Эти слова как будто дословно переписаны из программы «Ордена Света». Стоя перед Пилатом, Иешуа проповедует тамплиерское учение — вот тайный смысл романа Мастера. Знаменательно (о, как Булгаков все продумал!), что Орден тамплиеров был основан в 1118 г. в Иерусалиме. Во имя Богоматери девять французских рыцарей, во главе которых стояли Гуго де Пайен и Жоффруа де Сент-Омер, соратники Готфрида Бульонского, дали обет служить Спасителю по монашескому уставу — соблюдая целомудрие, послушание и бедность, охраняя пилигримов на пути в Святую Землю и на ее территории от разбойников. Король Иерусалимский Балдуин II вскоре отдал в их распоряжение часть своего дворца, которая, согласно преданию, была построена на месте стоявшего здесь некогда храма Соломона. Эта часть дворца — «новый храм истины», о котором так вдохновенно пророчествовал Иешуа.
Но какой бог хозяйничает в этом храме? Пилат спрашивает:
— Иешуа Га-Ноцри, веришь ли ты в каких-нибудь богов?
— Бог один, — ответил Иешуа, — в него я верю.
Ответ, на первый взгляд, уклончивый, но для людей, знакомых с историей средневековых ересей, он вполне ясный: Иешуа отвергает разного рода дуалистические религии о противостоянии доброго и злого богов.
После тщательного изучения тайных уставов тамплиеров, регламентирующих деятельность его верхушки («ордена в ордене»), А.Л. Никитин пришел к выводу, что «ни один параграф из них не дает возможности заподозрить рыцарей в какой-либо склонности к «сатанизму», на чем настаивали их обвинители и настаивают клерикальные историки современности. Их сопоставление неопровержимо доказывает, что в основании христианского гнозиса, воспринятого тамплиерами уже в первом столетии крестовых походов, оказалась личность Иоанна Крестителя, а соответствующие реликвии (мощи, псевдомощи) положили начало той самой его статуарной иконографии (фигура с головой в руках, голова на блюде), которая перешла каким-то образом от средневековых тамплиеров в православную иконографию как в живописном, так и в скульптурном ее исполнении»6.
Образ отца, знатока истории западных вероисповеданий, вдохновлял писателя во время работы над романом. Булгаков-младший до тонкостей вник в сложнейшие религиозные вопросы Средневековья. Вывод, к которому пришел А.Л. Никитин, ему был хорошо известен. Оттого и путешествует по страницам романа отрезанная голова Берлиоза. В символическом плане издевательства над ней со стороны компании Воланда следует понимать как глумление над самой священной реликвией тамплиеров, связанной с личностью Иоанна Крестителя.
Итак, сочинение Мастера можно назвать «Евангелие тамплиеров». Разумеется, оно противоречит каноническим церковным текстам, но его нельзя назвать и «Евангелием от Дьявола»[7]. Именно за роман покарает сатана Мастера. Дьявол искушал писателя, в том нет сомнений, но тот не доверил ему своей души. Роман о Пилате написал христианингностик, член «Ордена Света», но не дьяволопоклонник. Он не заслужил тьмы!..
Призраки золотых идолов, привидевшиеся Маргарите, являются ей как вестники новой встречи с Воландом. Мастеру уже не надо скрываться и таиться. «Я ничего не боюсь, Марго, — говорит он любимой, — … и не боюся, потому что я уже все испытал». Прошел страх, угасла болезнь, но влюбленные приготовлены в жертву золотым идолам…
Глава 9О силе и слабости любви
— Что же вам так не нравится в его мыслях?
— Иуду-предателя оправдывал.
— Нет, он только изъяснял его характер.
Аналогии с образом Маргариты, наверное, представляют наибольший интерес для размышлений о двойственной природе любви. С одной стороны, ее хочется сравнить с прекраснейшей из земных женщин — легендарной Еленой Троянской. Она бросает мужа, она образец любви и преданности. С другой… она играет роль Иуды.
Как же совмещаются булгаковское «За мной, читатель! Кто сказал, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви?.. За мной… и я покажу тебе такую любовь!» и евангельское «целованием предаешь ты Сына Человеческого»?
На каждой чаше весов человеческого бытия — любовь: любовь-страсть и любовь-сострадание. От любви-страсти к любви-состраданию человек идет через искушение, но не каждому удается пробиться сквозь тернии собственных желаний и нагромождаемой лжи, и многие несчастные устремляются не к воспитанию чувств, а к самоистреблению.
Как велика любовь прекрасной Маргариты: в ней и страсть, и честолюбие, и нетерпение, и нежность — «она сулила славу она подгоняла его и вот тут-то стала называть Мастером». Эта чудная любовь вмещала в себя мучительную тоску о Мастере и неугасимую ненависть к его гонителям, надежду и веру в будущее соединение. И только ложь Маргариты придавала вину ее любви привкус горечи. Оттого-то Маргарита оставила Мастера в самую страшную ночь его жизни, ушла, заклиная его «не бояться ничего», ушла потому, что «ее ждут, что она покоряется необходимости, что придет завтра». И вернулась, как несчастный Левий Матвей, слишком поздно!
У нее не хватило сил поддержать возлюбленного, она чувствовала себя такой разбитой, так была измучена собственной болью и его страданием, что сама нуждалась в утешении и покое. «Вот как приходится платить за ложь, — говорила она, — я больше не хочу лгать». Забыться хоть на одну ночь, а завтра она придет и — либо они вместе погибнут, либо вместе спасутся.
Предчувствие говорило Маргарите, что Мастер вновь предстанет перед ней, единственный и желанный. Какая сила совершит это чудо соединения — благая или дьявольская — ей было все равно. Она была готова ко всему. Вот оттого так безрассудно и соглашается Маргарита Николаевна на предложение посланца сатаны. О, этот соблазнительный договор: стоит только выполнить совсем необременительные, а скорее приятные условия дьявола, и вот оно, право на исполнение заветного желания!
«— Как я счастлива, как я счастлива, как я счастлива, что вступила с ним в сделку! О дьявол, дьявол! Придется вам, мой милый, жить с ведьмой».
Невероятною силой своей любви Маргарита извлекает Мастера из тьмы, скрывающей его от всех — и любящих, и ненавидящих, — из спасительной для него палаты дома скорби, в котором божественным провидением защищен он от адских сил. Вот грех Маргариты (Иудин грех) — целованием любви предает она Мастера. «Да! Целованием любви предаем мы тебя. Целованием любви предаем мы тебя на поругание, на истязание, на смерть! Голосом любви скликаем мы палачей из темных нор и ставим крест — и высоко над теменем земли мы поднимаем на кресте любовью распятую любовь» (Л. Андреев. Иуда Искариот).
Но проступок Маргариты прощается ей за то, что в собственном горе и отчаянии просит она не за себя и не для себя, — просит за несчастную Фриду, вызывая неудовольствие Воланда: милосердие не по его ведомству, и он никого не может спасти. Благородная душа Маргариты деятельно сострадает скорбящим (Мастеру, Фриде, Пилату, Левию Матвею) — искушение преодолено, она спасена, и с нею вместе те, за кого сердце Марго заступилось. Дьявольские силы вдруг теряют власть над душами Мастера и Маргариты: покой их будет выкуплен заступничеством Иешуа, а прозрение-свет они еще заслужат своей любовью — той, которая «долго терпит, милосердствует… не гордится… не ищет своего… не мыслит зла, не радуется неправде… всему верит… все переносит».
Нек такой ли святой любви вел Булгаков своих героев и не к ней ли звал читателя?
Глава 10Гете и Булгаков
Булгаков не однажды напоминает в романе читателю о «Фаусте». Так, перед тем как войти в «Грибоедов», Коровьев соглашается с Бегемотом, что «сладкая жуть подкатывает к сердцу, когда думаешь, что в этом доме поспевает сейчас будущий автор «Дон Кихота» или «Фауста», или, черт меня побери, «Мертвых душ». А?» Параллели между романом Булгакова и трагедией Гете прослеживаются совершенно отчетливо в образах Мастера и Фауста, Коровьева и Мефистофеля, Геллы и Гретхен.
Начнем с Геллы — Великой Богини, повелительницы богов и смертных, живых и мертвых, являющейся нам то нагой и прекрасной, как Астарта, то одетой в черное вечернее платье, делающее ее похожей на Гель — черно-белую хозяйку преисподней. Наконец, багровый шрам на шее Геллы наводит на мысли о женщине, погибшей насильственной смертью. Сравните теперь отрывок из «Фауста» Гете, где доктору является призрак Гретхен:
Фауст
Как ты бела, как ты бледна,
Моя краса, моя вина!
И красная черта на шейке
Как будто бы по полотну
Отбили ниткой по линейке
Кайму в секиры ширину
Гретхен, как известно из трагедии, была виновна в смерти своей матери и ребенка и кончила жизнь на плахе. Поэтому в царстве мертвых она предстает со шрамом на шее. Вот и выходит, что облик красавицы Геллы отчасти совпадает с обликом прекрасной Гретхен.
Далее. В разговоре между Мастером и Иваном Бездомным выясняется, что последний смог бы распознать сатану, если бы хоть раз прослушал оперу «Фауст». Воланд вспоминает о встрече с очаровательной ведьмой на брокенском шабаше. Бал сатаны в Вальпургиеву ночь как раз и описывает Гете в своей трагедии. Наконец, роман Булгакова предваряется эпиграфом из «Фауста». Это часть диалога между Мефистофелем и Фаустом.
Влияние «Фауста» на булгаковский роман бесспорно, однако два художника по-разному рисуют образ дьявола. Иконография Мефистофеля, так сказать, более каноническая, он один из слуг бога, не всеведущий, а лишь искушенный, из всех духов отрицания наименее тягостный для Всевышнего. Мефистофель действует в то «золотое» время, когда нечистый дух мог еще один на один потягаться с человеком, даже таким гениальным мятежником, как доктор Фауст. Мефистофель в этой борьбе — орудие божественной воли: бог посылает сатану в мир быть спутником человека, чтобы заставить того в «смутном искании» истины стремиться к духовному совершенству.