Головкин писал к Салтыкову, приказывал послать против беглецов «в прибавку» солдат, шляхту, конных рейтар «пристойное число с добрыми офицеры»; ловить тех крестьян, возвращать их помещикам, а тех, кто будет «боронитца ружьем», вешать «по дорогам, где пристойно».
Почти по всей Европейской России поднимается па борьбу угнетенный люд, и Булавин с повстанцами знают об этом. Новый войсковой атаман, избранный волей восставших, принимает энергичные меры для расширения движения.
ПОДЪЕМ ДВИЖЕНИЯ
Лихорадочная деятельность Булавина и его сподвижников в мае — июне преследует две главные цели: успокоить царские власти, чтобы предотвратить посылку новых карательных войск и тем самым получить передышку; увеличить ряды повстанцев, привлечь новых союзников и развернуть более широкое восстание. Замыслы эти удалось осуществить только отчасти. Прежде всего не удалось, конечно, ввести в заблуждение Петра и его окружение. Канцлер Головкин, узнав о письмах Булавина с повинной и сообщением о событиях в Черкасске, в письме царю резонно замечает:
— ...Те воры, опасаяся на себя приходу Вашего величества ратных людей, являют себя бутто с повинною, а, по-видимому, хотят себе тем отдух получить, дабы вяще усилитца и присовокупить себе таких же воров, как и ныне являютца.
Головкину вторит князь Василий Владимирович Долгорукий, брат убитого прошлой осенью карателя, назначенный Петром новым главнокомандующим войсками против булавинцев:
— А что, государь, писали они отписки до Вашего величества с покорением, и то, государь, все воровством своим поступали обманом.
В майской отписке на имя Петра, присланной в Посольский приказ, Булавин, как войсковой атаман, выступает от имени всего Войска Донского:
— Слышно нам чинитца, что нашего Войска Донского вор, бывшей наш атаман Лукьян Максимов да Ефрем и при них будущие (при них бывшие, служившие. — В. Б.) писали тебе, великому государю, воровски, ложно, отбывая воровства своего, бутто мы, собрався с Войском Донским, хотим тебе, великому государю, изменить и бутто хотим итти на твои государевы городы войною. И те их, Лукьяновы с товарыщи, на нас ложные письма.
Булавин объясняет цель выступления против Максимова и других «воров» — старшин:
— А мы Войском Донским собрались со всех рек и станиц, и Запорог (Запорожской Сечи. — В. Б.), и гребенские, и яицкие старые служилые казаки, пришли в Черкаской укрепить по-прежнему и быть так, как отцы и деды наши и мы служили прежде сего благочестивым бывшим государем нашим и тебе, великому государю.
Взятие Черкасска, по словам отписки, произошло при помощи и по воле «правых казаков», которые «поневоле» сидели в осаде вместе с Максимовым и другими старшинами. Они тех «воров» «выдали и все с нами соединились служить тебе, великому государю, верно». Старшин казнили за многие разорения, которые они чинили без царского указа и «без нашего, войскового, ведома».
Снова повторяется мотив сохранения старых донских порядков и обычаев:
— А собралися мы не на войну, только для утверждения, чтоб у нас, в Войску Донском, было по-прежнему, как было при дедах и отцах наших.
После новых уверений в «верности» Булавин затрагивает самый острый вопрос:
— А ныне нам, твоим государевым рабам, слышно по таким прелестным письмам воров, бывшаго атамана Лукьяна Максимова с товарищи: посланы от тебя, великого государя, полки на наше Войско Донское войною; и то напрасно.
От просьб атаман переходит к предупреждению:
— И буде посланные полки будут наши казачьи городки войною разорять, и мы вам будем противитца всеми реками, и с нами вкупе и кубанские.
Призывая царя и «государевых наших бояр», «чтоб было безсорно и без всякого разорения меж собою», войсковая грамота заключает:
— Все мы християня. А не так бы было, как и преже сего: много людей погубили. А наше помышление только, что на зачинающих бог помощник.
Подобные же мысли развиваются в обращениях Булавина и его сподвижников к «полководцам» (командирам карательных войск), воеводам некоторых городов. В отписке начала мая Булавин, опять от имени Войска Донского, перечисляет те же и новые обвинения в адрес черкасских старшин: «многие к нам неправды и разорение, и всякие нестерпимые налоги»; не давали казакам на дуван (дележ) государево денежное и хлебное жалованье, а также деньги (20 тысяч рублей) «за астраханскую службу» (участие в подавлении восстания в Астрахани за два года до этого) ; вопреки государевым указам и грамотам из Посольского приказа «о непринимании новопришлых с Руси людей» они, Максимов и старшины, тех людей многих принимали, давали им письма «о заимке юртов без нашего войскового ведома», брали за то многие взятки. Они же высылали с Дона в Русь не только новопришлых людей, но и многих старожилых казаков, а их самих, их жен и дочерей, даже малых детей в воду сажали, вешали, давили между колодами, всякое ругательство чинили, городки многие огнем выжгли, а пожитки наши себе отбирали. «И то они чинили не против его, великого государя, указу».
Обвинения в адрес Максимова и его приспешников были верными. Они действительно принимали беглых, селили их на Дону, в том числе по своим заимкам, в глухих местах, брали с них взятки. Но попытка свалить вину за прием беглых на одних черкасских старшин — не более чем уловка, тактический ход, мало, впрочем, убедительный. Столь же наивен довод о том, что старшины чинили жестокости не по царскому повелению. Он повторяется, когда речь заходит об осенних событиях прошлого года:
— А присланного ево, великого государя, полковника князь Юрью Долгорукова убил не один Кондратей Булавин, с ведома с общаго нашего со всех рек войскового совету, потому что он, князь, поступал и чинил у розыску не против его, великого государя, указу.
Сообщают донцы о казни черкасских старшин, об избрании Булавина войсковым атаманом, новых старшин, «кто нам, Войску, годны и любы...; и по договору для крепкого впредь постоянства и твердости в книги написали». Никаких замыслов против государевых городов, продолжает отписка, мы не имеем, никакого на них нашествия и разорения не замышляем; как служили прежде русским государям (перечисляются по именам, начиная с деда Петра — Михаила Федоровича), так «и ему, великому государю, всем Войском и всеми реками все-усердно по-прежнему непременно служить и всякого добра хотеть обещаемся». И в том «в правде» всем Войском целовали крест и евангелие; «и меж себя, Войском, учинили мы Войском в любве и в совете за братство по-прежнему».
После столь идиллического изображения обстановки в Черкасске и по всему Дону и сообщения о казни старшин и избрании Булавина следуют призыв к «полководцам» не ходить с ратными полками к Черкасску, по Дону, Донцу и Хопру и предупреждение:
— А буде вы, полководцы, преслушав ево, великого государя, указов, насильно поступите и какое разорение учинили, и в том воля ево, великого государя; мы Войском Донским реку Дон и со всеми запольными реками уступим и на иную реку пойдем.
Снова, на все лады повторяя слова о верности великому государю, составители отписки в конце ее уже исходят из того, что по воде царя его полководцы и ратные люди будут и дальше «насильно поступать» против Bойска Донского. К угрозе «противитца» их действиям добавляют угрозу уйти «на иную реку», то есть оставить Дон, родные очаги и перебраться в другое место, сменить российское подданство на другое. Слова об «иной реке» — отнюдь не пустая угроза, и это верно уловил канцлер Головкин:
— Тако ж разсудили мы, — пишет он Петру, — потребно быти о помянутом воре Булавине дать знать чрез письмо к Петру Толстому (русский посол в Стамбуле. — В. Б.), за секрет вкратце объявляя, что такой вор, присовокупи к себе некоторых единомышленников, шатается по Дону; и ежели то у Порты (в Турции, — В. Б.) отзовется, то б он то старался уничтоживать и с прилежанием тамо у турков предусматривать: не будет ли от него, Булавина, какой к Порте или татарам подсылки пли их ко оному склонности.
В новой отписке «полководцам», несколькими днями позже, Булавин упрекает их за то, что они двинули полки в районе Северского Донца «под наши козачьи городки и под Черкаской войною», «и хотитя разорять нас, Войско Донское, напрасно». Снова следуют уверения в верности царю, призывы не ходить войною против донских казаков, наконец, — предупреждение:
— А естьли пойдетя на нас, и мы вам будем противитца вышним своим творцом богом.
Письма «полководцам», помимо Булавина, направлял Хохлач. В одном из них, на имя стольника Бахметева, а также «всех бояр», он призывает его стать заодно за веру, против немцев и прибыльщиков; а до бояр, торговых людей и черни нам, мол, дела нет. В другом, на имя того же Бахметева и полковника Тевяшова, атаман ставит их в известность и призывает:
— Мы, донские казаки, собрались все вкупе с запорожскими казаками, з Белогороцкой ордою, с калмыки и с татары, и з гребенскими, и с терскими, и с яицкими казаками истребить иноземцев и прибыльщиков. И вы б, Степан и Иван, шли с нами заодно.
В начале мая Булавин шлет «отписку за войсковою печатью» в Азов губернатору Ивану Андреевичу Толстому, требует у него прислать пожитки Лукьяна Максимова я Ефрема Петрова, которые они отвезли в Азов и Троицкий; если же губернатор не пришлет, то он, Булавин, «пойдет под Азов и под Троецкой и на море сам. А войско свое пошлет водяным и сухим путем».
От воронежского воеводы войсковой атаман требует присылки «государева жалованья» для Войска Донского в Черкасск, от киевского и белгородского — отпустить из Белгорода его жену Анну Семеновну с сыном «и проводить ее до первых наших казачьих городков на подводах, не задержав»; иначе («если не отпустите») «за то вы, господа, на наше Донское Войско не погневойтеся, за то будет хуже. Пожалуйте ради творца нашего и здравия нашего благочестивого государя, не оставтя нашего донского войскового прошения. Также и освободите будущих с нею». В одной из отписок Голицыну он требует, чтобы жену привезли в Трехизбянскую станицу «с нарочными людьми»; иначе он пошлет к Белгороду 40 или 50 тысяч человек и больше.