Они должны были драться на револьверах на расстоянии трех футов. Но только один револьвер должен был быть заряжен.
– Я вижу это так, – сказал мне Джордж. – Я не могу сказать, что хочу рисковать своей жизнью, полагаясь на волю случая. Я вообще не могу сказать, что хочу драться на этой дуэли. Но я должен это сделать. Будь я проклят, если я, англичанин, собираюсь показаться лишенным мужества в глазах какого-то иностранца. Но если он откажется драться на таких условиях, моя ответственность закончится. Именно он будет трусом.
– А если он не откажется? – поинтересовался я.
– Тогда, старина, я пойду до конца, – спокойно сказал Брастоу. – Мы делаем много забавных вещей, не задумываясь, Стаунтон. И хотя теперь мне снова следует сделать такую вещь из-за побега с Элоизой, я должен встретить это лицом к лицу.
Я невольно улыбнулся этому повторению моих собственных мыслей.
– Он ее муж, и здесь нет места для нас двоих, – добавил Джордж. – Но если он откажется драться, то, выражаясь его собственным языком, честь будет удовлетворена, насколько это касается меня. При таких обстоятельствах я могу настаивать только на одном условии: он должен будет поклясться развестись с Элоизой.
И поэтому утром я явился на место дуэли. Секундантом барона был маркиз дель Витторе – итальянец, превосходно говоривший по-английски. Мы отплыли с материка на отдельных лодках. Барстоу и я прибыли первыми и поднялись по крутой тропинке вверх по утесу к небольшому ровному пространству на вершине. Потом пришли остальные, и я помню, что в тот момент неосознанно отметил странную синеву вокруг губ барона и его затрудненное дыхание. Но я был слишком взволнован, чтобы обращать на это внимание.
Барстоу сидел на камне, глядя на море, и курил сигарету, когда я подошел к дель Витторе.
– Мое первое условие, – сказал я, – заключается в том, что ваш подопечный должен поклясться честью развестись со своей женой в случае его отказа драться.
Маркиз уставился на меня в изумлении.
– Отказа драться! – воскликнул он. – Но мы же именно для этого сюда пришли.
– Тем не менее я вынужден настаивать, – отозвался я.
Мой собеседник пожал плечами и подошел к фон Талрейну, который тоже изумленно уставился на него. А потом он начал смеяться противным смехом. Барстоу же посмотрел на него довольно равнодушно.
– Если я откажусь драться, – усмехнулся барон, – то, разумеется, дам клятву развестись с женой.
– Хорошо, – лаконично ответил Джордж и снова посмотрел на море.
– Тогда давайте обсудим условия, месье, – сказал мне дель Витторе.
– Условия были установлены моим подопечным, – заметил я, – на что он имеет право, будучи стороной, которой бросили вызов. Дуэль будет вестись на револьверах, на расстоянии трех футов, и только один револьвер будет заряжен.
Маркиз молча уставился на меня, а барон, с лица которого исчезли последние краски, поднялся на ноги.
– Невозможно, – резко сказал он. – Это было бы убийством.
– Убийством с одинаковыми шансами умереть, – тихо заметил я.
На какое-то время воцарилось молчание. Джордж повернулся и уставился на своего противника. Внешне он был спокоен, но я видел, как пульсирует его горло.
– Это самые невероятные условия, – сказал итальянец.
– Возможно, – ответил я. – Но в Англии, как вы, может быть, знаете, мы не деремся на дуэлях. Мой друг совершенно не умеет обращаться с револьвером. И поэтому он не понимает, почему должен делать то, что должно привести к его верной смерти, хотя он вполне готов использовать равные шансы. Его предложение не дает преимущества ни одной из сторон.
– Я категорически отказываюсь! – резко воскликнул барон.
– Великолепно! – обрадовался Джордж. – Тогда это дело закончено. Вы отказались драться, и я буду вам очень обязан, если вы начнете бракоразводный процесс как можно скорее.
И тут произошла одна из тех мелочей, таких маленьких, но так много меняющих. Барстоу улыбнулся мне: «Я же тебе говорил!» – означала эта улыбка. И его противник увидел это.
– Я передумал, – сказал фон Талрейн. – Я буду стреляться на этих условиях.
И снова наступила тишина. Джордж Барстоу стоял совершенно неподвижно, я же чувствовал, как мое собственное сердце зашлось в бешеном стуке. И теперь, оглядываясь назад, я иногда пытаюсь понять психологию того, что тогда происходило. Блефовал ли барон или он просто принял те условия в момент неконтролируемой ярости, вызванной этой улыбкой? А что думал тогда сам Барстоу? Ведь несмотря на то, что он никогда много не говорил об этом, я знаю: он не ожидал, что муж Элоизы будет драться. Это было ясно из того значения, которое он придавал своему первому условию.
А потом все внезапно изменилось. Теперь уже никто и ничто не смогло бы вмешаться в происходящее. Условия Барстоу были приняты – и ни один человек, называющий себя мужчиной, не мог отступить. Маркиз отвел меня в сторону.
– Можно ли что-то сделать? – спросил он. – Это не дуэль, это убийство.
– Так же, как и другие дуэли, – ответил я.
И все же это казалось совершенно нелепым – каким-то жутким кошмаром. Через минуту один из этих двоих будет мертв. Джордж, немного бледный, но совершенно спокойный, докуривал сигарету. Барон, белый, как мел, ходил взад-вперед твердыми маленькими шажками. И внезапно я осознал, что этого не может быть – не должно быть.
Дель Витторе дрожащими руками вытащил два револьвера. Он протянул мне патрон и отвернулся.
– Я даже не хочу знать, какой револьвер будет заряжен, – сказал он. – Протяните мне оба, когда вы закончите.
Я вернул ему оружие и оглянулся.
– Сейчас я подброшу монету, – сказал я. – Барон выбирает сторону.
– Орел, – пробормотал противник Джорджа.
– Это решка, – сообщил я. – Барстоу, вы возьмете револьвер, который у маркиза в правой руке или в левой?
Мой товарищ отшвырнул сигарету.
– В правой, – лаконично ответил он.
Я протянул ему один из револьверов, а второй дель Витторе отдал своему подопечному. Затем мы поставили обоих мужчин лицом к лицу. И внезапно у секунданта барона сдали нервы.
– Покончим с этим! – крикнул он. – Ради Бога, покончим с этим!
Раздался щелчок: фон Талрейн выстрелил. Его револьвер оказался не заряжен. Какое-то мгновение он стоял неподвижно, пока полностью не осознал, что все это значит. А затем он издал сдавленный крик страха, и его рука прижалась к сердцу. И внезапно его колени подогнулись. Он упал и остался лежать неподвижно.
– Что с ним? – пробормотал Барстоу. – Я не стрелял.
– Он мертв, – с глупым видом сказал дель Витторе. – У него сердце… очень слабое.
Джордж Барстоу отшвырнул револьвер.
– Слава Богу! Я не стрелял, – хрипло повторил он. И вокруг нас воцарилась тишина, нарушаемая лишь нестройным криком чаек.
– Результат напряженного восхождения на гору, – подал голос дель Витторе через некоторое время. – Именно это мы должны сказать. И мы должны разрядить тот револьвер.
– В этом нет необходимости, – медленно произнес я. – Он никогда не был заряжен. Ни один из них не был.
Тайный свидетель
Не знаю точно, когда впервые понял, что Майлз Стэндиш влюблен в Мэри Сомервиль. Как правило, мужчины очень ненаблюдательны в таких делах, и я полагаю, что не являюсь исключением. Однако все, что мне известно, так это то, что когда я осторожно упомянул об этом Филлис Данкертон, она звонким голосом заметила, что следующим великим открытием, которое я сделаю, будет то, что Земля круглая. Так что я предполагаю, что это должно было быть весьма очевидно.
Так или иначе, это было не настолько важно, за исключением того, что я хотел бы точно об этом узнать. Домашняя вечеринка у Сомервилей была в разгаре, когда я приехал. Для того, чтобы принять гостей по всем правилам, прежде всего появились наши хозяин и хозяйка – Джон Сомервиль и его жена. Джон был состоятельным человеком – что-то из области торговли хлопком, – который в сравнительно раннем возрасте достиг такого уровня достатка, что мог бы, если бы захотел, совсем отказаться от бизнеса. Но он предпочитал иметь какое-нибудь занятие и теперь, в свои сорок пять лет, все еще ездил в Лондон пять дней в неделю. Это был невысокий мужчина, худой и даже тощий, с проницательными задумчивыми глазами, от которых могло укрыться лишь немногое из того, что происходило вокруг.
Я познакомился с ним через Мэри, его жену. Она была моложе его на пятнадцать лет, и если когда-нибудь и возникал вопрос, почему эти двое поженились, то именно сейчас. Эта женщина была одним из самых очаровательных созданий, которых я когда-либо видел, – тот сорт девушек, которые могли бы выйти замуж буквально за любого, кого бы они ни выбрали. И пять лет назад она довольно неожиданно вышла замуж за Джона.
Лично я всегда считал, что немалую роль в этом сыграли деньги. Не то чтобы Джон был недостаточно приличным парнем, но сказав эти слова, можно было больше ничего не говорить. С невозможной натяжкой его можно было бы рассматривать как человека, способного вызвать романтические чувства в девичьем сердце. Он был чересчур эгоцентричным и чересчур деловым человеком, не говоря уже обо всем остальном. И все же Мэри, несмотря на многочисленных мужчин у ее ног, выбрала его.
Теперь же у меня создалось впечатление, что она начала жалеть об этом. Они с мужем очень хорошо ладили друг с другом, но это были очень сдержанные отношения. Мэри испытывала к Джону симпатию, а он невероятно гордился ею – вот и все. Этого уже было много для хозяев дома, где мы гостили.
Была среди гостей еще одна супружеская пара – Питер Данкертон и его жена. Питера можно было назвать самым настоящим троллем с языком гадюки, но он определенно был симпатичным и очень забавным собеседником.
Молодежь была представлена Тони Мерриком, младшим офицером артиллерии, и веселой миниатюрной девушкой по имени Марджори Стэнвей, которая проводила основную часть времени, отрабатывая новые танцевальные па в зале под музыку граммофона.