В одном углу просторной площадки я разглядел шарманщика. Он крутил ручку, а его обезьянка, привязанная к шарманке длинным синим поводком, собирала монетки, прыгая в толпу и засовывая крохотные лапки в карманы и кошельки. На противоположном углу на составленные друг на друга ящики взгромоздился карлик. Он отчаянно размахивал руками и кричал, стараясь привлечь внимание публики:
– Друзья мои! Мы катимся в пропасть. Народ идет войной на народ. Кругом землетрясения и мор. Сын убивает отца, муж – жену. Настали чёрные, чёрные времена!.. – Он остановился и утер огромный разрисованный рот. – Не я, говорю, но Священная книга об этом глаголила: «…По виду своему саранча была подобна коням, приготовленным на войну; и на головах у ней как бы венцы, похожие на золотые, лица же ее – как лица человеческие. И волосы у ней – как волосы у женщин, а зубы у ней были, как у львов. На ней были брони, как бы брони железные, а шум от крыльев ее – как стук от колесниц, когда множество коней бежит на войну. У ней были хвосты, как у скорпионов, а в хвостах её были жала; власть же её была – вредить людям пять месяцев. Царем над собою имела она ангела бездны…».
Публика зааплодировала и захохотала.
– Я ничто! – вдруг взвизгнул лилипут. – Я всегда был ничем. Вы видите эту жалкую плоть. Но, друзья мои, я знаю своё место. Я знаю, что Иисус Христос – мой Спаситель!
Срывая свой тонкий голос, лилипут вещал о Святом Духе, об искуплении грехов, о конце света – но никто уже не обращал на него ни малейшего внимания. Мне стало жаль его. Как нелепо, не к месту выглядел он на этой площади, где всем «по барабану» адский огонь. Да и кто страшится его в православной стране, где каждую пятницу можно получить отпущение грехов, чтобы уже в субботу грешить с новой силой? Весьма удобная религия – христианство…
За моей спиной на тротуаре возвышался большой прямоугольный фонтан. Его заполняли ярко раскрашенные металлические скульптуры. Это были варварски шаржированные персонажи сказок, выполненные художником и скульптором Михаилом Шемякиным.
Цыганская девочка с глазами черными как угли, подошла ко мне с протянутой рукой. Щеки ее были бледны, чёрные волосы струились по плечам, в ушах болтались тяжелые серьги. На ней было чёрное ажурное платьице и блуза из золотой парчи; с шеи свисали длинные ожерелья. На вид ей было лет 12, однако это дитя выглядело так, будто знало о жизни всё и даже больше. Глаза ее горели, изо рта скороговоркою вылетали слова:
– Господин, не мог ли ты дать мне всего один рубль? Папа бросил нас, а мама умерла. У меня трое братьев и сестер, они все больны…
Испуганный ужасным видом девчонки и собственной черствостью, я достал бумажник, выхватил из него первую попавшуюся сотенную купюру и сунул ей – всё, что было в наличии, лишь бы она убралась подальше. Но такая щедрость возымела обратное действие. Маленькое чудовище принялось поглаживать мою ногу у самого паха; в черных глазах светилось нечто ужасное, о чём страшно было сказать.
– Вы такой добрый, господин, такой большой, такой сильный…
Я увидел, что лицо ее покрыто густым слоем театрального грима. Может ли быть, что я раньше не заметил этого? Ведь площадь уже погрузилась во тьму. Или то, что я видел, существовало только в моем больном воображении?
Маленькая цыганка всё не унималась: теперь она прижалась головой к моему животу. Передо мной словно развёрзлась чёрная, жуткая пропасть – и я отпрянул назад. Я стоял, точно обреченный, ожидающий, когда его погрузят в вагон для скота и повезут в газовую камеру. А девочка-цыганка, приняв непристойную позу, принялась гладить мои бедра… Я с криком запрыгнул на парапет.
Люди обернулись; послышался смех. Чернокожие музыканты отстукивали на барабанах воспламеняющий африканский ритм; толпа плясала. Я заметался, как загнанный зверь, хотел было спрыгнуть с фонтана, но увидел на земле, в нескольких шагах от себя, три чёрных зловещих силуэта. Вглядевшись, я понял, что три огромные вороны отчаянно дерутся за кусок тухлого мяса. Три птицы… Подоконник комнаты-кабинета Булгакова…Патриаршие пруды… Смоленская площадь в Москве… Я покачнулся, почувствовал, что меня вот-вот вырвет, выбросил вперед руку, но ухватиться было не за что. Глядя под ноги, я постарался восстановить равновесие; затем медленно поднял глаза, пытаясь высмотреть во мраке хоть что-нибудь настоящее, обыденное, неизменное, что-нибудь, за что можно уцепиться… Вороньё по-прежнему терзало падаль. А за ними, в пятидесяти метрах, под окном дома стояли двое в чёрном.
Я понял, что падаю, медленно вращаясь, точно меня засасывает гигантская воронка. Она проглотил меня. Я полетел вниз, в бесконечность, словно Алиса в кроличью нору. Наконец я почувствовал дно. Левая коленка ударилась об асфальт и хрустнула, как ледышка, брошенная в замерзший пруд. Боль прожгла меня насквозь. Я не мог шевельнуться и решил, что не смогу уже никогда. Какие-то силуэты окружали меня, но никто не спешил на помощь. Никто. Так прошло, должно быть, тысяча лет. Потом сильные женские руки подхватили меня под мышки и приподняли. Взгляд мой начал проясняться, и я узнал девушку в блестящей зеленой футболке, стоявшую рядом со мной в толпе. Она схватила меня за руку и потащила за собой – прочь с площади, прочь от того здания, прочь от людей в черном.
Девушка счастливо смеялась. Боль в колене была невыносима. Я не думал, что смогу двигаться, но непостижимым образом следовал за своей спасительницей, то и дело спотыкаясь и падая. Она притащила меня к большому мотоциклу, вскочила на него и взглядом велела садиться сзади. Я попытался сделать это, но колено пронзила такая боль, что я вскрикнул. Взревел мотор; девушка торопливо дернула меня за рукав. Я поднял рукопись, почти нечеловеческим усилием перебросил левую ногу через седло и крепко обнял мотоциклистку за талию. Мотоцикл рванул с места. Ткань под моими пальцами казалась не то кольчугой, не то змеиной кожей. Длинное, гибкое тело змеи, полная гармония всех движений, всех тканей и мышц, абсолютный инстинкт, заменяющий разум… Мы промчались по узкой аллее и в два поворота оказались на Литейном проспекте. Длинные светлые волосы, развеваясь на ветру, трепетали на моём лице. Рев мотора, ночной полет на мотоцикле, нежный аромат девушки, горячая летняя ночь – всё это сливалось в воплощенную гармонию, и я молился, чтобы она длилась вечно.
Маршрут я не запомнил. Помню, что мы проезжали мраморных младенцев, которые висели на шеях кротких мраморных львов. Позади осталась какая-то больница, потом кладбище. Ехали мы не меньше получаса. Наконец, мы оказались у входа в тоннель, откуда с грохотом появлялись поезда метро. Возле парка моя спутница остановила мотоцикл и спрятала его под мостом, так чтобы он не был виден с дороги. По-прежнему не говоря ни слова, она взяла меня за руку и повела вниз, в тоннель. Я с готовностью следовал за ней, хотя понятия не имел, куда мы направляемся. Однако твердо знал, что ни за что не хочу возвращаться сегодня вечером в отель и что утром, в десять ноль-ноль, буду стоять перед входом в Эрмитаж, – что бы ни случилось.
Загрохотал очередной поезд метро. Девушка схватила меня за локоть и сильно дернула назад, за колонну. Я отпрянул и полетел куда-то вниз, к центру Земли. Потоки света струились сквозь меня. Я растворился в них. Боль сменилась упоительной радостью. Одиночество кончилось; я снова был частью целого, частью бесконечного процесса рождения и умирания. Та же сила, что уничтожила меня, сотворила меня заново, и я был частицей этой силы.
Я глубоко вдохнул – и это был мой первый вдох. Я был крошечной искоркой в океане света. Нет, не так – я был звездами, нёсшимися в эфире Космоса, чтобы, превратившись в жёлтый карлик, вдруг взорваться и стать сверхновой звездой, а потом загадочной Туманностью Андромеды.
Я открыл глаза. Прямо над моей головой нависало лицо Булгакова. Нельзя было не узнать его коротко стриженную голову с артистическим пробором и этот нахальный монокль в правом глазе. Только на этот раз его тонкие губы растягивала улыбка. Я закрыл глаза и услышал смех. Я знал, что это смеется Булгаков и что каким-то образом в этом мрачном тоннеле метро, неглубоко под поверхностью земли, я был нечаянно благословлен зарницей Счастья – счастьем нового моего рождения, моей другой жизни. Когда я снова открыл глаза, Булгаков исчез. Шелестели в ушах только его слова: «…Всё будет хорошо… всё будет хорошо… всё, все будет хорошо…»
Девушка подбросила меня к гостинице «Астория», а её «железный конь» с трескучим рёвом унёс мою амазонку в городские ущелья.
Визит инквизитора
«Слышите, грохочут Оры!
Только духам слышать впору,
Как гремят ворот затворы
Пред новорождённым днём.
Феба четверня рванула,
Свет приносит столько гула!
Уши оглушает гром,
Слепнет глаз, дрожат ресницы.
Шумно катит колесница,
Смертным шум тот незнаком.
Бойтесь этих звуков. Бойтесь,
Не застали б вас врасплох.
Чтобы не оглохнуть, скройтесь
Внутрь цветов, под камни, мох».
Вот и утро. От гостиницы «Астория» до Эрмитажа рукой подать. Когда я свернул от памятника Екатерины Великой на Невский проспект, то лицом к лицу столкнулся…с Гаральдом Люстерником.
– Ба! Рудольф! Какая встреча! – вскричал тот. – Вы как здесь?
– Гаральд Яковлевич, честь имею! – с радостью произнёс я. – А вы по какому поводу здесь?
– Тут в Эрмитаже открылась выставка, вернее – экспозиция, связанная с писателем Булгаковым: артефакты, документы, бумаги разные, – охотно признался Люстерник и добавил: – Вы же сами, небось, знаете, что русские бояре в XVIII веке свезли в Россию пол-Европы. И всё в Санкт-Петербург. Не то что нынешнее племя олигархов… Ха-ха… На всю Европу гремели богатейшие коллекции Строгановых, Шуваловых, Воронцовых… Матушка Екатерина Алексеевна основала один из величайших музеев мира – Эр-митаж.