Я промолчал.
Попов посмотрел на меня пустым невидящим взглядом.
– Она его ненавидела, – изрек секретарь. – Ненавидела Мастера! Много лет назад Мастер буквально вырвался из когтей этой женщины. Мастер думал, что навсегда, но – увы и ах!…
Секретарь придвинулся ко мне, обдав своим дыханием – странный какой-то запах, с этакой приторной сладостью, непонятно на что похожей. Я различил в нем одурманивающий привкус свежей крови. А Попов приблизил губы к моему уху и зашептал театральным шепотом:
– Знаете, какие слухи ходят об этой женщине? Мол, это её четвёртый брак, и она чуть не отравила предыдущего избранника какой-то гадостью из средневековой аптеки. Такая вот она, эта новоявленная Маргарита…
– Что мне до грязных сплетен, Попов! – отрезал я. – На своем веку я их слышал-переслышал. Подобные сплетни – плод болезненного воображения.
– Да, конечно, доктор Захаров, конечно. Полностью с вами согласен. Боюсь, однако, что эта женщина не остановится ни перед чем, чтобы уничтожить Мастера. Если вы захотите получить от меня дополнительную информацию обо всем этом, я готов немедленно вас выслушать…
– Не стоит утруждать себя, Павел Сергеевич. А теперь я вынужден…
– Безусловно, доктор Захаров, – заюлил Попов. – Просто хочу, чтобы вы знали: если у вас возникнут проблемы с Мастером, и я могу быть вам полезен, – обращайтесь! Вам стоит только кликнуть меня! Днём или ночью – всегда к вашим услугам. Позовите – и я тотчас буду здесь!
– Товарищ Попов, как только мне понадобится ваша помощь или информация, я дам вам знать. Не будем усложнять дело. Моя работа есть моя работа. Постараюсь справиться с ней своими силами, – остановил я его излияния и потянулся за шляпой, лежавшей на столе.
Таким образом я недвусмысленно дал ему понять, что разговор окончен.
Попов улыбнулся. В его улыбке не было и тени теплоты. Когда тяжелые зеленые двери остались за спиной и широкие деревянные ступени лестницы вывели меня на улицу, я почувствовал неизъяснимое облегчение. Наконец-то избавился от общества зануды Попова!
Вот так началось мое знакомство с этим субъектом. Любопытно, нашёлся ли хоть один человек, способный общаться с ним длительное время? Еще больше меня занимала загадка: что лежало в основе его отношений с Булгаковом? От Попова я узнал, что Булгаков, едва познакомившись с ним, пригласил его к себе на роль неофициального помощника и, разумеется, без жалованья. Десять лет сотрудничества, дружбы и ссор… Потом Булгаков на несколько лет отдалил от себя Попова. Помощник так и не вернул к себе расположения Мастера. Всегда корректный и почтительный Попов даже в последние месяцы жизни патрона подвергался насмешкам с его стороны. Булгаков за глаза называл Попова «мой мнимый друг» и заваливал его секретарской работой, просил подыскать прислугу, улаживал дела с милицией – словом, быть мальчиком на побегушках. По своей охоте или нет, но помощник несколько лет шпионил за юным Сергеем Шиловским. Словно солдат на часах или верный телохранитель Попов старался изо всех сил. В какой бы ранний час я ни приходил к пациенту, преданный помощник всегда находился у его постели. Он никогда не выказывал ни малейшего раздражения по поводу насмешек, которыми осыпал его Булгаков, равно как никогда не жаловался на отсутствие внимания к своей персоне со стороны Мастера. На мои расспросы о том, как развивалась болезнь Булгакова, Попов сухо ответил:
– Так ведь нечему было развиваться.
Он не уставал повторять: мастер всегда здоров и бодр, а что до хвори – ну, с кем не бывает, дело случая, да и только…
О Сергее Шиловским, пасынке Булгакова (тот звал его «Потап»), я знал очень мало: то, что паренек прожил у отчима более 5 лет (с тех пор как Елена Сергеевна развелась со своим мужем Шиловским, оставив у него старшего сына Евгения). Злые языки поговаривали, что мать юноши не отличалась благонравием. Сергей Шиловский производил приятное впечатление: хорошо одетый, вежливый, услужливый. Двигался он по комнате бесшумно, крадучись, как дикий зверек, давно упрятанный в клетку, но жаждущий вольной жизни. Сергей Шиловский охотно вступал в беседу и никогда не позволял себе вышучивать взгляды отчима, его желания и привычки.
Во время второго моего визита к писателю Сергей Шиловский поведал мне о том, как развивался нынешний недуг Булгакова – лихорадка, перемежаемая страшными головными болями, а также о том, что в последние месяцы у больного окончательно разладилось пищеварение. Булгаков часто страдал от полнейшего отсутствия аппетита, отрыжки, несварения желудка; его донимали частые рвоты, постоянно чередующиеся запоры и поносы. Булгакова консультировал ряд именитых врачей– довольно известных и маститых, но – хоть убей! – ничто и никто не помогало! Он никогда не жаловал докторов и не возлагал больших надежд на медицину, в особенности на терапевтов. К тому же его состояние ухудшалось. Надеясь на перелом болезни, Булгаков безоговорочно перешёл от аллопатов в стан гомеопатов. Были попытки употреблять спиртные напитки; он надеялся таким образом вызвать аппетит, стимулировать работу желудка. Чуть не пристрастился к красному сухому вину. Попытки совершать пешие прогулки остались попытками – слабость в ногах, плохое самочувствие заставили прекратить такие намерения. Получалось с точностью до наоборот– организм разрушался, слабел.
В начале октября Булгаковым овладело неодолимое желание покинуть Москву и окунуться в сладостные пределы провинциального городка Лебедянь (тогда ещё Тамбовской губернии), где он провёл расчудесный летний месяц в прошлом году. Как писала своей матери Елена Сергеевна: «Миша прожил здесь почти месяц…Комната без мух, свечи, старые журналы, лодка… Изумительная жизнь в тишине. На третий день М. А. стал при свечах писать “Дон Кихота” и вчерне – за месяц – закончил пьесу… получилось очень хорошо. Сейчас он едет в Москву, потому что должен работать с композитором над одним либретто для Большого театра. Кроме того, он хочет окончательно выправить свой роман, который он закончил этим летом, – вещь очень оригинальную, философскую, которую он писал почти десять лет».
Михаил Афанасьевич полагал, что в Лебедяни все его недуги быстро пройдут, благодаря атмосфере незатейливого провинциального уюта. Красноречивы отрывки из его прошлогодних писем: «мысль остра», «…чувствую себя великолепно и работаю над Дон Кихотом легко», «только перо, лампа, чернила и нескромный идальго освещают мое одиночество».
К счастью, мне не составило большого труда договориться с главным врачом о моей командировке в Лебедянь с Мастером. С нами поехал сын Елены Сергеевны Сергей Шиловский.
Вторым мужем Елены Сергеевны Булгаковой был уроженец лебедянской деревни Савинки – крупный советский военный теоретик, генерал-лейтенант Евгений Шиловский. Экс-муж Елены Сергеевны помог с машиной, которая быстро довезла Булгакова, его пасынка Сергея и меня взахолустный городок с романтическим названием Лебедянь. Машина отвезла нас, путешествующих, из Москвы в деревянный особнячок счетовода Андриевского, расположенный на картинно украшенной сиренью улице Покровской. Не буду останавливаться на семичасовом стипельчезе нашего авто по грунтовым и просёлочным дорогам Подмосковья и тамбовщины – это особый рассказ, но мы этот подвиг совершили. Честь нам и хвала за это!..
И надо же Михаил Афанасьевич точно воскрес: степенный жизненный ритм русской патриархальной глубинки способствовал этому. По утрам в чёрных брюках, длинном пальто и широкополой шляпе писатель отправлялся со мной за деликатесами на колхозный рынок. Даже торговался с неуступчивыми продавцами. Мы возвращались в дом на окраине с бесподобными деревенскими гостинцами. А еще Михаил Афанасьевич часами не выпускал из рук фотоаппарат, щедро запечатлевая на пленку местные красоты.
Когда я поинтересовался у пасынка Сергея, как ему показался наш вояж с Булгаковом в Лебедянь, глаза юноши разгорелись, и он с жаром начал рассказывать:
– Деревянный дом в Лебедяни – это великолепно задумано, доктор Захаров! Там прекрасные леса, река Дон с чистейшей водой… А какие чудесные виды открывались взору! Мы знали, куда ехать. Рассудили меркантильно: для работы над «Мастером и Маргаритой», который Потапу (Булгакову) надо было закончить, лучшего места не найти. Что же до меня, – добавил Сергей Шиловский, сперва потупившись, а потом подняв на меня глаза, – я там тоже набирался здоровья, чего в моей будущей военной карьере ох как было надо!.
– Конечно, Серёжа, – кивнул я и улыбнулся. – Булгакову тяжко было находиться в Москве. А в Лебедяни – получше любого курорта!
Сергей Шиловский вопросительно посмотрел: не осуждаю ли я его? Моя улыбка успокоила юношу, и он продолжил:
– Да, доктор Захаров. Мне самому не хотелось оставаться в городе. Оказавшись вдали от его каменных ущелий, на природе, я испытал огромное облегчение. В этой местности никто не знал меня, и оттого я чувствовал себя прекрасно.
– Как вам этот городок? – поинтересовался я.
– Лебедянь?
Я рассмеялся:
– Ну да… Я спрашиваю про местность.
– Первые впечатления были чудесными, – ответил Сергей Шиловский. Он говорил взахлеб, речь опережала его мысли. – Однако самый лестный отзыв о достоинствах старинного города оставил потомкам поэт Андрей Белый. Будучи проездом в свадебном вояже у сестры жены он восторженно написал: «В Лебедяни мне ужасно нравится; ведь – родные места: в 80-ти верстах Ефремов, а наша
Красивая Меча тут где-то близко впадает в Дон… Лебедянь живописнейший изо всех мною виданных городков; он расположен высоко, над обрывом; обрыв – над Доном; Дон – тихий; Лебедянь утопает в садах; город переходит в утопающую в зелени деревню, выходящую в поле; а – там-то, а – там-то!.. На десятки верст – ширь, ветер; и – заря, заря… я видел Петровск, Орел, Карачев, Ефремов, Спасск, Арзамас, Клин и сколько еще городишек! Но только Лебедянь – очаровательна».
Булгакову выделили светёлку с видом на берёзовую рощицу, – а была золотая осень! – и он не мог надышаться, такой чистый, прямо-таки волшебный воздух…