оступится – поблажек не ждите. Денис слишком много знал о замыслах и мало об исполнителях – возникала иллюзия какой-то особой мудреной сопричастности к измене. Да и теперь она, сдается, у некоторых жива…
– Алексей Андреевич, право, не знаю, как вас благодарить! – наконец пылко заговорила Александра. – Я вам счастьем всей жизни обязана!
– Капитана Михайлова благодарите, – сказал Ржевский. – Не то и выгораживать было бы некого. Да поторопитесь с благодарностью – Михайлов застрял в столице, давая с друзьями своими показания, сегодня возвращается в Кронштадт, и оттуда катер забирает его с другими исцелившимися офицерами, чтобы доставить к эскадре. А потом, лишнего дня в столице не пробыв, к себе, в Спиридоново! Там и венчайтесь. А обратно в Санкт-Петербург – не ранее ноября, лучше же – по зимнику, к Рождеству. Или, что будет всего разумнее, уезжайте со своим любезным в Москву.
– Я так и поступлю, – пообещала Александра. – Сегодня же пошлю в Спиридоново, чтобы приготовили нам покои.
– Я от души рада за тебя, Сашетта, – госпожа Ржевская, подойдя, обняла Александру и прижалась щекой к щеке. – А вы, господин Нерецкий, любите и цените супругу свою, она за вас жизнь положить готова.
Нерецкий отчаянно закивал, как будто волнение навеки сомкнуло ему уста.
– Приведи детей, мой друг, – попросил сенатор. – Они, поди, захотят проститься с Сашеттой. Удивительно, как они вас полюбили. Вы станете со временем отличной матерью, Сашетта, у вас природная склонность к материнству.
– Как вы узнали? – удивилась Александра. – Оттого, что я всегда целую и балую вашего Павлушку? Я ему из Спиридонова игрушек пришлю, у меня там есть мужик, который режет из липы игрушки на продажу…
– Нет, дело не в моем Павлушке. Давайте условимся – если через год вы вспомните наш разговор и повторите вопрос, я отвечу. А если нет… Ну, дай бог, чтобы не вспомнили.
Ржевский высказался как-то загадочно, и стоило бы расспросить его, не дожидаясь года, но тут оказалось, что дети уже не в учебной комнате, а возле гостиной, и стоило Глафире Ивановне распахнуть дверь, как они и ворвались.
Старшие обступили Александру с поздравлениями, но она искала взглядом своего любимца. Павлушку известие о свадьбе явно огорчило, он стоял у дверей, сунув в рот палец.
– Пусти-ка, – сказала Александра Нерецкому, подошла к Павлушке и опустилась на корточки. – Ну-ка, вынь пальчик, нехорошо, ты уже большой.
– Ты повенчаешься на этом господине? – спросил мальчик.
– Да, дружочек, – тут она поняла, что нельзя сейчас обижать мальчика. – Но твой перстенек я буду носить всегда. Погляжу на него – и тебя вспомню. И подарки тебе пришлю. Видишь, он и сейчас при мне – на, погляди.
– А батюшка сказал, что у тебя теперь будет малое дитя.
– Будет, светик мой, конечно же, будет, – согласилась Александра.
– И что за дитятей нужен глаз да глаз, потому что, потому что…
Теперь до Александры дошла мысль Ржевского. Она обернулась. Сенатор, слышавший этот разговор, усмехался.
– Батюшка правду говорит. Вот и за тобой глаз да глаз нужен, а то забалуешься. Давай уговоримся – когда я вернусь, то привезу тебе славную игрушку, ящичек с дыркой, смотришь в дырку – там картинки сменяются, а ты выучишься читать.
– Давай, – согласился Павлушка. Модное оптическое развлечение его заинтересовало.
Александра выпрямилась и подошла к Ржевским.
– Каждый сам знает, где и как будет счастлив, – сказала она. – Я свое счастье выбрала, мне иного не надобно, в решениях я не переменчива, коли что сказала – так оно и будет.
– Да, с таким решительным норовом иначе и быть не может, – согласился сенатор. – Стало быть, мы свадебный подарок в Спиридоново пошлем?
Александра посмотрела на Нерецкого, он смущенно улыбнулся.
– Думаю, мы до Успенского поста с этим делом управимся. Если поспешим, – ответила Александра.
– Так ведь и впрямь спешить надо.
Затем были обычные прощальные церемонии с обещаниями писать длинные письма и слать друг другу всякие гостинцы, из столицы – городские, из Спиридонова – деревенские.
Наконец Александра и Нерецкий оказались наедине – в экипаже.
– Где они тебя держали? – спросила Александра.
– Я потом расскажу.
– Что за секрет?
– Да не хочу вспоминать! – вдруг выкрикнул он. – Думаешь, мне это приятно?
Александра схватила его за руки.
– Все будет хорошо, вот увидишь! Дурное забудется, а впереди – самое лучшее! – как можно убедительнее заговорила она. – Главное – мы вместе!