Зеленым юношей в Первую мировую войну пошел он добровольцем на французский фронт. Был отравлен газами, впервые примененными тогда немцами.
На его счету много острых выступлений в прессе: «Живая Европа», «Ум Ленина», «Волга начинается в Европе», «Капут» и много, много других произведений, нашумевших за границей и ни разу на русский язык не переводившихся. Если судить только по названиям, то они обличают крен влево. Но не всегда было так. Сначала поклонник Муссолини, потом его ожесточенный противник, он поплатился за это тяжелой ссылкой на Липарские острова. Умер он в 1957 году. У его смертного одра – по сообщениям иностранных источников – дежурил папский нунций, чтоб и в последний момент он не отринул обрядов католической церкви. Но это я забежала вперед, а пока это обаятельный веселый человек, на которого приятно смотреть и с которым приятно общаться. К сожалению, он пробыл в Москве очень недолго.
Перехожу к одной из самых неприятных страниц моих воспоминаний – к личности Сергея Ермолинского, о котором, по его выступлению в печати (я имею в виду журнал «Театр», № 9, 1966 г. О Михаиле Булгакове), может получиться превратное представление.
Летом 1929 года он познакомился с нашей Марикой и влюбился в нее. Как-то вечером он приехал за ней. Она собрала свой незамысловатый багаж. Мне было грустно. Маруся плакала, стоя у окна.
Ермолинский прожил с Марикой 27 лет, что не помешало ему в этих же воспоминаниях походя упомянуть о ней как об «очень милой девушке из Тбилиси», не удостоив (это после двадцати-то семи лет совместной жизни!) даже назвать ее своей бывшей женой.
Жаль, что для мемуаристов не существует специальных тестов, определяющих правдивость и искренность автора. Плохо пришлось бы Ермолинскому перед детектором лжи. Я оставляю в стороне все его экскурсы в психологию: о многом он даже и не подозревает, хотя и претендует на роль конфидента М. А. Булгакова, который, кстати, никогда особого расположения к Ермолинскому не питал, а дружил с Марикой.
Об этом свидетельствуют хотя бы записки, оставшиеся от тех лет. Передо мной конверт, на нем написано рукой М. А.: «Марике Артемьевне для Любани» (не «другу» Сергею, а Марике).
А вот более поздняя записка от 5 февраля 1933 г.:
«Любаня, я заходил к Марике в обеденное время (5 1/2), но, очевидно, у них что-то случилось – в окнах темно и только таксы лают. Целую тебя. М.».
И в других памятках никогда никакого упоминания о Сергее Ермолинском. Прочтя этот «опус» в журнале «Театр», к сожалению, бойко написанный, много раз поражаешься беспринципности автора. В мое намерение не входит опровергать по пунктам Ермолинского, все его инсинуации и подтасовки, но кое-что сказать все же нужно. Хотя воспоминания его забиты цитатами (Мандельштам, дважды – Герцен, М. Пришвин, Хемингуэй, Заболоцкий, П. Вяземский, Гоголь, Пушкин, Грибоедов), я все-таки добавлю еще одну цитату из «Горя от ума»: «Здесь все есть, коли нет обмана». Есть обман! Да еще какой. Начать с авторской установки. Первое место занимает сам Ермолинский, второе – так и быть – отведено умирающему Булгакову, а третье – куда ни шло – Фадееву, фигуре на литературном горизонте значительной.
Видите ли, на Б. Пироговской Ермолинского, как и всех гостей, встречал рыжий пес Бутон. Его встречал не пес Бутон, а я, хозяйка дома, которая восемь с половиной лет была женой писателя Булгакова. Мне были посвящены им роман «Белая гвардия», повесть «Собачье сердце» и пьеса «Мольер». Ермолинский не мог этого не знать, но по своей двуличной манере он забывает то, что ему невыгодно помнить, как, например, свой двадцатисемилетний брак с Марикой Артемьевной Чимишкиан. «Забыл» он упомянуть и младшую сестру Михаила Афанасьевича Елену Афанасьевну, которая до последнего вздоха любимого брата была возле него. Подлаживаясь под выгодную для себя ситуацию, Ер-молинский запросто смахнул живых людей, близких М. А.
На одном из последних предсмертных свиданий с сестрой Надеждой М. А. сказал ей: «Если б ты знала, как я боюсь воспоминателей!» Могу себе представить, как возмутился бы он всей дешевой литературщиной, нескромностью, неблагородством воспоминаний С. Ермолинского…
Исподволь, без всякой надежды на приобретение автомобиля, я все же поступила на 1-е государственные курсы шоферов при Краснопресненском райсовете, не переставая ходить в манеж на верховую езду. К этому времени относится вот эта шутливая сценка-разговор М. А. по телефону с пьяненьким инструктором манежа.
СТЕНОГРАММА
Звонок
Я. Я слушаю вас.
Го л о с. Любовь Евгеньевна?
Я. Нет. Ее нет, к сожалению.
Гол о с. Как нет?.. Умница-женщина. Я всегда, когда что не так… (икает) ей говорю…
Я. Кто говорит?
Го л о с. Она в манеж ушла?
Я. Нет, она ушла за покупками.
Гол о с (строго). Чего?
Я. Кто говорит?
Го л о с. Это супруг?
Я. Да, скажите, пожалуйста, с кем я говорю?
Го л о с. Кстин Аплоныч (икает) Крам… (икает).
Я. Вы позвоните ей в пять часов, она будет к обеду.
Гол о с (с досадой). Э… не могу я обедать… не в том дело!
Мерси. Очень приятно… Надеюсь, вы придете?..
Я. Мерси.
Го л о с. В гости… Я вас приму. В среду? Э? (Часто икает.)
Не надо ей ездить! Не надо. Вы меня понимаете?
Я. Гм…
Гол о с (зловеще). Вы меня понимаете? Не надо ей ездить
в манеже! В выходной день, я понимаю, мы ей дадим лошадь…
А так не надо! Я гвардейский бывший офицер и говорю – не надо –
нехорошо. Сегодня едет, завтра поскачет. Не надо (таинственно).
Вы меня понимаете?
Я. Гм…
Гол о с (сурово). Ваше мнение?
Я. Я ничего не имею против того, чтобы она ездила.
Го л о с. Все?
Я. Все.
Гол о с. Гм… (икает). Автомобиль? Молодец. Она в манеж
ушла?
Я. Нет, в город.
Гол о с (раздраженно). В какой город?
Я. Позвоните ей позже.
Го л о с. Очень приятно. В гости, с Любовь Евгеньевной?
Э! Она в манеж ушла?
Я (раздраженно). Нет…
Голо с. Это ее переутомляет! Ей нельзя ездить… (Бурно
икает.) Ну…
Я. До свидания… (Вешаю трубку.)
(Пауза три минуты.) Звонок.
Я. Я слушаю вас.
Гол о с (слабо, хрипло, умирая). Попроси… Лю… Бовьгенину.
Я. Она ушла.
Голос. В манеж?
Я. Нет, в город.
Голос. Гм… Ох… Извините… что пабскакоил… (Угасает.)
(Вешаю трубку.)
Конечно, в жизни все было по-другому, но так веселей…
То самое время, о котором так мечтали и которого так добивались «братья по перу», настало: все пьесы сняты.
На шоферских курсах, куда я поступила вместе с нашим знакомым Александром Викторовичем Талановым, я была единственная женщина (тогда автомобиль представлялся чем-то несбыточно сказочным).
Ездить по вечерам на курсы на Красную Пресню с двумя пересадками было муторно, но время учения пролетело быстро. Практику – это было самое приятное – проходили весной. Экзамены сдавали в самом начале мая. Было очень трогательно, когда мальчики после своих экзаменов приехали ко мне рассказать, что спрашивает комиссия, каких ошибок надо избегать, на какой зарубке держать газ. Шоферское свидетельство я получила 17 мая.
М. А. не преминул поделиться с друзьями: «Иду я как-то по улице с моей элегантной женой и вдруг с проносящейся мимо грузовой пятитонки раздается крик: «Наше вам с кисточкой!» Это так шоферы приветствуют мою супругу…»
Про кисточку, конечно, он сочинил, а что сплошь и рядом водители, проезжая мимо, здоровались, это верно…
У меня сохранилось много разных записок, открыток, посланных М. А. из различных мест. Вот 1928 год. Он едет на юг.
18 августа. Конотоп.
Дорогой Топсон (это одно из моих многочисленных прозвищ).
Еду благополучно и доволен, что вижу Украину. Только голодно в этом поезде зверски. Питаюсь чаем и видами. В купе я один и очень доволен, что можно писать. Привет домашним, в том числе и котам. Надеюсь, что к моему приезду второго уже не будет (продай его в рабство).
Тиш, тиш, тиш…
Твой М.
(Поясню, что такое «тиш, тиш, тиш». Это, когда кто-нибудь из нас бушевал, другой его так успокаивал.)
18 августа 28 г. Под Киевом.
Дорогой Топсон,
Я начинаю верить в свою звезду: погода испортилась!
Твой М.
Тиш, тиш, тиш!
Как тянет земля, на которой человек родился.
19 авг.
Я в Одессе, гостиница «Империаль».
М.
13 октября 28 г. За Харьковом.
Дорогой Любан.
Я проснулся от предчувствия под Белгородом. И точно: в Белгороде мой международный вагон выкинули к черту, т. к. треснул в нем болт. И я еду в другом не международном вагоне. Всю ночь испортили.
(Далее М. А. пишет о декларации, которую надо подавать в фининспекцию.) И приписка: «Не хочу, чтобы выкинули вагон!»
Твой.
(Это выражение имеет свою историю. Мой племянник, Игорь Владимирович Белозерский, когда был маленький, необыкновенно капризничал, особенно за едой. «Не хочу!» – только и было слышно. Тогда ему сказали: «Ну что ты капризничаешь? Ты уже все съел!» Тогда он заорал: «Не хочу, чтобы съел!»)
Есть и рисунки. Существовал у нас семейный домовой Рогаш. Он появлялся всегда неожиданно и показывал свои рожки: зря нападал, ворчал, сердился по пустому поводу.
Иногда Рогаш раскаивался и спешил загладить свою вину.
На рисунке М. А. он несет мне, Любанге – или, сокращенно, Банге – кольцо с бриллиантом в 5 каратов. Кольцо это, конечно, чисто символическое…
Из дорогих вещей М. А. подарил мне хорошие жемчужные серьги, которые в минуту жизни трудную я продала. А вот имя «Банга» перешло в роман «Мастер и Маргарита». Так зовут любимую собаку Пилата…
Уже у нас нет Маруси с ее необыкновенными куличами – она вышла замуж. У нас Нюша, или Анна Матвеевна, девушка шибко грамотная, добродушная, с ленцой и любопытная. Чтобы парализовать ее любопытство, М. А. иногда пишет латинскими буквами: «Ja podosrevaju chto kochka ne otchen sita».