Тася — это моя несчастная жена. А я врач, обыкновенный сельский врач, богом забытый в этой деревенской глухомани.
— Я не буду больше приготовлять раствор. — Это говорит она.
Вот ведь как! Вместо того чтобы помочь, опять напрашивается на скандал. Я все же пытаюсь уговорить:
— Глупости, Тася. Что я, маленький, что ли?
— Не буду. Ты погибнешь.
— Пойми, что у меня болит в груди!
— Лечись.
— Где? У кого? Да кто меня здесь вылечит?
— Тогда уедем отсюда. Здесь ты пропадешь. Морфием не лечатся. — Потом, видимо, подумала и добавляет: — Простить себе не могу, что приготовила тогда вторую дозу.
— Да что я, наркоман, что ли? Что это тебе взбрело такое в голову? — Честно скажу, я возмущен ее предположением.
— Да, ты становишься морфинистом, — отвечает.
— Так не пойдешь? — Я чувствую, как во мне поднимается, вскипает злость.
— Нет!
Злость стала огромна, невероятно велика. Злость давит, она душит меня. Не в силах ей противостоять, я выхватил револьвер из ящика стола.
— Чего ты ждешь? Стреляй! — Тася удивительно спокойна. Я бы сказал, убийственно спокойна.
Стрелять или не стрелять?
— Себя ты все равно не спасешь, а для меня, наконец, закончится кошмар.
— Тогда я застрелю себя! Смотри! Ну, неужели тебе меня нисколечко не жалко?
— Стреляй…
Я подношу револьвер к виску и думаю: нажать на спусковой крючок или не стоит?
И тут только понимаю, что револьвер-то не заряжен.
— Ах ты дрянь! Ты даже уйти из жизни мне не позволяешь! Гнусная лицемерка! Обманщица!
Схватив револьвер за дуло, я бросаюсь на нее. Вот тут она и вправду испугалась. Мы боремся. Она оказывается сильнее меня… Изнемогаю… Устал… Сил никаких нет…
И вот я снова на кровати. А Тася здесь же, рядом, гладит меня рукой по голове:
— Бедненький мой! Ну, успокойся.
А как тут успокоишься, когда вся жизнь наперекосяк!
— Тася! Я так больше не могу. Я здесь погибну!
— Давай вернемся в Киев…
Надо признать, что у моей супруги редко, но все же возникают в голове кое-какие мысли. Я, даже несмотря на нынешнее свое состояние, готов их обсудить.
— И что нам делать в Киеве?
— Там твои близкие, там доктора. — Она все о своем, а я уже не могу слушать эти ее убогие советы, эти бабьи причитания.
— Зачем мне доктора? Я сам доктор!
— Не хочешь в Киев? Ну, тогда в Москву поедем. Добьешься перевода в другое место, если жить здесь совсем невмоготу.
Как же я сразу-то не догадался? Ведь она подсказывает выход. Все понимает, только виду не подает.
— Да… да! В Москву! Завтра же и поеду… — Странно, но я чувствую, что мне внезапно полегчало.
— А я?
Ну вот опять! Так вроде начинает хорошо, а потом снова переходит на банальности.
— Зачем тебе? Я вот насчет работы съезжу, договорюсь о переводе, зарплату получу, а уж тогда…
Плачет.
— Я знаю. Ты опять к ней. Зачем я только подсказала?
— Да что ты мелешь ерунду! При чем тут?.. — Разыгрываю возмущение, стараясь не смотреть в ее глаза.
— Это она тебя сгубила! Ты посмотри на свои руки, посмотри.
— Немного дрожат. И что? Это не мешает мне работать.
— Ты посмотри, они прозрачны. Кожа да кости… Взгляни на свое лицо… Ты погибаешь. И все из-за своей княгини. Она тебя довела…
Ну, что мне ей сказать, если я сам в себе не в силах разобраться?
— Успокойся. Спасибо морфию, он меня избавил от нее. Вместо нее — только морфий.
— Ах, боже мой! Что мне делать?
Вижу, что она смирилась. Неужели так любит? Или попросту привыкла? Я до сих пор не понимаю, зачем не ушла еще тогда… Клятва верности перед алтарем? Своеобразно понятый долг перед своим супругом? Ну что ж, у каждого своя судьба. Свой приговор.
Осень 1916 года
В тот раз я приезжал в Москву за новым назначением. Во фронтовом госпитале толку от меня было мало, а в сельской местности не хватало докторов — опытных врачей отправляли в действующую армию. В принципе я был не прочь потрудиться на ниве оздоровления страждущих от геморроя или инфлуэнции, поскольку отрезание рук, ног и зашивание под гром артиллерийской канонады вспоротых осколками снаряда животов меня уже не увлекало.
Остановился я у дяди, в шикарном доме на Пречистенке. Если быть точным, я стал желанным гостем сразу для обоих дядьев. Ведь как-никак не только близкая родня, но и коллеги по профессии! Один из них занимался женскими болезнями, другой увлекся лечением детей. Шесть комнат, изысканная мебель. Судя по обстановке в доме, врачебная практика была делом очень прибыльным. Впрочем, я так никогда и не осмелился спросить, кому из них больше повезло — то ли педиатру, то ли гинекологу.
В итоге блуждания по инстанциям новое направление я получил. Мне предстояло трудиться в сельской больнице где-то под Смоленском. Испытывая понятное волнение и сохраняя веру в то, что еще удастся сделать что-то стоящее в этой жизни, я направлялся к дому, надо же было успокоить родственников…
И вдруг увидел ее.
Она шла навстречу мне, по тому же тротуару. Изящная молодая дама с благородной осанкой, с красивым, но почему-то очень грустным лицом. Если бы не эта неожиданная грусть, я бы, наверное, ее и не заметил — мало ли красивых женщин можно повстречать в Москве. А тут в моем воображении сразу возник некий, не вполне законченный сюжет. Будто бы муж ушел сражаться на войну, а она осталась совсем одна в этом огромном городе, где нет ни знакомых, ни друзей. И еще показалось, что только я смогу ее утешить. Да, видимо, так было предназначено судьбой.
К моему удивлению, слова незнакомого человека были встречены более чем благосклонно. Видимо, молодая женщина отчаянно нуждалась в друге, способном поддержать в трудную минуту, веселой болтовней отвлечь от наболевшего… Кто знает, о чем она подумала в тот момент, когда взглянула на меня и на ее лице появилась едва заметная улыбка.
Потом мы с ней гуляли по Москве, она рассказывала о себе. Судя по всему, у нее была потребность выговориться, словно бы она напрочь была лишена такой возможности прежде, до того, как встретила меня. Я чувствовал ее доверие и испытывал такую радость, какая бывает лишь при встрече с близким другом, с которым виделся лишь много лет назад.
И тут она произнесла одно магическое слово — Карачев. Маленький уездный город на Орловщине, где до сих пор живет моя родня. Но по словам новой знакомой, там же, неподалеку от Карачева находится имение ее отца. Вот ведь поворот судьбы! Эдакий замысловатый зигзаг, столкнувший нас в глухом московском переулке. Похоже, и у нее, и у меня одновременно возникла мысль: ах, почему же мы не встретились тогда?! В то дивное время, когда не было войны, когда мы оба томились в ожидании будущего счастья и не было еще ни мужа у нее, ни у меня вконец опостылевшей жены. Впрочем, о своей женитьбе я ей не рассказывал.
На следующий день мы снова были вместе. Снова бродили по Москве. Снова она вспоминала о своих родных, о жизни в Петербурге, о том, как познакомилась с будущим супругом. Это же надо — князь! Впрочем, еще неизвестно, кому из нас больше повезло — дочери статского советника, вышедшей замуж за сиятельного, или же мне, безвестному врачу, сыну небогатых, властью не обласканных родителей. Мог ли я рассчитывать на подобное знакомство? Да ни в жизнь! Остается верить в странные закономерности судьбы и загадочное свойство этого переулка на Пречистенке.
А между тем было у нас еще нечто общее. Оба мы в прежние годы увлеклись театром — в моде тогда были домашние спектакли, что-то легкое, с обилием комических сцен. Я и сам ставил пьески, и даже сочинял — в основном смешное, пародийное… Кстати, ведь и она познакомилась с князем на домашнем представлении. Было это в доме у графини Шуваловой на Фонтанке, в Петербурге. Только представьте исполнителей ролей — княжна Голицына, баронесса Мейендорф, княжна и князь Оболенские! И среди них не столь родовитая, но на редкость привлекательная, чудесная, неповторимая мадемуазель Кира Блохина.
— Вы знаете, все получилось весьма забавно. — Кира улыбнулась. — После спектакля князь подошел ко мне, представился. Похвалил мою игру, хотя сразу вам скажу, что роль у меня была эпизодическая. Однако он, ссылаясь на свой опыт работы в дирекции императорских театров, убеждал, что я была неподражаема, ну просто лучше всех. Потом как бы невзначай выяснил, кто мой отец. И вдруг после этого испросил разрешения нанести визит — мы тогда жили на Бассейной. Я-то рассчитывала, что он мне предложит ангажемент в театре… — Кира рассмеялась.
А я был рад тому, что мне удалось ее развеселить. Хотя, честно скажу, большой моей заслуги в этом не было. Потому что говорила в основном она, вспоминала смешные случаи из прежней жизни, красочно описывала некоторых персонажей из тогдашней элиты Петербурга. Моя же роль свелась к поддакиванию, к усиленному киванию. Да и что я мог бы рассказать, когда перед глазами, стоило задуматься, возникали распластанные на столах тела в операционной и кровь, кровь, кровь… В общем, кошмарные будни фронтового госпиталя. Кстати, возможно, именно моя шинель военного врача и привлекла внимание княгини. Да, всего-навсего, не более того — надо же иметь в виду, что шла война, а среди дворянской знати были весьма распространены патриотические настроения. И только когда Кира изредка бросала на меня свой нежный взгляд, возникало впечатление, что роль моя в этой пьесе не столь уж незначительна, а финал может оказаться куда более приятным.
О юных годах, о жизни в имении под Карачевом вплоть до отъезда в Петербург Кира вспоминала неохотно. Рассказывала о подругах, но вот об отношениях в семье не хотела вспоминать. Видимо, было что-то такое в эти годы, что способно враз испортить настроение, даже вызвать нервный срыв. Словно бы взяла вот и отрезала, постаралась начисто забыть. Есть такое ценное свойство у нашей памяти — события тягостные, гнетущие ей удается так запрятать, что, если и захочешь, не достать, не отыскать. И опять я ведь тоже без особой радости вспоминаю своего отца. Правду сказать, стараюсь вовсе о том времени не думать.