Павлик Тареев был в белой рубашке и в маленьком черном галстуке подлинный музыкант, артист оркестра.
Перед Павликом стоял рабочего вида человек, большой, сильный. Одет он был в новенький костюм и в новенькие ботинки. Павлик по-деловому оглядел его.
- Ну как? - с беспокойством спросил человек.
- Гармонично, папа.
Если сын был преисполнен солидности, то отец, напротив, был растерян, потому что оказался в незнакомой обстановке. Павлик первым в истории семьи стал музыкантом, и семья никак к этому еще не привыкнет. Тем более, Павлик и дома учит жить, провозгласил единовластие и заставил всех полюбить скрипку или подчиниться ей.
Промелькнула Алла Романовна с хозяйственной сумкой, раскрыла окно и положила между рамами свертки.
- Я родителей не привел, - сказал юный композитор друзьям. Сегодня он сделал уступку обществу - он был не таким лохматым, и вместо клетчатой рубашки на нем была белая, и тоже с маленьким черным галстуком.
- А мои сами пришли.
- Мои сами не придут. Не рекомендовал, и все.
В это время раздался несмелый женский голос:
- Юра...
- Тетя? - сказал композитор. - Я же не рекомендовал! - И он сурово взглянул на тетю.
- Извини, ты забыл носовой платок. Мы с дядей вынуждены были... Сзади тети маячила фигура дяди. - А мама с папой...
Тут на тетю очень выразительно взглянул дядя.
- Ты не рекомендовал, и они не придут, - поспешно сказала тетя.
Появился Гусев. Погрыз ноготь на указательном пальце, сказал:
- Концертируете? Одобряю.
Подергал своего друга, юного композитора, за черный галстук и ушел. Может быть, опять в библиотеку, может быть, в Государственный музей, в отдел музыкальной культуры, может быть, в Центральный музыкальный архив, а может быть, в архив Дома Глинки. Татьяне Ивановне он разрешил присутствовать на концерте. Она ему сейчас не нужна. Бетховен тоже иногда предоставлял Цмескалю свободу.
Сидела в артистической Чибис. Вместо привычных зимних ботинок она была в туфлях на каблуке. Чибису сегодня хочется быть нарядной. Хотя играть на органе в туфлях на каблуках очень неудобно.
Чибис смотрела в сторону Андрея, который стоял у окна. Она понимает, надеяться не надо - Андрей не обратит на нее внимания. Но что поделаешь. Кто-то умеет быть сильнее обстоятельств, она не умеет. Пыталась столько раз! Давала себе слово. Самое решительное, последнее. А может быть, никто никогда и не борется с обстоятельствами, а только делает вид, что борется?
Андрей стоял мрачный и неразговорчивый. Ему не давало покоя его вчерашнее поведение. Кому и что он доказал? Себе самому что-нибудь доказал? Рите? Только на Овчинникова произвел впечатление. С чем вас и поздравляем. Рита сидит в зале. И ребята сидят. Что они думают о нем! А тут еще опять этот Ладька. Все на месте, его нет. Трубадур.
На Франсуазе сегодня не было сережек и браслета - серебряного колесика, а был повязан огромный бант, сверкал, переливался. Но на щеку пришлось наклеить пластырь. Правда, Франсуаза надеялась, вдруг случится чудо: зрители за бантом не увидят пластыря. Франсуаза примерялась, укладывала на плечо скрипку. Маша помогала ей, поворачивала бант, словно пропеллер самолета, чтобы не мешал скрипке. А Маша сама была в белом платье, легком и коротеньком и чем-то напоминавшем маленький абажур на тонкой стеклянной свече. От волнения Машины щеки покрыты румянцем, руки тихонько дрожат, и поэтому тихонько вздрагивает бант, который она поворачивает на голове Франсуазы.
Павлик втолкнул в зрительный зал своего отца. Сказал ему.
- Не волнуйся.
Отец кивнул. Он постарается не волноваться.
В зале было много народу. В основном родители и всех степеней родственники. Похоже на школьное собрание, на котором прочтут отметки. Родители и родственники достали носовые платки, нервничали.
Сим Симыч проверил на ребятах - на ком был маленький черный галстук, - как галстук надет. Такой же галстук был и на самом Сим Симыче, конечно. В нем он ходил уже с утра.
Сидели бабушка и дедушка Чибиса. Одеты были старомодно и очень аккуратно. На бабушке - темное гладкое платье, сверху накинута шаль. Дедушка - в поношенном костюме, но отпаренном, чтобы не блестели швы.
- Оля печальная, молчит, - сказала бабушка. - Все последние дни такая.
- Человек молчит, значит, человек думает. Мыслит, - решительно сказал дедушка.
- Сложное вступление в шестом такте. Не успеет взглянуть в зеркальце на первую скрипку, - не успокаивалась бабушка.
- Это место знает наизусть. И будет смотреть только в зеркальце.
- Туфли надела новые. На каблуке. - Бабушка понимала, как это опасно, когда играешь на органе на педальных клавишах и туфли у тебя новые и на каблуках.
Старик начал раздражаться:
- Туфли я потер наждаком. И хватит. Прекрати!
Сидела Рита Плетнева с друзьями - Сережей, Иванчиком, Наташей, Витей Овчинниковым. "Гроссы" незаметно играли в шахматы. У них был шахматный блокнот. Рита сидела независимая, в руках у нее был театральный бинокль. Он ей, по существу, не был нужен, и она его вертела в пальцах, забавлялась.
В артистической по-прежнему летала нота "ля", колотилась об оконные стекла. Хотелось ее прихлопнуть, чтобы наконец наступила тишина.
- Кто-нибудь видел Брагина? Павлик? Ты видел? - спрашивала Кира Викторовна.
- Нет, - сказал Павлик. - Я его не видел.
Сказать для Павлика "нет", "не видел", "не знаю" - не так просто.
- А ты, Маша? Не звонил он тебе?
- Не звонил, - сказала Маша.
- И нам не звонил, - сказали "оловянные солдатики".
Ладя иногда звонит "оловянным солдатикам" Просто так. Для смеха. Говорит что-нибудь такое: "Господинчик мой, твоего золотого папочку вызывают к директору, потому что недостаточно, а-ам, ешь канифоли".
- Поднимите плечи, - это Кира Викторовна сказала "оловянным солдатикам", - отведите назад. Выпрямитесь. Чтобы так стояли на сцене.
Кира Викторовна сняла шерстяную кофту, набросила на плечи одному из них. Второго увернула в чей-то платок, который взяла с крышки рояля.
- Андрей, не спеши. Дай всем одновременно взять первую ноту. Должен ясно показать. Оля? Гончарова? - Кира Викторовна хотела сказать Оле, что в зале присутствует знаменитый органист, но заметила, как неспокойны Олины руки.
Кира Викторовна ничего не сказала об органисте.
- Булавки есть? - спросила она.
Оля отрицательно покачала головой.
- Принесите булавки, Ганя, у меня в сумке. Найди сумку.
Ганка отыскала на крышке рояля сумку, принесла булавки. Кира Викторовна приколола Оле плечики фартука к платью, чтобы не свалились и не мешали играть.
- Где же, в конце концов, Ладя? - Кира Викторовна в который раз с надеждой посмотрела на дверь артистической.
- Вечно его штучки! - Андрей изменился в лице. - Паразит!
- А кланяться когда? - вдруг спросил "оловянный солдатик", на котором был кофта.
- Когда хлопать будут, - сказал Павлик.
- А если не будут? - спросил другой "оловянный солдатик", увернутый в платок.
- Мы скрипачи. Артисты, - сказал Павлик.
"Оловянные солдатики" вытянули шеи и попытались поклониться. Это было нечто среднее между поклоном и падением, когда говорят: "Он все-таки устоял на ногах".
На асфальте лежала скрипка. На нее надвигались колеса грузовика. Казалось, случится непоправимое, но шоферу удалось пропустить скрипку между колесами. Ее только обдало выхлопным газом и мелкими комочками снега.
Ладя изучал автомобиль "Мерседес-240", который стоял посредине мостовой на резервной зоне. Все для Ладьки куда-то исчезло. - Малый зал, ансамбль, Кира Викторовна. Ладька не был плохим человеком, нет. И он никого не хотел подводить, но Ладьку помимо воли беспрерывно что-то отвлекало от того основного, чем он обязан был заниматься.
Ладя детально разглядывал "мерседес" снизу. Он знает, с чего надо разглядывать любой автомобиль. Ладька почти лежал на асфальте, подсунув под "мерседес" голову. Скрипку он положил на проезжую часть сзади себя. О ней он тоже сейчас забыл. Его интересовал "Мерседес-240". Вместо рессор пружины, глушитель покрыт асбестом, коробка скоростей под пломбой. Крылья снизу обработаны чем-то вроде каучука, чтобы не ржавели.
В кармане куртки Ладя носил "Правила уличного движения". Требовалось выучить наизусть. Новое и вполне серьезное увлечение. Может быть, на всю жизнь. Однажды Евгения Борисовна объясняла тональную секвенцию и увидела на парте у Ладьки вместо нот таблицу знаков уличного движения. Что потом было, вспомнить страшно! Целый урок Евгения Борисовна заставила Ладьку петь аккорды и писать на доске секвенции. Ладька повис тогда на волоске получил три с минусом. Через два дня пришел исправить отметку и исправил: Евгения Борисовна зачеркнула минус. Еще через два дня пришел - Евгения Борисовна прибавила к трем плюс, хотя Ладька к секвенции прибавил еще и каденцию.
Раздался милицейский свисток. Совсем как в Большом театре. Ладя вдруг понял, куда он положил скрипку и что вообще ему давно пора быть в консерватории.
Близко подъехал велосипедист - первый, весенний, с надетой через плечо запасной покрышкой. С любопытством поглядел на Ладьку и на скрипку на асфальте.
- Разочаровался? - спросил он Ладю.
Ладька хотел ответить ему что-нибудь подходящее, но с перекрестка уже шел регулировщик.
Ладька схватил скрипку и как пуля исчез с глаз милиционера. Вот так всегда он вынужден поступать в решительные минуты жизни.
В артистическую вбежала Верочка в своем пиджачке, тоже как пуля.
- Нигде не нашла!
- А в буфете смотрели?
- Смотрела. И на улицу бегала. Нигде нет.
Кира Викторовна стояла неподвижно. Даже Андрей перестал заниматься окном. У "оловянных солдатиков" на лицах было величайшее отчаяние - они, как никогда, были готовы к выступлению. Дед что-то прошептал "оловянным солдатикам", потом развел руками: обстоятельства бывают сильнее людей, даже самых опытных в жизни, таких, как Павлик.