Сегодня Лялька допустил роковую ошибку: вместо «Быль» он крикнул «Быть». Кузьмич не нашел что ему ответить, и столетняя деревня, треща квантами по швам, переместилась на двести лет во времени вперед.
Забросило куда-то под Челябинск. Когда-то здесь археологи откопали город Аркаим.
— Дурак, — сказал Кузьмич, затянулся остатками чилама и выпустил густое облако сизого дыма Ляльке в лицо.
— Прорвемся, — перекрестился зачем-то Лялька.
Жало
Арсений Палыч спокойный был мужик, а Ленка — не местная.
Палычу ничего и не надо. С Кузьмичом про дзен вечерами поговорить да днем на пропитание добыть. В соседней деревне зажиточные жили, так он туда носился: кому дров переколоть, где с сенокосом помочь, скотину, может, кому забить или еще что по мелочи.
Арсений не очень рукастый был, забор не поправил бы, но на хлеба краюху, самогон Лялькин, крынку молока всегда хватало. На дзен так вообще деньги не нужны, оттого Кузьмича Палыч сильно жаловал и в друзья записывал.
А Ленка не местная была. Палыч заприметил ее в соседней деревне. Куре башку откручивал — тут она, в платье нарядном. Что-то кольнуло Арсения под ребро, так и замер — в одной руке башка куриная, в другой тушка. Сам довольный стоит, улыбается.
Ленка баба смекалистая, в столетнюю деревню с Арсением жить пришла. Коммерции и других модных слов тут никто толком не знает, она и развернула бурную деятельность. Курей под тысячу, яйцами приторговывать.
Все ладно, да что-то Палыч с каждым днем все серее и серее становился. Про дзен вечерами с Кузьмичом не разговаривал, в соседней деревне никак не зарабатывал. То с метлой по двору, то вообще дома сидит, пироги печет. Кузьмич ему так и говорил:
— Плохой ты стал, Арсений. Пироги какие-то, метла. Где дзен?
— Да какой дзен, — стряхивая с бороды муку, отвечал было Палыч, — Ленка моя дело говорит. Толку с меня никакого, только башки курям и умею вертеть, а тут ни таньги, ни тугрика не сшибить. Она вон какие дела проворачивает — могучая баба. А меня кручина кушает, мож, я Ленке оттого не люб. Спросил на свою голову. А она мне, мол, и не мужик я, раз бабе жалуюсь, вообще срамота, а не мужик — денег мало приношу, телеги своей с лошадью не имею, да еще на ейной осмеливаюсь отрубленные башки курей на помойку возить. Стыдно, говорит, ей за меня и перед людьми совестно, только жалко сильно, потому и терпит. Где у нее это жало жалельное — понять никак не могу.
— Так ты ей жало найди и вырви, а вечером приходи, я тебе про дзен расскажу.
Так и прибил Арсений Палыч Ленку. Жало у нее не нашел, потому по привычке башку открутил, в филейную часть перьев куриных вставил да в середине двора такое чучело определил, чтобы ворон гоняла.
Пришел вечером к Кузьмичу, уселся рядом на холме, а под ногами столетняя деревня стелется, и дом Палыча видно, и двор, и Ленкина жопа с куриными перьями посередине — красота.
— Дзен, — хлопнул Кузьмич Арсения по плечу.
— Дзен, — улыбнулся Палыч.
Агностики
Лялька верил в дзен, а Кузьмич дзен знал. Еще Лялька верил в Кузьмича и считал, что именно по этой причине Кузьмич существует. Кузьмич не спорил с Лялькой, все же тот был почти прав. Кузьмич не верил в Ляльку, но Лялька все равно существовал. Поэтому, по версии Кузьмича, Лялька существовал сам по себе.
И все бы ничего, не ляпни раз Лялька какому-то мужику в черном, как будто бабьем платье про эту путаницу с существованием. Мужик тот дремучий, из города приезжал, окрестности осматривал, всё планы какие-то вынашивал. Кузьмич посмеивался над ним, а как не смеяться: толстенный, в бабьем платье мешком, в шапке странной, цепь неудобная — крестище на ней огромный блестит, а Лялька ему про существование да о том, кто кого придумывает и в чем здесь смысл.
Мужик пропал, затем вернулся.
Сарайку попросил на время, чтобы жить. Лялька ему и выделил. Мужик странный оказался: целыми днями напролет песни пел, дым какой-то по сарайке чадил, все доски в округе собрал, разрисовал рожами страшными, по стенам развесил — дурной совсем мужик.
Кузьмич как-то зашел к мужику в сарайку, а там старух деревенских битком. Перед досками разукрашенными стелятся, что-то просят. Кузьмич тогда спросил мужика:
— Зачем это?
— Чтобы быть ближе к богу, — ответил мужик и закатил глаза.
— К какому? — спросил Кузьмич.
— К единственному, — ответил мужик.
— Ты сам-то кто хоть, милейший: деист, пантеист, пандеист, итсист? — усмехнулся Кузьмич.
Мужик рот открыл, зрачками вращает, понять пытается.
— Ну смотри. Деизм — это когда бог все создал, все поименовал и всем управлять может. Пантеизм — когда все есть бог, и бог во всем, он вездесущ и есть сама жизнь и природа. Пандеизм — это когда осознанная личность сотворяет мир, сливается с ним и перестает быть осознанной личностью, так как становится богом. Вон Лялька пандеист, наверное. Итсизм — когда верят, дескать, что-то есть, а что непонятно. Так кто ты, сердешный? — нахмурился Кузьмич.
Мужик насупился, веник достал да по роже Кузьмича давай им возить, орать истошно, досками со страшными рожами угрожать.
Не понял его Кузьмич. Ляльку позвал, и тот его не понял. Взяли Кузьмич и Лялька мужика и задницей на пчелиный улей посадили. Закурили.
— Не оскорбляй чувств наших, — сказал Лялька.
— Агностики мы, — добавил Кузьмич.
Врач
Из города вчера приехал врач.
Чудаковатый мужик, но Кузьмичу понравился. Ему дом выделили, где психолог раньше жил. Кузьмич не верил в карму, поэтому судьбу психолога пересказывать врачу не стал.
— От чего лечить собираешься? — спросил врача Кузьмич.
— От всего, — ответил врач и убедительно наморщил лоб.
Деятельность мужик развернул бурную. Бабу местную уговорил да перед домом на пень посадил. Настругал бумажек разных, время на них написал, стопочкой сложил:
— Если кто придет к врачу, ты бумажки им эти выдавай, но так, чтобы всем желающим не досталось. Бумажки талонами называй и без них ко мне не пускай, — наказал бабе врач.
— А зачем? — спросила баба.
— Чтобы важности нагнать и очередь создать. Как, по-твоему, все должны понять, что врач — это важно? Глупая ты баба, — подытожил врач.
Болеть в деревне не умели. Чтобы болеть, нужно знать хоть что-то о болезнях, а откуда столетневцам узнать, если даже интернет в деревне был больше невозможен после того, как Кузьмич Ляльку лопатой зарубил. Лялька до сих пор на Кузьмича за это обижался.
— Не прав ты, — говорил он иногда Кузьмичу.
— Не серчай, я и сам тогда помер, — отвечал Кузьмич.
Лялька первый к врачу пошел. Пришел, а баба за пнем говорит, что талонов нет. Те, что стопочкой на столе сложены — все на завтра, и приходить за ними нужно завтра, да пораньше, чтобы успеть.
Лялька всем в деревне рассказал про ситуацию. На следующий день очередь огромная к врачу выстроилась. Болеть никто не умеет, про болезни не знает, а к врачу надо — вдруг талоны кончатся.
За месяц вся деревня в очереди отстояла и про болезни все узнала. Мор начался. Лялька два раза умер. Сначала врач ему рак мозга определил после того, как Лялька рассказал, что Кузьмич его лопатой зарубил. Потом неведомую лихорадку обнаружил из-за прыща на роже.
Кладбище в деревне маленькое, место быстро заканчиваться стало. Да и надоело Кузьмичу внешнего наблюдателя каждый раз включать, как кто-нибудь на тот свет отправлялся после посещения врача.
Пришел к врачу, бабу из-за пня выгнал. Врача на пень посадил, а чтобы не убег — прибил его к пню гвоздями накрепко, да так и оставил. Должен же врач в деревне быть — вдруг проверка какая из города?
— Мумифицируется? — спросил Лялька Кузьмича.
— Мумифицируется, — усмехнулся Кузьмич.
Заранее
Рядом с домом Погремухи несколько холмов. Трава по ним ползет всегда. Зимой и летом. Кузьмич с Лялькой эту странность даже осмысливать не собирались. В столетней деревне и без того несуразностей хватает, а что трава даже зимой зеленая, так это хорошо. Какой-никакой ландшафтный дизайн.
У тех холмов поселился Гоша. Гоша приехал из большого города. Утомила жизнь бурлящая. Постоянно бежать да спешить устал. Лялька так и спросил Гошу:
— Куда бежал-то хоть?
— Успеть бежал.
— Тогда ладно, — ответил Лялька и притаранил Гоше канистру самогона, чтобы замедлился.
Самогон не помог. Усугубил только. Теперь у Гоши все заранее. Он Кузьмичу так и сказал:
— У нас в городе все нужно делать заранее. К поезду заранее — вдруг случится что по дороге. На работу заранее — вдруг дороги забиты, а лучше на электричку, но тоже заранее. Чтобы успеть место сидячее занять.
— Здесь нет электричек, — удивился Кузьмич и почесал бороду.
Вчера Лялька к Кузьмичу за маслом пошел. Увидел очередь у колодца. Толпятся деревенские. Лялька спросил у крайнего о причинах. Сказали — из-за Гоши. У того кадки водой полны, а он все равно каждое утро к колодцу ходит, воду носит. Потом возле ворот выливает. Спросили зачем. Говорит, потому что заранее. Так вот придет однажды, а вода в колодце кончилась. Так он первым об этом узнает. Напугал всех до смерти. Теперь очередь, чтобы заранее.
Лялька Кузьмичу рассказал. Тот сказал, что масла сегодня Ляльке не даст, и выкатил в огород большой чугунный котел. Все масло туда сложил и огонь развел. Попросил Ляльку Гошу позвать.
Позвал.
Гоша пришел, и Кузьмич аккуратно его в масло кипящее поместил, от чего тот сразу сделался красным. Кузьмич сказал ему, что он так с ним заранее.
И Гоша умер.
Распущенного в масле Гошу в ямку вылили. Ямку Кузьмич заранее приготовил.
А вода в колодце так и не закончилась.
Пятое через шестое
«Чтоб ты сдох», — подумал Ушкин и болезненно посмотрел на отдавленную ногу.
«Чтоб у тебя нос на жопе вырос», — продолжил Ушкин мысль, когда круглый и упругий, словно баскетбольный мяч, мужчина толкнул его плечом.