В библиотеке Булгакова была книга М.А. Орлова «История сношений человека с дьяволом» (1904). Там приводится описание храма, принадлежавшего ложе Пайка: «Чарльстонский храм масонов… Принадлежит к числу замечательнейших святилищ этой секты. Общий план его таков. Храм представляет собой громадный квадрат, вся середина которого занята круглым лабиринтом. Вокруг этого лабиринта идут опять-таки квадратом широкие коридоры, а в них открываются двери, ведущие в разные помещения. Правая сторона здания занята помещениями обыкновенного простого масонства, так называемого шотландского толка; левая же половина здания принадлежит демонопоклонникам-палладистам (палладий — статуя вооруженного божества, в данном случае Люцифера. — Прим, авт.). Самая главная святыня храма находится в его задней части, противоположной основному входу. Здесь выстроен очень просторный зал правильной треугольной формы, с необычайно толстыми стенами. В святилище это, которое называется Sanctum Regnum (святое царство), ведет одна только дверь, вся железная, и чрезвычайно массивная и прочная. Вот здесь-то, в заднем восточном углу этого треугольника, и поставлена главная святыня демонопоклонников — та самая статуя Бафомета, которую, по преданию, вручил тамплиерам сам сатана». Другая святыня Чарльстонского храма — «золотое кресло», вещь весьма любопытная; о его происхождении существует следующее сказание. Первоначально это кресло было простым дубовым, и Альберт Пайк сидел на нем, председательствуя в Верховном совете. Когда Пайк основал палладизм и писал его устав, разумеется, по внушению и под диктовку самого сатаны, то эта работа шла у него совершенно благополучно до известного места. Когда же он приступил к этому роковому месту, то перо в его руке на первой же строчке сломалось. Пайк взял другое перо, но его постигла та же участь. Он переменил бумагу. Но перья продолжали ломаться одно за другим. Стремясь уразуметь это происшествие, Пайк прибегнул к великому заклинанию. На это заклинание к нему никто не являлся, а только какой-то голос громко крикнул ему прямо в ухо, чтобы он немедленно отправлялся в Чарльстон. Пайк приехал туда и рассказал о затруднениях своему другу доктору Макею, такому же убежденному демонопоклоннику, как он сам. Оба они немедленно отправились в храм, заперлись там в том самом зале, где стояло вышеупомянутое дубовое кресло, и предались пламенной молитве, прося Люцифера, чтобы он поборол чары врагов, которые, как думал Пайк, мешали ему писать устав. Окончив эту молитву и взглянув на кресло, они увидели, что из деревянного оно сделалось золотым. На кресле лежала рукопись, и в зале распространился сильный запах горящей серы — явный знак адского посетителя. На кресле они рассмотрели очень хорошо известный им иероглиф, представляющий собой подпись Баал-Зебуба. Рукопись была написана прекрасным почерком, чернилами яркого зеленого цвета на латинском языке и сопровождалась переводами на английский, испанский, французский, немецкий, португальский и голландский языки. В конце рукописи красовалась подпись Баал-Зебуба красными буквами ослепительной яркости». А потом во время собрания братьям-масонам явился в золотом кресле и сам Баал-Зебуб, председательствовавший на сборище. Третьей же святыней Чарльстонского храма был череп Якова (Жака) де Моле (1243–1314), гроссмейстера (великого мастера) ордена тамплиеров (храмовников), рыцарей Соломонова Храма, сожженного на костре во Франции 18 марта 1314 г. по обвинению в ереси и сношениях с дьяволом.
История этого черепа в изложении Орлова была такова: «Как известно, главное преступление и злодейство храмовников состояло в том, что они в своих непрестанных войнах с Востоком скопили несметные богатства, которыми и завладели папа с королем, после того, как прикончили орден. Но это мимоходом. Главная же суть состояла в том, что череп сожженного Якова Моле остался целым и невредимым. Рыцари-храмовники были настоящие демонопоклонники. Об этом свидетельствует статуя Бафомета, хранящаяся в Чарльстонском капище, которая досталась палладистам тоже от храмовников. Масоны полагают или, лучше сказать, свято веруют, что Яков Моле не весь сгорел на костре. Палач, заведовавший сжиганием, был подкуплен друзьями Моле и устроил так, что когда Моле был задушен дымом, то палач уменьшил огонь и, в конце концов, ему удалось сжечь только тело Моле, голова же осталась цела, на ней обгорели лишь волосы и борода. Палач ее ловко скрыл и потом передал тем, кто его подкупил. После чего череп был очищен и вместе со статуей Бафомета отправлен в Шотландию». Обряд с черепом Моле проходил следующим образом: «В описываемый день неподалеку от гранитного пьедестала с черепом было поставлено кресло, и на нем уселся доктор Макей; это очень важное лицо у палладистов; они считают, что в него преемственно перешла душа последнего гроссмейстера храмовников… Старик как бы совсем умер и оставался мертвым около часа, а потом благополучно воскрес. Как только старый Макей погрузился в свой мертвый сон, череп, лежавший на гранитной колонне, внезапно ярко осветился, словно бы внутри его вспыхнула электрическая лампа. Все огни в зале были тотчас потушены. Свет из черепа исходил сильный, напряженный, распространявшийся по всему помещению. Он с минуты на минуту усиливался, и через несколько времени из глазных впадин хлынули два могучих снопа пламени… это был настоящий живой огонь; он вырывался из черепа с громким свистом и воем, подобно пламени, вырывающемуся из трубы раскаленной печи».
Итак, у масонов-палладистов три священных идола — статуя Бафомета, золотое кресло и череп Якова Моле. Не соприкоснулась ли Маргарита на балу с их образами?
Чтобы проверить нашу догадку, проанализируем сцену ее прибытия на бал и сам Великий бал, сделав одно-единственное предположение: в пяти-мерном пространстве «нехорошей квартиры» Воланд воссоздал аналог Чарльстонского храма, а сам бал — праздничное «заседание» масонской ложи.
Собрания ложи проводились, как правило, ночью. Обряд приема включал проведение неофита с завязанными глазами в помещение, где с него снимали повязку. Нечто подобное переживает и Маргарита. «Первое, что поразило Маргариту, это та тьма, в которую она попала. Ничего не было видно, как в подземелье, и Маргарита невольно уцепилась за плащ Азазелло, опасаясь споткнуться. Но тут вдалеке и вверху замигал огонек какой-то лампадки и начал приближаться. Азазелло на ходу вынул у Маргариты из-под мышки щетку, и та исчезла без всякого звука в темноте. Тут стали подниматься по каким-то широким ступеням, и Маргарите стало казаться, что конца им не будет. Ее поражало, как в передней обыкновенной московской квартиры может поместиться эта необыкновенная невидимая, но хорошо ощущаемая бесконечная лестница. Но тут подъем кончился, и Маргарита поняла, что она стоит на площадке. Огонек приблизился вплотную, и Маргарита увидела освещенное лицо мужчины, длинного и черного, держащего в руке эту самую лампадку». Это был Коровьев — приятель агента, организовавшего прибытие неофитки на шабаш.
Маргарита удивляется отсутствию электричества. «Как ни мало давала света коровьевская лампадка, Маргарита поняла, что она находится в совершенно необъятном зале, да еще с колоннадой, темной и по первому впечатлению бесконечной». А теперь для сравнения дадим описание убранства масонского храма, как его видят сами братья. Храм имеет форму удлиненного прямоугольника, эта геометрическая фигура в древности была символом видимого мира. В храме нет окон. В этом не только историческое напоминание о каменных пещерах, в которых собирались гонимые предшественники масонов по исканию истины, но и символ того, что их мир может освещаться внутренним светом, только духовной просвещенностью. У входа в храм находятся две колонны. Они носят имена колонн храма Соломона. Левая колонна находится в северной части Храма. Она символизирует профанское начало, пассивность, область полутени, отрицание, эгоизм. В этой слабо освещенной части храма ученик Вольных Каменщиков созерцает работы ложи и, по мере сил, обрабатывает «серый необтесанный камень», служащий основанием храма Соломона. В градусе подмастерья член ложи перейдет на южную колонну, в область света, тепла, утверждения и альтруизма. Колонны символически изображали зимнее и летнее солнцестояние, Геркулесовы столпы и т. д. Вокруг ложи устанавливались еще десять столпов, соединенных с первыми двумя. Не такую ли бесконечную колоннаду наблюдает Маргарита?
Но вот Коровьев задул лампадку, «и Маргарита увидела лежащую на полу перед нею полоску света под какою-то темною дверью. И в эту дверь Коровьев тихо стукнул. Тут Маргарита взволновалась настолько, что у нее застучали зубы и по спине прошел озноб. Дверь раскрылась. Комната оказалась очень небольшой. Маргарита увидела широкую дубовую кровать со смятыми и скомканными грязными простынями и подушкою. Перед кроватью стоял дубовый на резных ножках стол, на котором помещался канделябр с гнездами в виде когтистых птичьих лап. В этих семи золотых лапах горели толстые восковые свечи. Кроме этого, на столике была большая шахматная доска с фигурками, необыкновенно искусно сделанными. На маленьком вытертом коврике стояла низенькая скамеечка. Был еще один стол с золотой чашей и другим канделябром, ветви которого были сделаны в виде змеи. В комнате пахло серой и смолой, тени от светильников перекрещивались по полу». Среди присутствующих Маргарита увидела Азазелло, Геллу и Бегемота.
Но «взор ее притягивала постель, на которой сидел тот, кого еще совсем недавно бедный Иван на Патриарших убеждал в том, что дьявола не существует. Этот несуществующий и сидел на кровати.
Два глаза уперлись Маргарите в лицо. Правый с золотою искрой на дне, сверлящий любого до дна души, и левый — пустой и черный, вроде как узкое угольное ухо, как выход в бездонный колодец всякой тьмы и теней. Лицо Воланда было скошено на сторону, правый угол рта оттянут книзу, на высоком облысевшем лбу были прорезаны глубокие параллельные острым бровям морщины. Кожу на лице Воланда как будто навеки сжег загар.
Воланд широко раскинулся на постели, был одет в одну ночную длинную рубашку, грязную и заплатанную на левом плече. Одну голую ногу он поджал под себя, другую вытянул на скамеечку. Колено этой темной ноги и натирала какою-то дымящеюся мазью Гелла.