Проснулся рано, в семь утра, встал, прошёл в кухню. Там уже колдовала гостеприимная жена Хлысталова: блины, чай. Мы почаёвничали, не проронив ни слова. Я поднялся из-за стола.
– Ну, мне пора, – я поцеловал вдову в щёку и склонил голову в полупоклоне.
– Эдичка просил передать свёрток с документами, – спохватилась она.
Вдова поспешила в глубь комнат и скоро вернулась, держа в руках компактный свёрток.
– Вот! – и перекрестила меня. – С Богом!
– С Богом! – отозвался я…
Нужно было сохранять конспирацию до конца. Через кухонную дверь выскользнул в маленький сад позади дома и направился к рощице, где оставалась машина. Я предусмотрительно пошел кружным путем не по дорожке, как накануне, а по узенькой извилистой тропинке, петлявшей меж деревьев. Наверное, Эдуард Александрович здесь прохаживалась во время своих прогулок, обмозговывая своё расследование гибели очередной исторической личности? Или совсем невероятное: по этой тропинке гулял Булгаков? Может, здесь он скрывался от уродливого и суетногомира нынешних мегаполисов – Москвы и Ленинграда?
Я сел в машину, включил зажигание; медленно, точно в запасе у меня была вечность, вырулил в направлении главной дороги.
Солнечные зайчики плясали в густых кронах деревьев. Я повернул к трассе. Там прямо за перекрестком стоял длинный черный автомобиль. В нем сидели двое мужчин, одетых в черное.
Русский голем
«…Готов ли ты быть стертым без остатка,
Отринуть всё, что создано тобой,
Готов ли ты в забвеньи затеряться
Несотворённой сущностью одной?
Иных путей для измененья – нет».
Я почувствовал себя так, словно с брусчатки тротуара шагнул прямо на оживленную площадь, где вовсю похабничала компания бомжей. Было не страшно, а противно. Отвращение быстро сменилось гневом. Я проехал мимо, глядя прямо перед собой. Тут же послышался шум мотора чёрного лакированного авто. Я прибавил газу. Они – тоже. Я поехал медленнее. Чёрная машина не делала попыток поравняться со мной. Были то люди из плоти и крови или только плод моего воспаленного ума – я не желал иметь ничего общего с этими тварями, я хотел избавиться от них, как собака – от блох.
Накануне, по пути к коттеджу, я заметил, что в одном-двух километрах от места, где я проезжал, за крутым поворотом в лес дорога разветвляется на три направления. Две из этих трёх дорог окружены зарослями, так что никакой преследователь, если, конечно, он не висит прямо на хвосте, не увидит, куда именно я повернул; третья же дорога делает петлю. Доехав до развилки, я свернул именно на третью дорогу и через несколько мгновений мчал уже почти в противоположном направлении. Я выключил мотор. Черный автомобиль пронесся стороной. Сердце выскакивало у меня из груди, кровь бросалась в голову, лицо побагровело. Больше всего на свете я хотел бы сейчас схватить одного из этих мерзавцев за горло и открутить ему башку. Но я не мог этого сделать – оставалось только ждать. Ждать… Нет ничего труднее. Каждая секунда казалась вечностью. Через три или четыре минуты я вернулся на главную дорогу.
Я проклинал свои глаза – в них опять мелькали мушки, изображение смазывалось. Я-то надеялся, что всё это в прошлом. Но перед глазами плыли волны, точно марево над раскаленной дорогой; только были они скорее вертикальные, чем горизонтальные. Я зажмурился, потом поморгал, пытаясь стряхнуть наваждение. Может, картина исчезнет, если я притворюсь, что такого на самом деле нет. Я слышал, как колотилось мое сердце, – от злости, это я знал, но дело было не только в моих эмоциях. Нечто непонятное творилось с моим телом, некие синусоидальные волны пульсировали в жёстком режиме по артериям и кровеносным сосудам и, казалось, жили своей, отдельной от меня, жизнью. Я заговорил вслух сам с собой, чтобы унять этот надвигающийся приступ шизофрении.
– Все очень просто. Все это легко объяснимо, – говорил я сам с собой. – Я просто должен выжить, выжить во что бы то ни стало… Выжить? Черт возьми! Всего два дня назад мне было абсолютно наплевать, буду я жить или умру. Теперь все изменилось, – как будто кто-то внутри меня, мой двойник.
Я приехал в аэропорт Шереметьево в полной уверенности, что зловещий черный лимузин уже поджидает меня, но не увидел никого, кроме стаи назойливых носильщиков. Я сдал машину в пункт проката. До рейса в Питер оставалось полтора часа. А фокусы со зрением продолжались. Как и приступ шизофрении – несмотря на все мои самоувещевания. Всякий, кого я видел, казался мне хищником, поджидавшим меня в засаде. Я отправился в ресторан и заказал завтрак из немыслимого количество блюд, но не прикоснулся ни к одному из них, а просто сидел за столом. Хорошенькая официантка приблизилась ко мне и на ломаном английском спросила, все ли в порядке. Даже она выглядела подозрительно.
Самолет приземлился в аэропорту Пулково уже далеко за полдень. Я взял такси до города. Ехать пришлось недолго, потому что улицы были пустынны: в сентябре многие питерцы разъезжаются pour les yacances[20]. Я направился в хорошо знакомую небольшую гостиницу «Астория», с видом на Исакиевский собор. Гостиница располагалась недалеко от центра, стоила не дорого и, по моим расчетам, не была, в отличие от большинства отелей, набита немецкими и американскими туристами, потому что её владельцы, притворялись, что здесь говорят только по-английски.
Свободным оказался только один номер, с душем, на верхнем этаже. Это означало, что вода будет течь не только из крана, но и с потолка, и по всем стенам.
Расстройство зрения не прекращалось. Я принял душ, переоделся и спустился в холл. За стеной мужские голоса говорили громко. Я уловил три-четыре фразы на испанском языке в латиноамериканском варианте. Хотел бы я знать, что они здесь делают. Не шпионят ли за мной? Не одеты ли они в чёрное? Может, нарочно отстали от меня в аэропорту, чтобы сбить с толку? Может, им и незачем следовать за мной по пятам; может, они каким-то образом всегда знают, где я. Может, от них не сбежать? Может… но о чем я думаю? Прочь эти мысли! У меня есть цель. Я глубоко вдохнул и привалился к стене. В ожидании консьержки я стал разбирать, о чём они там говорят. Один из голосов рассказывал анекдот: «Президент США спрашивает Господа Бога: «Наступит ли коммунизм в Соединенных Штатах?» – «Да, – отвечает Бог, – но вы до этого не доживете». Президент России спрашивает: «Наступит ли капитализм в России?» – «Да, – отвечает Бог, – но вы до этого не доживете». Тогда они вместе спрашивают Бога: «Сможет ли Мексика рассчитаться с долгами?» – «Да, – отвечает Бог, – но я до этого не доживу».
Раздался громкий хохот и ритмичное прихлопывание ладоней.
Я хотел заглянуть за угол и посмотреть на говорящих, но боялся, что тогда их болтовня прервется. Наконец из-за стеклянной двери выплыла консьержка в халате и с щеткой в руках. Она смерила меня удивленным взглядом, будто не догадывалась, что я торчу здесь уже минут десять-пятнадцать и трижды за это время звонил в звонок.
Я спросил, когда открываются музеи. Она молча сунула мне рекламный проспект для туристов, на английском языке. Брошюра выглядела так, будто последний читатель полоскал ее в супе. Я прочел, что музей Эрмитаж открыт с десяти утра до пяти часов сорока минут вечера и приспособлен для посещения этого заведения инвалидами. Последняя фраза как раз обо мне.
Итак, с музеем пришлось подождать до утра. Я поблагодарил консьержку с изысканностью, которая раз и навсегда располагает к вам стареющих лениградок, и поднялся в номер. Там я достал из сумки обе рукописи и обернул их в плотную коричневую бумагу, которой была застлана корзина для мусора. Сунув сверток в спортивную сумку, я снова спустился в холл и вышел из гостиницы на Невский проспект.
Я шагал по набережной, а зрение мое продолжало играть со мной злые шутки. Я свернул на мост, перешел на другой берег и двинулся вдоль собора Казанской Божьей матери. Подняв взгляд, я увидел, что его знаменитая колоннада провожает меня глазами. Я содрогнулся. Волны жара окатили меня, воротник рубашки набух от пота. Минут через пять жар сменился лихорадочной дрожью, хотя вечер был очень теплым. Я брел по проспекту, заглядывая в витрины с затейливо выставленным товаром – ветчина и колбасы, цветы, книги, обувь…
Возле Аничкова дворца выступала группа уличных жонглеров. Их мячи, палочки, булавы и мешочки с фасолью были аккуратно разложены на земле, на белой ткани, из допотопного динамика неслась карусельная музыка громкостью в сто пятьдесят децибел. Жонглеров окружала толпа примерно в полсотни человек.
Когда представление окончилось, на месте действия возник человек лет шестидесяти, в потрепанном смокинге. В одной руке он держал длинный узкий чемоданчик, в другой – картонный ящик, в котором сидели два щенка. Человек бережно опустил ящик на землю, открыл чемоданчик и принялся извлекать на свет шпаги всех размеров, жезлы, обернутые тряпками, пропитанными денатуратом; последней появилась банка с каким-то горючим. Человек начал с заглатывания шпаг, постепенно переходя ко все более длинным, затем стал проделывать тот же фокус с горящими булавами и наконец приступил к смертельному номеру: опрокинув себе в рот горючую жидкость, он поджег ее и принялся изрыгать пламя, словно реактивный самолет. Толпа ахнула и разразилась аплодисментами.
Рядом со мной стояла высокая худощавая девица с длинными черными волосами. На ней был необычный наряд – ярко-зеленая блестящая футболка, джинсы и высокие мотоциклетные ботинки. Что-то в этой девушке казалось мне странно знакомым. Я рассматривал ее, жадно пожирал глазами все вокруг, словно не было иной реальности, кроме этого единственного, всепоглощающего момента. Странные перепады температуры в моем теле продолжались. Огнеглотателя сменил человек в плаще, с блестящими, набриолиненными по моде тридцатых годов волосами. Он прогуливал голубей на невидимой привязи с изяществом, которому позавидовал бы сам великий Петр I. Наконец и его номер закончился. Зазвучали аплодисменты, полетели монеты. Небо начало темнеть.