социалист», выступал со статьями, где проповедовал идеи христианского социализма. Однако после разгона Думы 3 июня 1907 г. окончательно разочаровался в революции и стал убежденным монархистом. В 1909 г. участвовал в сборнике «Вехи», авторы которого призывали интеллигенцию обратиться от революции к религии. В 1911 г. вышел сборник статей Б. «Два града». В 1912 г. Б. защитил как докторскую диссертацию свою книгу «Философия хозяйства». В 1917 г. вышла наиболее значительная философская работа Б. «Свет невечерний», вторая часть «Философии хозяйства», по словам Б. — «род духовной автобиографии или исповеди», а в 1918 г. — сборник статей «Тихие думы». В 1917–1918 гг. Б. активно участвует в работе Всероссийского Поместного Собора Православной церкви, составляет ряд его программных документов. 11 июня 1918 г. Б. принял сан священника в Даниловском монастыре в Москве. В 1917 г. Б. выпустил брошюру «Христианство и социализм», где утверждал: «В сердцах человеческих идет… борьба, решается вопрос о том, кому поклониться и поверить: Христу, царство Коего не от мира сего, или же князьям мира сего. Эта же борьба идет и в душе социализма». В 1918 г. Б. в Киеве опубликовал отдельным изданием статью «На пиру богов (Pro и Contra). Современные диалоги», предназначенную для продолжающего линию «Вех» сборника «Из глубины» (вышел в 1921 г., но почти весь тираж был конфискован). Статья «На пиру богов» оказала значительное влияние на Булгакова. С 1919 г. Б. сделался профессором Симферопольского университета, где преподавал политэкономию и богословие. Позднее жил в Ялте. 20 сентября 1922 г. сотрудники ЧК провели у Б. обыск. 13 октября он был арестован и препровожден в Симферополь. Там Б. объявили постановление о высылке за границу. 30 декабря отплыл из Севастополя в Константинополь, куда прибыл 7 января 1923 г. Из Константинополя Б. в том же 1923 г. переехал в Прагу, а в 1925 г. поселился в Париже, где стал профессором богословия и деканом Православного богословского института. За границей Б. писал и публиковал почти исключительно богословские работы (часть из них была издана посмертно): «Купина неопалимая» (1927), «Лестница Иаковля» (1929), «Св. Петр и Иоанн» (1926), «Друг Жениха» (1927) «Агнец Божий» (1933), «Невеста Агнца» (1945), «Утешитель» (1936), «Апокалипсис Иоанна» (1948), «Православие» (1964), сборник проповедей «Радость церковная» и др. Он также создал религиозно-философские исследования «Трагедия философии» (1927) и «Философия имени» (1953). Умер Б. в Париже 13 июля 1944 г. от кровоизлияния в мозг. Похоронен 15 июля 1944 г. на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. У Б. были дети: дочь Мария (1898–1979) и сыновья Федор (1902 г. рождения) и Иван (Ивашечка). Последний родился 25 декабря 1906 г. и умер в Крыму от нефрита 27 августа 1909 г. Смерть Ивашечки оказала значительное влияние на мировоззрение Б. Как отмечал друг и ученик Б. Лев Александрович Зандер (1893–1964), «смерть сына Ивашечки… была пережита о. Сергием не только как личное горе, но и как религиозное откровение. Об этом он помнил всю жизнь. Снимок с Ивашечки на смертном одре всегда украшал его комнату…» Сам Б. писал 27 сентября 1909 г. философу и литературоведу Г. А. Рачинскому (1859–1939):
«Как изобразить Вам пережитое? Скажу одно: я еще никогда не переживал такой муки в своей в общем благополучной, хотя и не свободной от утрат жизни. Мальчик этот наш (Ивашек, 3 л. 7 мес.) был особенный, необыкновенный, с небесным светом в очах и улыбке. Всегда вспоминаю, что родился он в Христову ночь, когда к заутрене звонили колокола. Вестник неба и ушел на небо».
В религиозно-философских, а позднее в богословских трудах Б., как и его друг и философский единомышленник Я. А Флоренский, развивал учение Владимира Сергеевича Соловьева (1853–1900) о Софии — Премудрости Божьей, олицетворении Вечной Женственности, увиденной через призму Божественного Триединства. Учение о Софии (софиология) у Б. выступает как основа Всеединства — универсального учения о Боге, Мире и Человеке. По мысли Б., высказанной в «Свете Невечернем», «отдельный человеческий индивид есть не только самозамкнутый микрокосмос, но и часть целого, именно он входит в состав мистического человеческого организма, по выражению Каббалы, Адама-Кадмона. После совершившегося боговоплощения таким всесовершенным всечеловеческим всеорганизмом является Господь Иисус Христос: входя в Церковь, которая есть Тело Его, человек входит в состав этого абсолютного организма, по отношению к коему первоначальное мистическое единство Адама-Кадмона является как бы низшей, природной основой. Существует мистическая органичность человечества, заложенная уже в Адаме первом. Каждая человеческая личность, имея для-себя-бытие, является своим абсолютным центром; но она же и не имеет самостоятельного бытия, свой центр находя вне себя, в целом». Философ тем самым утверждает, что бытие каждой человеческой личности обретает смысл лишь во вне ее находящемся Божественном Абсолюте. У Булгакова в «Мастере и Маргарите» таким Божественным Абсолютом становится Иешуа Га-Ноцри со своей этической проповедью Абсолютного Добра, и вне его теряют смысл своей жизни и жестокий Понтий Пилат, и гениальный Мастер.
В «современных диалогах» «На пиру богов», построенных по образцу «Трех разговоров» (1900) В. С. Соловьева, Б. рассуждал о судьбах России в условиях, когда предсказанное в соловьевской «краткой повести об Антихристе» пришествие Антихриста в лице большевиков уже состоялось. Б. писал о какой-то невидимой руке, «которой нужно связать Россию», об ощущении, что «осуществляется какой-то мистический заговор, бдит своего рода черное провидение: «Некто в сером» (инфернальный персонаж популярной пьесы Леонида Андреева (1871–1919) «Жизнь человека» (1907). — Б.С.), кто похитрее Вильгельма, теперь воюет с Россией и ищет ее связать и парализовать». У Булгакова в «Белой гвардии» «некто в сером» материализуется в военного вождя сторонников независимой Украины С.В. Петлюру, отмеченного «числом зверя» — 666, и в военного вождя большевиков Л. Д. Троцкого, уподобленного Аполлиону, «ангелу бездны», ангелу-губителю Апокалипсиса. Рассуждения Мышлаевского в «Белой гвардии» и «Днях Турбиных» о «мужичках-богоносцах Достоевских» навеяны не только романом Федора Достоевского (1821–1881) «Бесы» (1871–1872), но и следующим осмыслением этого образа в работе «На пиру богов»: «Недавно еще мечтательно поклонялись народу-богоносцу, освободителю. А когда народ перестал бояться барина да тряхнул вовсю, вспомнил свои пугачевские были — ведь память народная не так коротка, как барская, — тут и началось разочарование… Нам до сих пор еще приходится продираться чрез туман, напущенный Достоевским, это он богоносца-то сочинил. А теперь вдруг оказывается, что для этого народа ничего нет святого, кроме брюха. Да он и прав по-своему, голод — не тетка. Ведь и мы, когда нас на четверки хлеба посадили, стали куда менее возвышенны». Булгаковский Мышлаевский материт «мужичков-богоносцев», поддерживающих Петлюру, однако тут же готовых броситься опять в ноги «вашему благородию», если на них как следует прикрикнуть. Б. в «На пиру богов» приходит насчет народа к неутешительному выводу:
«… Пусть бы народ наш оказался теперь богоборцем, мятежником против святынь, это было бы лишь отрицательным самосвидетельством его религиозного духа. Но ведь чаще-то всего он себя ведет просто как хам и скот, которому вовсе нет дела до веры. Как будто и бесов-то в нем никаких нет, нечего с ним делать им. От бесноватости можно исцелиться, но не от скотства». И тут же устами другого участника «современных диалогов» опровергает, или, по крайней мере, ставит под сомнение этот вывод: «…Чем же отличается теперь ваш «народ-богоносец», за дурное поведение разжалованный в своем чине, от того древнего «народа жесто-ковыйного», который ведь тоже не особенно был тверд в своих путях «богоносца»? Почитайте у пророков и убедитесь, как и там повторяются — ну, конечно, пламеннее и вдохновеннее — те самые обличения, которые произносятся теперь над русским народом».
Булгаков в том варианте окончания «Белой гвардии», который не был опубликован из-за закрытия журнала «Россия», вложил похожие слова в уста «несимпатичного» Василисы: «Нет, знаете ли, с такими свиньями никаких революций производить нельзя…», причем сам Василиса, вожделеющий к молочнице Явдохе, в мыслях готов зарезать свою нелюбимую жену Ванду. Он как бы уподобляется народу по уровню сознания, но не из-за голода, а из-за таких же, как у «мужичков-богоносцев», низменных стремлений.
К «На пиру богов» восходит в «Белой гвардии» и молитва Елены о выздоровлении Алексея Турбина. Б. передает следующий рассказ: «Перед самым октябрьским переворотом мне пришлось слышать признание одного близкого мне человека. Он рассказывал с величайшим волнением и умилением, как у него во время горячей молитвы перед явленным образом Богоматери на сердце вдруг совершенно явственно прозвучало: Россия спасена. Как, что, почему? Он не знает, но изменить этой минуте, усомниться в ней значило бы для него позабыть самое заветное и достоверное. Вот и выходит, если только не сочинил мой приятель, что бояться за Россию в последнем и единственно важном, окончательном смысле нам не следует, ибо Россия спасена Богородичною силою».
Молитва Елены у Булгакова, обращенная к иконе Богоматери, также возымела действие — брат Алексей с Божьей помощью одолел болезнь: «Когда огонек созрел, затеплился, венчик над смуглым лицом Богоматери превратился в золотой, глаза ее стали приветливыми. Голова, наклоненная набок, глядела на Елену…
Елена с колен исподлобья смотрела на зубчатый венец над почерневшим ликом с ясными глазами и, протягивая руки, говорила шепотом:
— Слишком много горя сразу посылаешь, Мать-заступница. Так в один год и кончаешь семью. За что?.. На тебя одна надежда, Пречистая Дева. На тебя. Умоли Сына своего, умоли Господа Бога, чтоб послал чудо…
Шепот Елены стал страстным, она сбивалась в словах, но речь ее была непрерывна, шла потоком… Совершенно неслышным пришел тот, к кому через заступничество смуглой девы взывала Елена. Он появился рядом у развороченной гробницы, совершенно воскресший, и благостный, и босой. Грудь Елены очень расширилась, на щеках выступили пятна, глаза наполнились светом, переполнились сухим бесслезным плачем. Она лбом и щекой прижалась к полу, потом, всей душой вытягиваясь, стремилась к огоньку, не чувствуя уже жестокого пола под коленями. Огонек разбух, темное лицо, врезан