Все эти факты позволяют по-новому взглянуть на Чехова, который уже в первой своей исповедной книге «Путь актера» рассказывает о попытках заполнить духовную пустоту существования, к слову сказать, характерную вообще для семьи Чеховых. Интерес к йогам, сочетание философии и розенкрейцерства, тамплиерство, все большее увлечение антропософией, по-видимому, отвечали внутренним устремлениям актера, который, мучимый своим талантом, в предшествующие годы метался в пустоте бездуховности, поочередно ища забвения в эмоциональных взрывах на сцене, в любовных похождениях и в вине. Вряд ли я ошибусь, предположив, что зимой 1920-21 года он пережил один из решающих этапов своего катарсиса, направившего его жизнь по новому руслу, удивительным образом сочетая свое штейнерианство с православным «старчеством», как он пишет о том в своей американской книге, описывая одну из встреч со «Старцем» – Рудольфом Штейнером.
«…На этот раз разговор зашел о Рудольфе Штейнере. Монах, схимник, сорок лет проведший в посте и молитве, прямой последователь школы старых подвижников, человек, имевший свои откровения, свое переживание евангельских истин, следовавший традициям, в которых не упоминалось ни о перевоплощении человеческого духа, ни о законах судьбы (кармы), этот человек без колебаний и сомнений заговорил о Рудольфе Штейнере и его учении как об истинном и правдивом. Он несколько раз возвращался к этой теме и всегда говорил положительно, за исключением одного только раза, когда он выразился так:
– То, что говорит доктор Штейнер, есть как бы букет цветов, – и, подумав мгновение, добавил: – Но попадаются и плевелы.
Если это всё, что русский подвижник захотел сказать против европейского оккультиста, то, право же, стоит задуматься над этим фактом, как нам, антропософам, так и верующим христианам, боязливо отрицающим науку о духовных мирах…»
В основе своей – с детства – М.А. Чехов был мистичен и неврастеничен, но выросший в слишком прямолинейной и рациональной среде отсутствовала сама возможность религиозного, а, тем более, мистического чувства, он долго метался, не мог понять и найти себя. Теперь это произошло. И Мазель, безусловно сопричастный этому перерождению, не случайно спустя много лет характеризовал своего друга знаменательными словами: «Чехов был актер-мистик. Это было в нем главное. Поэтому он и сумел так проникнуть в самую суть образа Хлестакова: он играл его мистическую пустоту…»
Вот что писал об одном из таких кружков «второй ступени» на допросе 29.09.1930 г. преподаватель московских вузов А.С. Поль: «В конце 1924 г. или в самом начале 1925 г. я подошел к Ордену и вскоре был посвящен. Перед посвящением мне было сказано, что Орден ставит своей задачей духовное перерождение человека, который должен быть благородным и противиться всякой неправде. Мне было сказано, что я имею полную свободу в любое время отойти от Ордена с единственным условием сохранения всего дела в тайне…»
Наконец, при решении поставленного вопроса стоит обратить внимание на показание М.И.Сизова на допросах 1933 г. о М.А. Чехове, как о тамплиере высокой степени посвящения, что могло произойти только между 1920 и осенью 1921 годом, до того, как он познакомился с А. Белым и попал в круг антропософских идей. Анализ взаимоотношения людей в этот период, хронологии событий и всего прочего позволяет утверждать, что проводником Чехова к Карелину мог быть П.А. Аренский или же познакомившийся тогда же с Чеховым А.В. Уйттенховен, если не предположить, что на гениального актера, о котором говорила тогда вся Москва, обратил внимание сам Карелин…
В июле 1928 г. М.А. Чехов со своей второй женой К.К. Чеховой, урождённой Зеллер, уехал за границу, чтобы уже никогда не возвращаться в Россию…
Сердце глухо ухало у меня в груди. Больше всего на свете я желал тотчас засесть за чтение рукописи, которую принес Хлысталов. Но знал, что если не поспею к открытию читального зала архива, то окажусь в хвосте очереди, чтобы снять ксерокопию, и потому не мог откладывать свой поход туда. Я торопливо отпер нижний ящик письменного стола, где лежала предшествующая рукопись, спрятал подмокший перевод, запер ящик, сунул ключ в карман и направился к порогу, на ходу хваля себя за то, что додумался до гениальной идеи, а именно: спать, не раздеваясь. Экономия времени по утрам!
У дверей архива Ленинки я оказался третьим. Рванулся к стойке библиотекаря и попросил ту, вчерашнюю, книгу «Мастер и Маргарита». Пухлая особа в парике, которой на вид было за пятьдесят, протянула мне требуемое издание, тот самый экземпляр, что я самолично оставил вчера в библиотеке. Я поспешил к копировальной машине в полной уверенности, что этот том со вчерашнего вечера никто не трогал. Каково же было мое удивление и разочарование, когда обнаружилось, что рукописный вкладыш исчез. Я бросился назад, к стойке.
– Куда делся вкладыш? Он был в этом томе, в конце книги.
– Простите, молодой человек?
– Тут были записи, сделанные от руки и вклеенные в самом конце книги.
Я сунул книгу под мясистый красный нос библиотекаря, тыча пальцем в след от клейкой ленты.
– Извините, но я не понимаю, о чем идет речь, – услышал я в ответ.
– Тут были записи, – втолковывал я ей, – большой текст на тонкой пожелтевшей бумаге. Их сделала одна дама – библиотекарь из Зеленограда. Давным-давно. Где они?
– Извините, молодой человек. Не в наших правилах вклеивать в книги рукописные тексты, – спокойно проговорила библиотекарь.
– Слушайте! Вы!.. – завелся я. – Не морочьте мне голову своей болтовней, что в ваших правилах, а что нет! Вчера вечером дежурил ваш коллега, и мы с ним говорили об этой рукописи – вот здесь, на этом самом месте. Я собирался их переснять – поэтому-то и вернулся сюда сегодня!
Я чувствовал, что не могу сдержаться и голос мой звучал все громче и громче. Кто-то тронул меня за плечо. Обернувшись, я увидел за своей спиной пожилого мужчину в униформе – это была охрана. Я швырнул книгу на стойку, оглядел помещение, к тому часу уже заполненное посетителями, каждый из которых демонстрировал чисто русскую манеру делать вид, что не замечает происходящего вокруг, и побежал к выходу. Мне непременно нужно было возвратиться к себе в квартиру прежде, чем из неё могла исчезнуть рукопись, принесенная мне Эдуардом Хлысталовым.
«Мастер и Маргарита»
«Бог и дьявол воюют, а поле их битвы – сердце человека».
Известно, что с 1928 года Булгаков начал работать над первыми редакциями романа «Мастер и Маргарита». В течение 10 лет Михаил Афанасьевич часто брался за перо и бумагу: и в 1934 и в 1937 годах; а в 1938 году писатель продолжил работу над романом и принялся за чтение глав «Мастера и Маргариты» друзьям и знакомым – это же он продолжил в апреле-мае 1939 года, а с 4 октября 1939 года – начались регулярные правки романа – вплоть до 13 февраля 1940 года, когда он внёс последние исправления в рукопись – этого своеобразного булгаковского Реквиема.
Но не всё с романом было так гладко. 2 августа 1933 года в письме Викентию Вересаеву он пишет: «В меня… вселился бес. Уже в Ленинграде и теперь здесь, задыхаясь в моих комнатенках, я стал марать страницу за страницей наново – тот свой уничтоженный три года назад роман. Зачем? Не знаю. Я тешу себя сам! Пусть упадет в Лету. Впрочем, я, наверное, брошу это». Но работа над рукописью продолжилась. Миссию надо было выполнять. Уничтоженная первая редакция романа будет переделываться еще не раз. И, в свою очередь, это восстановление стало частью сюжета, смысл которого современный исследователь передал так: «Сожжённый роман Мастера возрождает из небытия Воланд, чтобы восстановить подлинную историю Иисуса Христа».
Татьяна Николаевна Лаппа, его первая жена вспоминала, что в середине 20-х годов Булгаков часто изображал на листках бумаги Мефистофеля и раскрашивал цветными карандашами. Такой портрет, заменив собой икону, всегда висел над рабочим столом писателя…
И здесь в романе «Мастер и Маргарита» на сцену московской жизни Булгаков вывел некоего респектабельного господина. У писателя Воланд (тот же Мефистофель) хорошо пропиарен. В сером дорогом костюме, с тростью. Он уже немолод, но, по своему, обаятелен. Взгляд темных глаз пронзителен. Воланд – лощеный иностранец. Маэстро! Может быть, он композитор? Шахматный гроссмейстер? Мессир – одно из имен самого диавола. Ироничный, не очень даже страшный, умный и готовый понять талантливого человека! А главное, он ведь – со всем уважением к Богу. Даже заодно с Ним! Тот выполняет за Него грязную работу… Воланд, этот печальный остроумец, похож на гётев-ского Мефистофеля. Естественно переоделся по моде.
Слова Воланда «Вот и я!» точно совпали с текстом выхода Мефистофеля в опере Гуно «Фауст». Кстати, это восклицание «Вот и я!» было одной из ранних версий названия романа. В свите Воланда – подчиненный демон Азазелло-Зазель.
В романе Булгакова прообраз Мемистофеля Гёте назван одним из своих 96 имен – Woland, взятым Булгаковым из «Фауста» И.-В. Гёте в «Вальпургиевой ночи». Возглас Мефистофеля: «Voland kommt!» («Воланд идет!»). Причем, отдадим должное тому, что он внушает симпатию. И даже – временами – восхищение. Лицо его загадочно-притягательное. Правый глаз – «с золотою искрой на дне», а левый – «пустой и черный… как вход в бездонный колодец всякой тьмы и теней». «Золотая искра» прямо ассоциируется с солнечным светом: в сцене на каменной террасе глаз Воланда горел точно также, как солнце в окнах домов, «хотя Воланд был спиною к закату». Тьма сочеталась в этом образе с солнечным светом. Такова еще одна шифровка Булгакова: добро и зло – принадлежали единому целому, как искрящийся и черный глаз демона.
Итак, Воланд прибыл в Москву для знакомства с рукописью нового Фауста – Мастера…Отношения Мастера с Воландом – это классические отношения человека-творца с демоном: человек свой талант отдавал духу, а взамен получал от него дары…
Интерес демона в такой сделке поясняла православная антропология (свт. Григорий Палама): «Мы одни из всех тварей, кроме умной и логической сущности, имеем еще и чувственную. Чувственное же, соединенное с умом, создает многообразие наук и искусств и постижений… И все это дано людям. Ничего подобного никогда не бывает у ангелов».