В.Б..), меж собою чинить по их войсковому против казачей обыкности».
Булавин, говорит далее Волконский, послал для «возмущения к бунту» в ряд украинных городов семь станиц, по 260 человек в каждой (всего, таким образом, более полутора тысяч повстанцев). И такие же казаки и калмыки гонят от Тамбова «немалое число» конских табунов и стад скота. «Их воровской злой замысл и бунт, — подытоживает воевода, — множитца и кроме их, казаков», поскольку многие жители деревень — Корочана, Грибановки, Ключей, Такая (Козловский уезд) и других — «уже к воровскому согласию согласились всеконечно и выбрали, в пративность Вашей государской воли, отаманов и ясаулов».
Поскольку повстанцы действовали и под Борисоглебском, власти очень тревожились в связи с тем, что больше десяти тысяч работных людей в тех местах были заняты на заготовке леса, сгонке плотов, перегонке лошадей и др.
В конце марта в село Боровское на реке Битюг приехали более сотни восставших, «конные с ружьем, да у них было три бунчюка»... Они арестовали приказного человека дворцовой Битюгской волости, подьячего, взяли казну и лошадей, а «указы и всякие приказные письма и задрали и кабацкого голову пытали и многие домы разоряли. А колодников распустили, а иных взяли с собою». Повстанцы читали в кругу местным жителям прелестное письмо. Их атаман Лукьян Михайлов (Хохлач) призывал боровчан:
— Кто похочет с нами итти волею, приходите к нам в соединение. А сами вы, битюцкие жители, выбирайте меж себя атаманов и есаулов, по казачьему обыкновению. Решайте все дела собою, а приказных и воевод не слушайте. И еще: на великого государя чтоб вы хлеб не сеяли, а пахали б на себя.
Два дня провели повстанцы в том селе. И оба дня «били смертным боем» приказного человека, возглавлявшего управление Битюгской волостью. Крестьяне с одобрением наблюдали за расправой. Один из них, Роман Желтопятый, говорил повстанцам:
— Для чево вы не убьете ево до смерти? Буде вы мне дадите хотя рубль, я не только одного ево, но и трех человек убью до смерти.
Важные для властей известия сообщил в Воронеже острогожский казак, которого посылали «на Хопер тайно для проведыванья Булавина»:
— Булавин по Хопру и Бузулуку все городки возмутил, и все с ним пошли на Усть-Хопер. А со всякого городка с ним идут по половине, а другая половина остается в городках. Идут сухим путем и плавною. И в вербное воскресенье пришел к Дону на Усть-Хоперское. И по Дону многие городки ему поддаются, и с Медведицы к нему идут.
Но не все станицы и казаки присоединяются к восстанию:
— А Поротовской (Правоторовской? — В. Б.) станицы и Донецкой городок, Казанка, Микулин, Тишанской Старой и Новой городки к нему не поддались и поддаваться не хотят, и оберегают пушки и ядра, кои в Донецком лежат.
Цель Булавина — идти в Черкасск «побить стариков». Работных людей, которые готовили государев лес по Хопру, он «распустил, а начальника их посадил в воду» (утопил).
Князь Волконский называет (в новом доношении царевичу Алексею) имена атаманов, избранных жителями сел и деревень, приставшими к восстанию: в Грибановке — тамбовец Гаврила Викулин, в Никольском — Алексей Скрылев.
Тамбовцы Трофим Мещеряков и Кузьма Платицын известили козловского воеводу: как они были в Пристанском городке, то приезжали к Булавину 10 правоторовских казаков, кланялись ему:
— Прости нас, Кондрат Афанасьевич!
— За что простить?
— Прошлой осенью присылал ты в нашу Правоторскую станицу своих казаков, чтоб склонить нас в свое согласие. А мы тех твоих посланных посажали в воду, а иных, оковав, отослали в Войско (Черкасск. — В. Б.) и в Москву.
— Помню сие дело. Плохо вы, казаки, то сделали.
— Плохо, господин атаман. Сами знаем. Прости нас, дураков!
— Ну, ин так и быть. Для нынешнего великого дела вас прощаю. Идите со мной в поход на Черкаской бить старшин-изменников.
— Пойдем с радостью, Кондрат Афанасьевич.
— Ну, с богом.
Восстание, ширившееся и нараставшее, как снежный ком, охватывало все новые места по Дону, соседним русским и украинским уездам и полкам. Везде находилось много недовольных, которые шли к Булавину. Но делали это не все — ряд казачьих станиц, а также деревень и тем более городов по соседнему пограничью не захотели включиться в восстание. Более того, в пределах отдельных станиц и селений происходил раскол: одни переходили на сторону повстанцев, другие выступали против них, скрывались в лесах.
Те же два тамбовца наблюдали в Пристанском городке, уже после ухода из него Булавина с войском, как идут туда крестьяне разных новопоселенных деревень Тамбовского, Козловского уездов — из тех же Ключей, Корочана и других. Встречались им по пути отряды крестьян в 20, 30 человек, иные с ружьями, «едут в Пристанский городок в их казацкое согласие».
Тамбовец Тимофей Кокорев, посланный офицером Игнатьевым с девятью другими станичниками из Царицына в Козлов с лошадьми, купленными для нужд государевой артиллерии, встретился в Алексеевском городке, недалеко от впадения Бузулука в Хопер, с Булавиным и его войском.
— С ним, Булавиным, казаков тысячи с четыре или больше, конницы с бунчуками; а позади их обоз, идут в восемь рядов.
— Что сделал, — спросил Кокорева Волконский, — тот вор Булавин?
— Остановил свое войско и собрал круг. Отнял у меня письма Артемия Игнатьева о государевых и всяких иных делах, и те, которые имели красные печати, те печати переломав, чли перед ним, вором Булавиным. И он, Булавин, те письма передрал.
— Так. Еще что было?
— Тот Кондрашка Булавин взял меня и привел к воде реки Бузулука и, вынув наголо саблю, спрашивал с пристрастием: зачем тот офицер Артемий Игнатьев повез в орду (к татарам под Астрахань. — В. Б.) три воза стрельев, да два воза огненного ружья, да три пушки под рогожами? Для того, чтоб ту орду наговорить — стоять против нас, казаков?
— Что ты ему сказал в ответ?
— Сказал ему, что с Артемьем такого ружья нет, едет он в Астрахань для покупки лошадей, а не для наговору орды.
— Не врешь? — спрашивал Булавин.
— Ей-ей, не вру; вот те крест святой, что правду говорю.
— Ну, ладно. Хочешь ты и твои товарищи с нами итти, бить воров-старшин в Черкаском? Если хотите, — Булавин обратился ко всем спутникам Кокорева, — идите собою. Я не неволю.
Один из станичников остался с Булавиным, а Кокорев и семь других не захотели, ушли своей дорогой. Волынский выслушал его слова с одобрением, спросил:
— Что те воры говорят о своем походе?
— Говорят, что идут они, Булавин с товарищи, на низ до Черкаского старшин побить за то, что они ево, Булавиной, станицы товарищей многих переказнили, и побили, и городки разорили и пожгли за убивство посланных с Москвы розыщиков Долгорукого и иных.
— А лошадей, которые с тобой были, не тронули?
— Отняли, господин полковник. И государевых артиллерных, и наши, станичниковы.
Кокорев сказал и о действиях Хохлача: отгоне лошадей с тамбовского драгунского двора, разорении воронежских сел и деревень по Битюгу. А Пристанского городка поп с «воровскими казаками», по его словам, поехали в город Борисоглебск «для разоренья», хотели взять в нем «пушки и всякий полковой снаряд; а борисоглебский воевода... ушол», то есть бежал, бросив город.
Тамбовский солдат Иван Шишкин, тоже побывавший в Пристанском городке, видел, как казаки пригнали из Тамбова лошадей, разделили их — по две лошади на каждого из 180 повстанцев; «а иных и продавали».
Козловцы Дементий Сушков и Тимофей Кусов «посланы были в хоперские городки тайным обычаем, шпионами, для подлинного уведомления про бунт и всякое злое дело тамошних хоперских казаков Булавина с товарищи». Они подтвердили сведения о его выступлении в поход в Черкасск «для истребительства войскового атамана и старшин, бутто за их неправду»; с ним пошли казаки изо всех хоперских, бузулукских, медведицких и иных речек городков, из каждого — по половине, «а бурлаки все»; тамбовцы-плотовщики «с ними соединились».
Сушкова и Кусова козловский воевода тоже спрашивал о планах Булавина. Те ответили:
— Хотят они, взяв Черкаской, итить разорять Азов, а потом до Москвы. А в Азове и на Москве и во всех городах вывесть им бояр, да прибыльщиков, да немцев.
Те же шпионы по хоперским и иным городкам не раз слышали разговоры среди казаков, которые сами называли «прелестью», то есть прельщением: выдавая желаемое за действительное, повстанцы и их сторонники, сочувствующие, передавали из уст в уста, будто в Козлове и Тамбове «побили до смерти» воевод Волконского и Данилова, а жители обоих городов сдались и все с восставшими заодно. А по ним, булавинцам, «пушка ни одна в Козлове и в Танбове не разродилась (не разрядилась, не выстрелила. — В. Б.), но только де с полки схватывало». Все эти слухи — не что иное, как рождающаяся на глазах народная легенда, наподобие тех, которые появились при Разине, в бурные, грозовые дни второй Крестьянской войны (Разина ни пуля не берет, ни ядро не тронет). В дни третьей крестьянской войны, а восстание становилось, и чем дальше, тем больше, именно такой войной, поскольку в нее включались массы крестьян, горожан, работных людей и других простых людей, происходило то же самое — опоэтизирование в глазах народа действий и мыслей его защитников — повстанцев, их образа.
Очень интересны сообщения Сушкова и Кусова о «письмах», которые слал Булавин «из походу» к Хохлачу и его казакам, оставшимся на Хопре:
— Чтоб вы ныне хлеба не сеяли и не пахали и из городков никуда не отлучались, а были б в собрании и к службе в готовности. А пришлых с Руси беглецов примали со всяким прилежанием, а против прежней обыкности с них, беглецов, деньгами, и животами (имуществом. — В. Б.), и вином не брали для того, чтоб больше к нам в хоперские городки беглецов шло.
— А новые беглецы, — спросил Волконский, — к ним идут?
— Идут многое число с Руси по разным дорогам. Мы их встречали неединожды. И таковых беглецов они, хоперские казаки, по половине посылают к нему, Булавину, вслед.