И, наконец, среди нас был человек по имени Майлз Стэндиш, единственный, кого я никогда раньше не встречал. Он был своего рода плантатором в FMS. Ему было около тридцати лет, и он, казалось, был везде и делал все, что угодно. У него был весьма ленивый, приятный голос и привычка поднимать брови, когда он говорил, что делало забавными самые обычные его замечания, а юная Марджори, к ярости молодого Меррика, открыто обожала его. А вот самая выдающаяся личность этого вечера, Мэри, в те дни все время отсутствовала.
Она представила меня Стэндишу, как только я приехал.
– Единственный, кого вы не знаете, Билл, – сказала она. – Майлз, это Билл Кэнфорд, который является почти неотъемлемой частью нашего дома.
– Очень приятное занятие, – небрежно заметил мой новый знакомый, и у меня сложилось впечатление, что у него были очень наблюдательные глаза. – Если бы я мог позволить себе стать частью дома, то выбрал бы для этого английский загородный дом.
Некоторое время мы вели непринужденную беседу, и он, разумеется, был очень интересным человеком. И очень рациональным. Его знания, касающиеся каучука и будущего этой отрасли, очевидно, приобретенные там, где он жил и работал, выдавали в нем человека, способного наблюдать и мыслить самостоятельно.
– А где же, – спросил я через некоторое время, – наш достойный хозяин?
– Мой дорогой Билл, – засмеялась Мэри, поднимая глаза от чайного столика, – у Джона теперь новая игрушка. Его теперешняя секретарша так страшна на лицо, что он не может находиться с ней в одной комнате. Поэтому у него есть что-то вроде фонографа, кажется, Джон называет его супердиктофоном, и он диктует свои письма в него. В этом приборе не нужно говорить в трубку, как делается в большинстве из них. Он стоит в углу и выглядит просто как обычная коробка. Ну и каждое утро секретарша приходит, снимает пластинки и записывает то, что он сказал.
– Может быть, ему стоило бы сменить секретаршу, – лениво заметил Стэндиш. – И все же он, без сомнения, очень счастлив.
Он наклонился к Мэри, чтобы зажечь ей сигарету, и я был потрясен ощущением физической подготовки, которое, казалось, излучал этот человек. Твердый, как гвоздь: без единой унции лишней плоти. Поистине это был довольно крутой посетитель в суровом доме.
Я предполагаю, что женщина заметила бы скрытую ложь в тот вечер после ужина. Теперь, в свете последующих событий, я осознаю, что напряжение уже тогда сгустилось среди нас, хотя сам я не чувствовал его. Это была просто мелочь – случайный обрывок разговора между двумя каучуковыми бизнесменами. Стэндиш тасовал карты, а его партнерша Филлис Данкертон сделала какое-то замечание о его превосходных способностях играть в бридж, которые не ухудшились из-за того, что он жил на краю света.
Он в ответ ухмыльнулся:
– Мы не все дикари, миссис Данкертон. Даже если у нас нет десяти заповедей, а человек может вызвать жажду.
– В данный момент, – тихо заметил Джон Сомервиль, – мы не находимся к востоку от Суэца.
На мгновение на губах Филлис Данкертон промелькнула слабая улыбка. А затем…
– Как чудесно Киплинг понимает человеческую натуру, не правда ли? – пробормотала она. – Мы с тобой, Билл… и оригинальный беструбочный фонограф… Для меня это повод для самых серьезных подозрений.
Да, напряжение начало нарастать. До какой степени оно выросло, я не знаю, но оно точно имело место. Как я уже сказал, я понял это впоследствии. Джон Сомервиль подозревал свою жену и Стэндиша. Не то чтобы он что– то сказал или даже намекнул на что-то в тот вечер, если только не считать одного замечания. Как всегда, Джон был превосходным учтивым хозяином, по крайней мере, мне так казалось. Хотя, когда пару дней спустя я обсуждал это с Филлис Данкертон, она посмотрела на меня с жалостью, услышав мои слова.
– Дорогой мой дружище, – сказала она, – вы, должно быть, отчасти нуждаетесь в разъяснении. В этом доме такая густая атмосфера, что ее можно резать ножом. Наш достойный Джон наблюдает за этими двумя, как кошка, следящая за мышью. Все это крайне забавно.
– Вы думаете, Мэри влюблена в Стэндиша? – уточнил я.
– Это ведь Моэм сказал в одной из своих пьес, что вокруг слова «любовь» всегда много ненужной суеты? Достаточно очевидно, что она безмерно увлечена Майлзом, – а кто бы им не увлекся? Я сама от него без ума. И, мой дорогой Билл, мне могло бы быть восемьдесят один год, я могла бы иметь вставные зубы, и он все равно оказывал бы мне внимание. Это крайне тяжело для достойной девушки. Вот есть у меня бедный Питер, который не заметил бы Альп, если бы они не были покрыты биржевыми котировками, и я все же напрасно набрасываюсь в своем тщеславии на этого грубияна Стэндиша.
– Интересно, как Мэри с ним познакомилась, – сказал я.
– В самом деле, Билл, – нетерпеливо воскликнула моя собеседница, – ты сегодня невыносимо глуп! Она познакомилась с ним, скорее всего, так же, как все люди знакомятся с другими людьми. Да и так ли это важно? Начало тут не имеет значения, что меня интересует, так это конец.
– Вы действительно думаете, что это серьезно, – заявил я.
Филлис пожала плечами.
– С такой женщиной, как Мэри, никогда точно не знаешь. Я не верю, что у нее мог бы быть настоящий роман с мужчиной, если бы она при этом продолжала жить в доме своего мужа. Но она вполне была бы способна сбежать навсегда, если бы достаточно сильно полюбила другого мужчину. Не унывай, Билл! – рассмеялась она. – Это не твоя забота. А то по выражению твоего лица можно подумать, что Мэри – твоя жена.
– Я очень хорошо отношусь к Мэри, – сказал я натянуто. – Мы знаем друг друга с тех пор, как были детьми.
В этот момент вошел молодой Меррик, и наш разговор прервался. Но я не мог выбросить услышанное из головы. То, что могла существовать хотя бы крошечная возможность, что Мэри сбежит с другим мужчиной, казалось, выбивало почву у меня из-под ног. И вскоре я обнаружил, что тоже наблюдаю за ней и Майлзом и пытаюсь измерить, насколько серьезен их роман. Была ли Мэри влюблена в него? Этот вопрос я задавал себе по дюжине раз на дню. То, что он влюбился в нее, было совершенно естественно. Но было ли верно обратное? Я изучал выражение ее лица, когда она не знала, что я смотрю на нее, и вынужден был признать, что она изменилась. Порой Мэри несколько мгновений сидела, погрузившись в свои мысли, а потом делала над собой усилие, чтобы взять себя в руки и быть веселой и жизнерадостной, какой она всегда была. Но это было вынужденное веселье, и я знал это: она не могла меня обмануть. А порой, когда она выходила из своего мечтательного состояния, если Стэндиш при этом был в комнате, ее взгляд на секунду останавливался на нем, как если бы она пыталась найти ответ на какой-то невысказанный вопрос.
Потом я стал наблюдать за Майлзом Стэндишем. Но по его лицу мало что можно было понять. Годы игры в покер превратили его в лишенную эмоций маску, которую Майлз надевал, когда хотел. И все же мне удалось застать его врасплох раз или два. Однажды после обеда, например. Он держал зажженную спичку, давая Мэри прикурить, и их глаза встретились над пламенем. И в его взгляде были такие сосредоточенная любовь и страсть, каких я никогда раньше не видел. Затем, через мгновение, все это улетучилось, и Стэндиш сделал какое-то банальное замечание. Но мне казалось, что правду об их любви только что провозгласили через мегафон.
А в другой раз это было еще более очевидно. Как– то я, не раздумывая, вошел в бильярдную, и они были там одни. Они стояли очень близко друг к другу у камина, разговаривая о чем-то с серьезным видом, и когда я открыл дверь, быстро отодвинулись в разные стороны. Поистине, это было настолько очевидно, что я чуть не совершил ужасную бестактность, извинившись за вторжение. А Стэндиш уже взял газету, после чего Мэри улыбнулась и сказала: «Почему бы вам двоим не сыграть?» Но правда снова как будто бы прозвучала с небес: эти двое были влюблены друг в друга. Чем же все это кончится? Собиралась ли Мэри сбежать с Майлзом или все это умрет естественной смертью, когда он снова отправится на Восток?
Я считаю, что более вероятен был второй вариант, если бы Джон Сомервиль не довел дело до конца. Это произошло после обеда, в тот самый день, когда я с удивлением застал влюбленных в бильярдной.
– Кстати, Стэндиш, – поинтересовался Джон, когда мы начали собираться для игры в бридж, – когда вы возвращаетесь назад?
– Я еще не решил окончательно, – сказал Майлз, закуривая сигарету. – Не в ближайшее время, я думаю.
– Хотите нанести визиты, я полагаю, и повидать всех своих друзей. А я вот только что вспомнил, дорогая, – повернулся Сомервиль к жене, – Генри Лонгстафф очень озабочен тем, чтобы приехать на несколько дней, так скоро, как мы сможем принять его. Нам с ним нужно обсудить довольно важную сделку.
Я взглянул на Филлис Данкертон: на ее губах играла улыбка.
Я взглянул на Майлза Стэндиша: его лицо ничего не выражало. Я взглянул на Мэри: она уставилась на мужа.
Потому что все трое, как и я, знали, что в доме нет еще одной свободной комнаты. Если Генри Лонгстафф, приедет погостить, кто-то должен будет уйти.
– Боюсь, мне придется свернуть свою палатку и очень скоро исчезнуть, – просто сказал Стэндиш. – Послезавтрашний день подойдет для мистера Лонгстаффа или лучше ему приехать завтра?
– Послезавтрашний день подойдет идеально, – сказал Сомервиль. – Жаль, что вы не можете задержаться подольше.
А потом мы сели за бридж в атмосфере, которая, как впоследствии описала ее Филлис Данкертон, заморозила бы печь. Больше, конечно, ничего сказано не было, но слова были не нужны. Маски были сняты, и все это знали. Майлза Стэндиша выпихнули из дома таким же вопиющим образом, как если бы ему указали на дверь. И мало того, это еще и было сделано в присутствии всех нас, что еще сильнее усугубило ситуацию.
– Я думаю, Джон – дурак, – сказала мне Филлис Данкертон перед тем, как мы пошли спать. – И притом вульгарный дурак. Никто не делает вещи такого рода перед другими людьми. На месте Мэри я бы устроила ему такой скандал, какой он бы никогда не забыл.