бор забросил, а я нашел. Что ж это иное, а?
– Господи, пошли нам, грешным, кирпичей! – чтобы отвязаться, воззвал красавец. – Вот пусть стоят под навесом сухонькие! Для доброго дела надобны, Господи!
Он пошел к навесу. Александра обжала на боках юбки – ей вовсе не хотелось, чтобы этот чудак заметил ее и узнал. Объяснить, что она тут делает, было бы невозможно.
– А вон там, за дровами, что? – подал голос Усов.
– Кирпичи?!
– Тащи сюда!
– Отчего ж ты не помолился, чтобы нашлись твои булатные хлебцы? – спрашивал красавец, вместе с Усовым подмащивая кирпичи под большую и непослушную тачку.
– Да молился… Я так думаю – когда я заметил пропажу и стал молиться, мои хлебцы уже в чьей-то кузне под молотом на наковальне лежали. Как ты их вернешь, когда из них, поди, уже подковы сковали? Тут и сам Господь ничего не поделает. Обидно – сил нет…
Красавец похлопал Ефимку по плечу.
– А знаешь, я уж три недели не пью! – похвалился он.
– Ты зарубки ставишь, что ли? – полюбопытствовал Ефимка. – А на чем?
– То-то и беда, что не на чем. В голове держу. Каждый денек. Ну-ка, колыхни эту рухлядь…
Тачка, подпертая кирпичами, стояла крепко.
– Можно нагружать, – решил Ефимка.
– Ты скажи Михайлову – Ерофеев-де за ум взялся, – неожиданно жалобно попросил красавец. – Что тебе стоит? Скажи – сколько сидел в Кронштадте, даже капли в рот не взял. А мог! И проверить бы никто не сумел!
– Нешто он меня послушает… Он самого себя слушать привык. У нас мастер такой есть, золотую насечку на пистолеты наводит, Степаныч. Вот у него та же придурь – коли кого сразу признал хорошим человеком, до последнего держится. А коли на ком поставил крест – черта с два разжалобишь. Сам решает, советов не слушает.
– А ты замолви…
Больше Александра ничего не могла разобрать – они спустились в подвал.
Минуты две спустя началась странная возня – Ефимка то выскакивал на лестницу, то заскакивал обратно, что-то тянул, что-то пихал. Было похоже, будто из подвала хотят вывести слона средних размеров, и этот слон упорно сопротивляется. Наконец Александра поняла, что означает суета: кое-как выбрался красавец с очень громоздким грузом на плече, замотанным в рогожу. Протащить такое в низкую дверь – на то требовался особый талант.
Вдвоем Ефимка и красавец уложили груз на тачку, красавец взялся за ручки, Ефимка вытащил несколько кирпичей.
– Ну, пойдем, благословясь, – сказал он. – Ты не спеши, чтоб не опрокинуть. Крестненький подождет.
– Ведь через весь Кронштадт эту дуру гнать… не развалилась бы… Разве не дурацкая затея?
– А как иначе-то? Знаешь способ? Так скажи!
С некоторым трудом красавец спихнул тачку с места и покатил по грязи. Ефимка шел рядом и придерживал ее.
– Кажись, управимся, – произнес он не очень уверенно. – Главное – народу бы поменьше навстречу попалось.
– Дождь всех разогнал.
Александра озадаченно глядела им вслед. Надо было бы окликнуть – а что сказать? Просто спросить о Новикове – не встречался ли, не условлено ли с ним о встрече? Или прямо о Михайлове? Она редко смущалась, но тут ощутила неловкость. Новиков добр и прост, не станет ломать голову над тайным смыслом просьбы. А эти, поди, заподозрят любовную интригу.
Но им хорошо, они шлепают по грязи, а потом просто вымоют ноги и обувку, вот – Усов и вовсе без чулок. А как быть, когда на тебе преогромные длинные юбки и очаровательные белые чулочки?
Совсем близко ударили судовые колокола. Опять били склянки – два удара. Что означали два удара вечером, Александра не знала.
Она понимала, что времени на глупости больше нет, что пора бежать на пристань и искать петербургского лодочника, ждущего обратных седоков. В конце концов, если отложить отъезд на пару дней и найти Новикова, то можно все объяснить ему на словах – и пусть пишет письмо лучшему другу. Александра даже придумала, как удобнее к нему явиться, – самолично привезти к Поликсене с Маврушей Павлу. Убедиться, что она там хорошо устроена, и, как бы между делом, обратиться с небольшой просьбой – мол, будете, сударь, писать флотским товарищам, так черкните пару строчек Михайлову, даже два слова про сожаление о нескладном расставании. И пожелание удачи с победой, разумеется!
Так-то так, и придумано прекрасно, и все же что-то смущает душу. Неправильно – отделаться от человека, который рисковал жизнью ради твоего жениха, двумя строчками в новиковском письме. И недостойно. Не будет счастья в Спиридонове, если засядет в душе этакая заноза…
Очень старательно Александра высматривала сухие островки и выбралась-таки из грязных переулков. Теперь перед ней была прямая улица, и она эту улицу узнала – ежели велеть лодочнику везти не к Итальянскому пруду, возле которого вся светская жизнь Кронштадта, а к Петербургской пристани, то как раз этой улицей следует идти к Обводному каналу и хитроумно устроенному доку, а потом вдоль канала – к Летнему саду, где тоже в хорошую погоду бывает гулянье.
Сейчас улица была пуста – по случаю войны никто не ездил в Кронштадт развлекаться, местных жителей дождь разогнал по домам, флотские офицеры были или на своих судах, или в гаванях – там тоже забот хватало. Два человека шли по этой улице, порядком отдалившись от Александры, – Усов и красавец с тачкой. На сей раз голову его прикрывала откуда-то взявшаяся матросская шапочка.
Александра пошла следом. На сей раз пришлось пересечь Кронштадт вдоль, а не поперек.
Откуда появился Новиков, – Александра не поняла. Он пошел рядом с тачкой, потом перехватил у красавца ручки и сам погнал ее очень быстро – сил в этом человеке было в избытке. Теперь-то и следовало догнать михайловских приятелей и вызвать Новикова на краткий разговор. Но именно теперь эта компания оказалась у крепостных ворот, за которыми находился ров и небольшие старинные бастионы, глядевшие на запад – на случай атаки с суши.
Новиков что-то тихо объяснил двум охранявшим их инвалидам.
Мужчин выпустили, скрипучие ворота, в которые еще не всякая телега протиснется, затворились. Несколько минут спустя к часовым подбежала Александра.
– Голубчики, пропустите, христа ради! – взмолилась она.
– На что тебе, барыня?
– Мне… к мужу! Туда муж мой пошел! – соврала Александра, и вышло так хорошо, что один из часовых засмеялся:
– Ну, как жену к мужу не пустить? Ступай уж!
Старые крепостные стены с севера были, наверно, поправлены и починены в ожидании войны, снабжены артиллерией. Но Александра знала, что слишком близко с этой стороны могут подойти разве что плоскодонные суда, и то малые, – к северу от Котлина простирались мели, несущему пушки судну пройти было невозможно, разве что совсем небольшому канонерскому. С севера – мели, а с юга главной обороной Кронштадта и всего Санкт-Петербурга был флот.
Поднявшись на плотину-ботардо и перейдя по ней ров, Александра увидела уходящих по дороге, более похожей на тропу, мужчин. Она остановилась в недоумении – к кладбищу они, что ли, катят свою тачку? Сверху были хорошо видны и кресты, и часовенка. Что они затеяли? Неужто Михайлов назначил свидание на кладбище? Как в модном романе с мрачными замками, ужасными склепами, загробными тайнами и угнетенной невинностью?
Менее всего бывший любовник был похож на читателя таких романов…
Трое мужчин и тачка действительно скрылись меж крестами, в заброшенной и заросшей части кладбища. Тут уж Александра не могла совладать со своим любопытством. Страха не было – она знала, что и Новиков, и Усов в беде ее не бросят, а стриженый красавец поведет себя так же, как приятели.
На само кладбище Александра соваться не решилась – не любила скорбных пейзажей. Она встала за деревом и прислушивалась – где зазвучат голоса. И они зазвучали – кто-то выкрикивал неразборчивые слова. Потом крики прекратились. Но уже было понятно, в каком направлении движутся мужчины.
Когда они вылезли из дыры в старой кладбищенской изгороди, оказалось их уже четверо, а тачка пропала. Причем один явно не желал идти, а красавец гнал его вперед пинками, скача вокруг него, как разъяренная мартышка.
У Новикова в руке откуда-то появился фонарь, у Усова – другой, но зажигать свечек внутри они не стали.
Александра пошла следом. Она не сомневалась – мужчины направляются к Михайлову. Конечно, умнее всего было бы повернуть назад – не так много времени оставалось до отбоя, который служил знаком сбора для офицеров и матросов, желающих уйти на катере к эскадре. Вернуться – и дождаться Михайлова с Новиковым на причале. Но, с другой стороны, сидеть там, вызывая общее любопытство и нелепые домыслы, тоже плохо, лучше прогулка – пусть даже прогулка в пустынной и продуваемой всеми ветрами местности. Александра была приучена к долгой ходьбе, расстояние ее не смущало. И ощущения летящего времени не было – а меж тем она прошла по пустырям, лугам и даже хилым рощицам не менее пяти верст.
Дальше был лес.
Она и леса не боялась. Но, поскольку шла на довольно большом расстоянии от мужчин, то на опушке потеряла их. Были две тропинки, она выбрала одну, пошла наугад, ускорив шаг, в надежде услышать голоса, и очень скоро лес кончился, а начались невысокие дюны, за которыми был берег. Пытаясь определиться в новой для себя местности, она взошла на холмик – и вдруг увидела совсем близко, на фоне темного моря, белую фигуру. Пригляделась – это был Михайлов в белом флотском мундире и треуголке. Немудрено было узнать его по широким плечам, осанке и манере по-моряцки расставлять ноги. Он стоял спиной к лесу, придерживал треуголку рукой и смотрел на море.
Александра испугалась – вот сейчас обернется! Но шум волн заглушил шорох ее платья.
Вот сейчас подойти и сказать: прости, что все так неловко и несуразно вышло, я благодарна тебе, я молиться за тебя буду. Но, с другой стороны, что подумает этот невозможный человек о женщине, которая мало того, что примчалась в Кронштадт, так и бежала за ним по пустырям и по лесу пять верст? Подумает – взбесилась, и нужно спешно доставить ее к докторам.