Мастер живет с обидой на Берлиоза. Он не может простить редактору, что тот не защитил его от нападок критиков. «Описание ужасной смерти Берлиоза слушающий сопроводил загадочным замечанием, причем глаза его вспыхнули злобой».
Кстати, об ужасной смерти. Мастер говорит Ивану: «И, право, я удивляюсь Берлиозу!.. тот, сколько я о нем слышал, все-таки хоть что-то читал! Первые же речи профессора рассеяли всякие мои сомнения. Его нельзя не узнать, мой друг!» Но кто сказал, что Берлиоз не узнал сатану?
Вернемся на Патриаршие и проследим за настроением Михаила Александровича. В начале беседы с Иваном он дважды чертыхается. Чертыханием человек призывает дьявола, и вот к ним присоединяется Воланд. «<…> на поэта иностранец с первых слов произвел отвратительное впечатление, а Берлиозу скорее понравился, то есть не то чтобы понравился, а… как бы выразиться… заинтересовал, что ли». Берлиоз начинает учтиво разговаривать с иностранцем, а чертыхается (дважды) уже Бездомный. Воланд предлагает литераторам закурить, но принимает предложение только Иван. Дьявол считается изобретателем табака. Закуривая, Иван как бы подпадает под власть демонических сил. Берлиоз же уже почувствовал опасность, но не знает, как выкрутиться. Он по инерции продолжает нелепый разговор и даже пробует иронизировать. Но момент истины наступает, когда незнакомец предлагает посмотреть свои документы.
«Черт, слышал все…» — подумал Берлиоз и вежливым жестом показал, что в предъявлении документов нет надобности».
Перечитайте эту фразу, выкинув запятую после слова «черт», и вам откроется та душевная смута, которая нахлынула на редактора. Он догадался, кто перед ним. Но хочет окончательно убедиться в этом, задавая конкретные вопросы.
«— A y вас какая специальность? — осведомился Берлиоз.
— Я — специалист по черной магии.
«На тебе!..» — стукнуло в голове у Михаила Александровича.
— И… и вас по этой специальности пригласили к нам? — заикнувшись, спросил он.
— Да, по этой пригласили — подтвердил профессор…»
Берлиоз убеждается в самых худших своих опасениях: перед ним черный маг, он же сатана, сеящий смерть. Правда, Воланд пытается успокоить Михаила Александровича, что цели его визита вполне мирные и он будет разбирать рукописи Герберта Аврилакского. Но лукавство — оружие дьявола, и Берлиоз чувствует, что тот совсем не случайно появился перед ним.
Это обнаруживается, как только Воланд начинает пересказывать роман Мастера. Берлиозу прекрасно знаком его текст. Он читал рукопись Мастера! В растерянности он хватается за спасительную мысль, что перед ним сумасшедший, но откровенная угроза — я буду жить в вашей квартире — «ломает» его окончательно. И когда на вопрос о существовании дьявола Берлиоз одними губами шепчет Ивану: «Не противоречь», он уже все понял и осознал. Публикация части романа Мастера — это и его вина. Рассказ о Пилате звучал для него как приговор. Берлиоз еще пытается улизнуть, но он обречен…
Михаила Александровича нельзя отнести к главным героям романа. Он погибает в самом его начале. Но по ходу действия о нем то и дело вспоминают. И это немудрено. Берлиоз — большой литературный авторитет. Хоронят его по «высшему разряду», как лицо очень значительное. Но кого же имел в виду Булгаков?
Начнем с необыкновенной фамилии героя. Булгаков вставляет в текст шутку, что смерть приключилась с «Берлиозом… не композитором». Берлиоз-композитор — автор «Фантастической симфонии», близкой по теме булгаковскому произведению. Названия частей симфонии — 1. Мечтания. Страсти. 2. Бал. 3. Сцена в полях. 4. Шествие на казнь. 5. Сон в ночь шабаша ведьм — соответствуют в общих чертах развитию линии Маргариты во второй части романа. Но, видимо, в булгаковском каламбуре заключаются более сложные ассоциации, не только музыкальные, но и литературные, когда наша мысль от Берлиоза-композитора движется к опере Гуно «Фауст», затем к гетевскиму Фаусту и Вагнеру и снова к Вагнеру-композитору…
Фамилия Михаила Александровича напоминает, что его творчество связано с познанием инфернального мира и действиями в нем демонических духов. Относительно его возможных исторических прототипов в комментариях традиционно пишут, что их насчитывается великое множество, ибо в те времена «богоборцы» в сфере культуры доминировали. Называют, к примеру, руководителя РАППа Л.Л. Авербаха или писателя М.Е. Кольцова — откровенных недоброжелателей писателя, а также Демьяна Бедного (настоящее имя Е.А. Придворов). Никаких убедительных обоснований в пользу того или иного выбора исследователи романа не приводят.
Мы предлагаем иную точку зрения. На наш взгляд, прототип Михаила Александровича вполне узнаваем, и это — Алексей Максимович Горький.
Прежде всего о богоборчестве. Павел Басинский в книге «Горький» пишет: «Он не был атеистом в буквальном смысле, хотя бы потому, что вопрос о Боге страшно волновал и был едва ли не главным «пунктом» его протестного отношения к миру… Но и верующим в Бога Горький себя не считал. Зато можно точно и без тени сомнения сказать: у Пешкова-Горького были какие-то особенные отношения с чертом». Много мемуаристов свидетельствуют, что на протяжении всей своей жизни Горький постоянно «чертыхался». К слову «черт» он обычно применял ласковые эпитеты — «черти лысые», «черт знает как здорово». В двух ранних рассказах «О черте» и «Еще о черте» их главный герой является писателю.
В возрасте 19 лет Алексей пытался застрелиться выстрелом из револьвера в бок. В предсмертной записке Пешков просил его «взрезать» и обнаружить там черта. За попытку самоубийства Горький на семь лет был отлучен от Церкви. И более в нее не вернулся.
В начале 90-х годов Алексей Максимович Горький писал фельетоны, которые подписывал Иегудиил Хламида. В этой какофонии звуков объединялись два антагонистических понятия: «Иисус Христос» — через инициалы, и Иуда Искариот — через имя. Великому пролетарскому писателю принадлежит также очень откровенное признание: «Если дьявол существует и вводит меня в искушение, то это — во всяком случае, не «мелкий бес» эгоизма и тщеславия, а Абадонна, восставший против творца, равнодушного к людям и лишенного таланта».
В одном из лучших своих произведений, книге «Заметки из дневника», Горький от лица колдуна рисует мир, состоящий из чертей, как из атомов:
«— Да, да, черти — не шутка… Такая же действительность, как люди, тараканы, микробы. Черти бывают разных форм и величин…» И далее описывает бесформенных, как слизняки, лиловых чертей, ответственных за скуку; голландских — маленьких круглых цвета охры — чертей неосмысленного буйства, благодаря которым «человек может сказать губернатору — «дурак!», изнасиловать свою дочь, закурить папиросу в церкви, да-да! Это черти неосмысленного буйства». А есть еще черти колокольного звона, черти лунных ночей, драповые, напоминающие своей формой гвозди с раздвоенным острием — друзья пьяниц, а также «черти клетчатые — хаос разнообразных кривых линий; они судорожно и непрерывно двигаются в воздухе, образуя странные, ими же тотчас разрушаемые узоры, отношения, связи. Они страшно утомляют зрение. Это похоже на зарево. Их назначение — пресекать пути человека, куда бы он ни шел… куда бы он ни шел…»
Не такой ли клетчатый явился Берлиозу в час небывало жаркого заката на Патриарших?.. Напомним эту встречу: «И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок… Гр а-жданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно и физиономия, прошу заметить, глумливая». Этот «длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним влево и вправо». Все точь-в-точь по Горькому, из-за худобы этот человечек похож на живую кривулину, гуляющую из стороны в сторону. В тот момент Берлиоз еще не получил доказательство существования черта, поэтому гражданин кажется эфемерным. Но вот Михаил Александрович направился к турникету. «Тут у самого выхода на Бронную со скамейки навстречу редактору поднялся в точности тот самый гражданин, что тогда при свете солнца вылепился из жирного зноя. Только сейчас он был уже не воздушный, а обыкновенный, плотский, и в начинающихся сумерках Берлиоз отчетливо разглядел, что усишки у него, как куриные перья, глазки маленькие, иронические, что видны грязные белые носки». Коровьев материализовался из солнечного зарева и, как и положено клетчатому, указывает, где пресечется жизненная линия Берлиоза: «… сюда пожалуйте! Прямо и выйдете куда надо». Кому надо, хочется спросить, но отвечать уже не хочется. И так все ясно. Надо заметить, что Берлиозу перед смертью явился не мелкий бес, а один из высших слуг сатаны. В масонской иерархии рыцарь Коровьев соответствует 30-й степени обряда, называемой степенью рыцаря Кадоша. Она является самой серьезной ступенью масонского восхождения, ибо только в ней завеса над игрой в жмурки приподнимается, и ее соискателю объясняют истинный смысл масонской стратегии.
Рыцарь Кадош после обряда своего посвящения «возвращается в мир, чтобы символически «отомстить» за де Моле, то есть восстановить правосудие, попранное беззаконием, стать средоточием света и справедливости. Действовать рыцарь должен в тишине и скромности, как бы под защитой мистического щита. Он не скажет ни слова, но будет при сем, чтобы никто не заподозрил, что и он из числа бесчестных демагогов. Отмщение зла есть преодоление зла. Одни называют его прощением, другие — уходом от мирской суеты, третьи же — правосудием, не пристрастной, но рациональной справедливостью, построенной на чувстве человечности» (Морамарко М. Масонство в прошлом и настоящем. М.: Прогресс, 1990). Вот и объяснилось, почему в час трагедии на Патриарших было безлюдно и зачем Берлиоза надо было убивать таким варварским способом. Рыцарь Коровьев, вернувшись в мир людей, совершил ритуальное жертвоприношение дьяволу и, таким образом, «оплатил свой счет и закрыл».
Горький не просто отвергал Православие. Он думал о создании новой религии. Повесть «Мать» критик и литературовед Генрих Митин назвал «Евангелием от Максима». Имя главного героя повести апостольское — Павел. Именно в момент своего революционного перерождения он приносит домой картину с христианским сюжетом. «Однажды он принес и повесил на стенку картину — трое людей, разговаривая, шли куда-то легко и бодро.