сенина. Сестра Есенина Екатерина вспоминала: «Над поэмой «Гуляй-поле» Сергей работал много и упорно. Кроме письменных вариантов были и устные. Эти устные варианты он читал Галине Бениславской. Она высказывала замечания». Трудно смириться с мыслью, что Бениславская, уходя добровольно из жизни, не позаботилась о наследии любимого ею человека и поэта.
Сама тайна страшной смерти Сергея Есенина не дает людям покоя, но это — тема не данной работы. Остается только добавить, что, согласно нашей расшифровке романа Булгакова, Мастер-Есенин был убит…
Кому-то может показаться, что образ Есенина не вписывается в событийную канву романа, и тема зашифрованного прототипа «механически» встроена в художественную «плоть» романа. В следующих главах мы покажем, что это не так. Кроме того, на протяжении всего романа Булгаков постоянно поминает русских поэтов-мучеников.
Пред мысленным взором того, кто добрался до заключительных строк булгаковского романа, в последний раз мелькнет фата-моргана Древней Иудеи и кровавый подбой жестокого прокуратора Понтия Пилата, светлая улыбка Иешуа, встревоженный взгляд Мастера и успокоенное лицо Ивана Николаевича Понырева — как изображения трех мучеников на одной иконе.
Но икона эта двухсторонняя. На другой стороне — еще три лика: Грибоедова, Лермонтова, Есенина — трех святых мучеников русской истории и литературы. Великий Грибоедов — первое литературное имя, упоминаемое Булгаковым в его романе. Это тот русский писатель, к творчеству которого вполне можно отнести сакраментальное «Рукописи не горят!» Комедия Грибоедова при жизни автора была запрещена к печатанию по причине ее политической опасности для властей предержащих. Поэма «Горе от ума» расходилась по России в списках, сделанных друзьями автора. В 1824 году он опубликовал «Отрывок из Гете» — вольный перевод «Фауста».
Грибоедов был также крупным политическим деятелем, немало полезного совершившим ради крепости Отчизны и погибшим мученической смертью в результате заговора против него.
История любви Грибоедова и его жены Нины Чавчавадзе — это история той самой «настоящей, верной, вечной любви», которая достойна быть увековеченной в поэме или романе.
В связи с этим приходится по-новому взглянуть на некоторые, казалось бы, незначительные детали романа и заключить, что Булгаков не случайно назвал дом литераторов «Домом Грибоедова». С некоторого момента автор пишет название дома без кавычек: его герои «говорили просто — Грибоедов… к Грибоедову». Так что слова Азазелло: «Это горит Грибоедов» приобретают в полной мере трагический смысл — уничтожается память о поэте. Задумавшегося читателя уже не удивит сожжение дома Мастера, как итог его преследования и убийства.
Второй титан, о котором напоминает нам Булгаков, Лермонтов. В романе, что написан его героем, внимательный читатель отметит некоторые подробности событий, связанных с Иешуа, но не совпадающие с отмеченными в канонических Евангелиях. На смерть Иешуа природа отзывается не землетрясением, а грозой и ливнем; Иешуа не 33 года (Евангелие от Луки), а 27 лет. На память приходит другая смерть — гибель Лермонтова, не дожившего до 27 лет двух с половиной месяцев.
По словам секундантов, лишь только поэт был убит, пошел проливной дождь, ливень, и тело Лермонтова было оставлено на скале во власти стихий на несколько часов, пока родственник и секундант поэта Столыпин-Монго, подобно Левию Матвею, хлопотал о возвращении тела домой и об отпевании в церкви.
Спустя некоторое время после смерти Лермонтова Монго блестяще перевел на французский язык «Героя нашего времени» (вспомним свитки Левия Матвея). Напрашиваются и другие параллели в истории двух смертей: Иуда — Николай Мартынов, Синедрион — космополитический кружок министра иностранных дел Нессельроде, стоявшего во главе «немецкой» партии при дворе и заговора против Лермонтова. Собственно, это были все те же недруги Грибоедова.
Лермонтова, как и Мастера, с юности и до конца жизни влекли к себе и «тема Пилата», и тема «Демона, Ангела Смерти» (от «Корсара», «Преступника», «Думы», «Наполеона» к «Маскараду» и «Демону»). Логика поведения и убийц, и жертв подчинена непреложным законам, а нравственное очищение достигается искупительным страданием. Жизнь и смерть Лермонтова — доказательства этому.
Сергей Есенин — последний из великих русских поэтов, который свидетельствовал, как семь ангелов вылили семь чаш гнева Божия над Россией, и все же увидел над «черною бездной» светлую Инонию, новый Небесный Иерусалим. Есенинские поэмы «Страна негодяев» и «Гуляй-поле» о современных нераскаявшихся иудах, каифах и синедрионах — одна из причин заговора против него, та «вина», за которую он принял мученический венец, как Грибоедов, как Лермонтов, как Иисус…
Глава 17Булгаковский могарыч
(Смех). Товарищи, почему вы ржете?
Подождите.
У «друга» Мастера Алоизия Могарыча тоже есть свой прототип. Отношения Мастера и Алоизия очень напоминают историю, разыгравшуюся между Есениным и Мейерхольдом в 1920–1921 годах.
В середине 1920 года Вс. Мейерхольд приехал в Москву из Новороссийска (его семья в это же время возвратилась домой в Петроград). Как только Мейерхольд объявился в Москве, Луначарский незамедлительно назначил его заведующим театральным отделом (ТЕО) Наркомпроса, то есть фактически комиссаром всех русских театров. «Администратором Мейерхольд оказался смелым, но плохим» (Рудницкий К. Мейерхольд. М., 1981. С. 246–247).
Этот период его административной деятельности был связан с активной журналистской работой. Мейерхольд вдохновлял и фактически редактировал газету «Вестник театра», которая, как мнилось редактору, являлась глашатаем театральной революции, якобы непременно грядущей вслед за социальной. Неслучайно поэтому то, что в романе Могарыч при знакомстве с Мастером представляется журналистом (по прибытии в Москву Мейерхольд знакомится с Есениным).
На первых порах Мейерхольду негде было жить, и его любезно приютили Есенины. В. Катаев в книге «Алмазный мой венец» приводит воспоминания Есенина об этом периоде. Семья поэта испытывала в тот момент существенные трудности (Мейерхольд спал под столом), но приняла гостя исключительно радушно. Тот же довольно своеобразно отблагодарил хозяина: тайком «увел» у него жену… В романе «друг» Могарыч предал друга-Мастера и разлучил его с любимой женщиной.
Страсть Могарыча занимать чужую жилплощадь также сродни мейерхольдовской. Вот как последний нашел квартиру в Москве. Одним из первых посетителей, явившихся на прием к новому заведующему ТЕО, был балетмейстер Касьян Голейзовский. Он пришел просить помощи: студия Голейзовского разместилась в бывшем особняке адвоката Плевако на Новинском бульваре, 32, и дом требовал ремонта. Разговор между Голейзовским и Мейерхольдом произошел довольно странный.
«Я, — вспоминал Голейзовский, — рассказал ему о печальном положении моей студии. Он попросил меня уступить ему часть помещения, где находилась моя квартира. Мейерхольд для меня являлся одним из светил в искусстве. Я, конечно, почел за честь жить рядом с ним и уступил три четверти своей площади. Мейерхольд быстро перебрался в помещение. Имущество студии было рассеяно по всему дому, и я извинился перед Всеволодом Эмильевичем, что не могу убрать мебель, застрявшую в его будущей квартире, и что постараюсь как можно скорее перетащить ее вниз… Всеволод Эмильевич предложил мне не беспокоиться, так как мебель ему понравилась, и он решил оставить ее себе. Откровенно говоря, меня эта бесцеремонность несколько удивила, и я невольно вспомнил предупреждения А.А. Бахрушина, Москвина и многих своих друзей, которые по-дружески меня предупреждали, говоря: «Будьте осторожны с этим типом…»
Из квартиры Голейзовского Мейерхольд с Зинаидой Райх, бывшей женой Есенина, переехали в Брюсовский переулок. Чрезвычайно быстро, через две недели после происшедших в романе событий, Могарыч обосновался в прекрасной комнате в том же Брюсовском переулке, а еще — занял место Римского в качестве директора театра Варьете.
Нечто похожее происходило и с Мейерхольдом в тот период, когда их отношения с Есениным переменились. В феврале 1921 года Мейерхольд был смещен с поста заведующего ТЕО и вскоре вообще ушел из организации, переключившись целиком на режиссерскую работу (газета «Вестник театра» закрылась в августе того же года). Мейерхольд в начале 20-х годов руководил разными театрами: 1-м театром РСФСР, театром Революции, а в 1923 году он создал театр, который назывался театром имени Вс. Мейерхольда (!), сокращенно — ТИМ. В «Роковых яйцах» Булгаков высмеял это название, помянув его так: «Театр имени покойного Мейерхольда, погибшего, как известно, в 1927 году при постановке пушкинского «Бориса Годунова», когда обрушились трапеции с голыми боярами».
На сцене своего театра Мейерхольд ставил свои экспериментальные постановки. Булгакову они казались чудовищными, и он безжалостно издевался над сценическими «откровениями» горе-режиссера практически во всех своих произведениях, касавшихся театра. Чего стоил только один фарсовый эпизод из мейерхольдовской постановки «Земля дыбом», когда император в каске, мундире и кальсонах восседал на ночном горшке, а оркестр гремел «Боже, царя храни!» Затем денщик императора рассматривал содержимое горшка в бинокль и, зажав рукой нос, под хохот публики бежал через весь зрительный зал с горшком, на котором красовалась геральдическая корона. Такое действо впору не театру, а низкопробному варьете, например варьете Могарыча.
12 июня 1936 года Е.С. Булгакова записала в дневнике: «Когда ехали обратно (возвращались в Москву после киевских гастролей МХАТ. — Прим, авт.), купили номер журнала «Театр и драматургия» в поезде. В передовой «Мольер» назван «низкопробной фальшивкой». Потом — еще несколько мерзостей, в том числе очень некрасивая выходка Мейерхольда в адрес М.А. А как Мейерхольд просил у М.А. пьесу — каждую, которую М.А. писал». Номер «Театра и драматургии», который купили Булгаковы, был посвящен дискуссии на собрании театральных работников Москвы 26 марта 1936 г. Обсуждались несколько статей «Правды» по вопросам искусства, в том числе «Внешний блеск и фальшивое содержание», из-за которой сняли во МХАТе «Кабалу святош» («Мольера»). В.Э. Мейерхольд утверждал: «Театральная общественность ждет, чтобы я в своем выступлении от критики других театров перешел к развернутой самокритике… Есть такой Театр сатиры, хороший по существу театр… В этом театре смех превращается в зубоскальство. Этот театр начинает искать таких авторов, которые, с моей точки зрения, ни в какой мере не должны быть в него допущены. Сюда, например, пролез Булгаков». Возможно, эти слова Мейерхольда повлияли на снятие доведенного до генеральной репетиции «Ивана Васильевича» в Театре сатиры.