мневших скоплений фруктов. Лукас освежил мой бокал, наполнил свой и произнес тост:
– За молодоженов!
Я было хотела сделать вид, что не понимаю, о ком он, но моя рука уже поднялась, и послышался звон бокалов.
– Я так рад быть здесь, – сказал Лукас. – Приятная смена обстановки после Лос-Анджелеса.
– Я удивлена, что ты проделал весь этот путь.
Он изумленно приподнял брови:
– Шутишь? Это отличное задание. Обожаю этот город.
– Но разве не опасно оставлять свой пост? За все время, что я здесь сижу, не видела, чтобы кто-нибудь из ваших сдвинулся с места.
Он пожал плечами:
– До полудня ничего не начнется, это точно. В этой стране никто раньше палец о палец не ударит, – он улыбнулся. – У меня уже есть позиция, и ребята подержат ее для меня. Время от времени мы помогаем друг другу таким образом. Кроме того, я верю, что делать перерывы просто необходимо, чтобы не сойти с ума. Алкоголь поможет расслабиться. Знаменитости не любят, когда папарацци на взводе. Только подумай. Вот ты бы повернулась и улыбнулась тому, кто практически кричал бы на тебя? Ты много передаешь тоном своего голоса. Они могут это почувствовать. Когда ты их зовешь, нужно уметь управлять собой. Сделать так, чтобы они захотели посмотреть именно на тебя, – отодвинув стул, он положил ногу на ногу. – У тебя знакомое лицо. Ты из Лос-Анджелеса?
Я едва выдавила из себя улыбку.
– Я знал, – подмигнув, он снова поднял свой бокал. – Тогда еще один тост: за город ангелов.
Мы выпили, и Лукас снова наполнил мой бокал. Непонятно как, но кувшин был уже полупустым. Я весь день не ела ничего, кроме оливок, но не ощущала голода.
– Ты до сих пор не сказала, что привело тебя сюда. Не думаю, что ты случайно оказалась в отпуске и теперь наблюдала за этой церковью.
Солнце в этот день было безумно ярким, превращая металлические столики кафе в светоотражающие диски. Я чувствовала себя заточенной в своих солнцезащитных очках – в ловушке, но в безопасности. Я наконец согрелась, но сердце все еще бешено колотилось. Мне хотелось поговорить с кем-нибудь. Я решила, что ничего не произойдет, если я откроюсь одному дружелюбному фотографу. Выдержав паузу, я сделала большой глоток сангрии и ответила:
– Я друг семьи.
Едва слова слетели с моих губ, я почувствовала, что пересекла черту. Лукас изменился в лице и расцвел. Он выпрямился на стуле.
– В самом деле?! Не могу поверить в свою удачу!
По моему телу разлилось тепло. Я ухмыльнулась.
– Думаешь, я шучу? Знаешь, сколько людей там, – и он указал на толпу возле церкви, – хотели бы поговорить с другом семьи?
Подняв брови, я сделала еще глоток. На его лице сверкнула злодейская улыбка, и я почувствовала, как мое лицо вспыхнуло. Моя рука поднесла бокал к губам, и я сделала еще один большой глоток.
На столе появился очередной кувшин. Я начала говорить, и Лукас придвинул свой стул ближе. Он заказал еду на ломаном испанском. Проходила минута за минутой, но я не видела лица официанта, хотя знала, что тарелки убираются и приносятся новые. Я видела только лицо Лукаса, приятную геометрию его глаз и губ, плавный переход от носа ко лбу. Было ощущение, что я смотрю на его лицо уже целую вечность и оно давно отпечаталось в моей памяти.
Я понимала, что говорила уже долго, без остановки читая свой монолог, но не могла остановиться, а он и не перебивал. Он лишь внимательно слушал, кивая или наклоняя голову в решающие моменты, еще больше располагая к продолжению рассказа. Я чувствовала, будто улавливаю в нем какую-то мягкую глубину, которая становилась все больше по мере того, как я говорила, отражаясь во мне такой же глубиной. Истории из жизни про Мичиган, колледж и случай на мосту вылетали из меня в эту пропасть. И теперь, когда я произнесла твое имя, когда мой рассказ приближался к роковому финишу про Малибу и Рафаэля, в моем горле образовался ком. Я сглотнула. Я забыла про церковь, забыла, где я находилась. Это было похоже на исповедь перед встречей с Богом. Сделав глоток сангрии, я положила руку на стол ладонью вниз, чтобы остановить его вращение.
– Они все время ссорятся. Они так сильно поссорились в ресторане «Чекони», что Элиза в слезах выбежала в дамскую комнату. Она была в панике.
Лукас кинул сочувствующий взгляд.
– Все дошло до того, что метрдотелю пришлось попросить их уйти.
– Боже мой, как унизительно.
– Вся правда в том, что Рафаэль – ужасный человек! – выкрикнула я так, что брызги полетели изо рта. – Элиза совершает огромную ошибку. Она это знает, но не хочет это признавать. Есть еще более ужасные вещи, которые касаются его и о которых она даже не подозревает.
Подняв свой бокал, я влила в себя остатки его содержимого. Разбухшие дольки апельсина коснулись моих губ, затем вся фруктовая масса увядшей окровавленной гущей упала обратно на дно бокала.
– О, этого не может быть, – нахмурился Лукас. Его лицо было напряженным, он безостановочно моргал. – Что уж такого ужасного может быть в нем? Ты назвала себя другом семьи, значит, он твой друг тоже, верно?
Где-то в глубине души я знала, чего он добивался. Я слышала, как мой внутренний голос предупреждал меня на каком-то забавном, непереводимом языке.
– Я могу рассказать об этом, – твердо заявила я.
Продолжая рассказ во всех подробностях, я почувствовала неимоверное облегчение. Видимо, это и был так называемый катарсис, очищение души через ужас и сострадание. Мое тело будто бы становилось легче с каждой крупинкой, каждым словом обо всех извращениях и разврате, которые я выносила из своих сновидений в реальность, на всеобщее обозрение. История про узду, слизняков. Рассказывая это, я не сомневалась в том, что все делаю правильно и это единственный способ спасти тебя от ужасной ошибки. Так мог поступить только настоящий друг. Это мой последний подарок тебе.
Окончив монолог, я ощутила дикое истощение, откинувшись на спинку стула и испытывая внезапную потребность во сне.
Официант принес тортилью, и я положила кусочек себе на тарелку. В тот момент, когда я готова была приступить к еде, послышался громкий шум с соседней улицы. В поле зрения появился белый «роллс-ройс», и раздались щелчки объективов. Лукас вскочил со своего места, бросив на стол пригоршню песо.
– Лучше поторопись, если не хочешь пропустить церемонию, – посоветовал он. Затем, наклонившись, он взял мое лицо своими сухими золотистыми руками и прижался своими губами к моим. Поцелуй был таким долгим и страстным, что я почувствовала, будто тону, кружась в водовороте. – Adios[46], – бросил он, убегая трусцой, затем повернулся и добавил – Muchas gracias[47].
Высадив пассажиров у церкви, «роллс-ройс» скрылся из вида. Появился другой аналогичный автомобиль и тут же исчез, словно был проглочен толпой. Затем еще один. Я сидела в одиночестве, наблюдая за автомобилями. Солнце зашло, окутав мою сторону улицы тенью и погрузив противоположную сторону в ностальгическую ванну оттенка сепии[48]. Тепло сангрии и Лукаса покидало мое тело, и я снова начала дрожать. Официант долго не возвращался. Я съела свой кусок тортильи, а остальные оставила остывать на столе. Деньги все еще лежали там, где Лукас их оставил.
Наконец показался белый лимузин – вероятно, карета невесты. Фотографы окружили машину. Первое, что мне захотелось сделать, – это спрятаться, убежать еще дальше в другое кафе, запереться в туалете. Не знаю почему, но сейчас, когда ты была всего в нескольких шагах от меня, я не хотела, чтобы ты видела, как я сижу здесь и наблюдаю за тобой. Тем не менее я заставила себя остаться на месте. Но дело в том, что ты бы не смогла меня увидеть, даже если бы захотела, поскольку фотографы обступили тебя плотным кольцом, поднимаясь по ступеням церкви, пока тяжелые двери наконец не закрылись прямо перед их лицами.
Теперь ты входишь в темный вестибюль в свадебном наряде, который я помогла тебе выбрать: античное платье, облегающее тебя, как пеньюар, расшитое бисером. Твои волосы убраны назад, а в ушах сверкают бриллиантовые серьги-капли, по стоимости равные четырехкратному объему продовольствия в Гондурасе в год. Я увидела, как ты на долю секунды закрыла глаза. Опустив веки, я мысленно услышала первые нотки органа, представила широко распахнувшиеся двери и твои первые шаги вдоль прохода. В искусно отделанных стразами бретелях твоего платья играет огнями отраженный свет. Твой отец идет рядом, сжимая твою изящную руку. Твоя мама сидит на передней скамье, на ее лице – слезы радости и боль утраты.
Ты уехала на медовый месяц к Тихому океану, а я улетела обратно с остальным персоналом. Из-за какой-то административной ошибки на обратном пути я летела эконом-классом. Волоча свой чемодан в хвостовую часть самолета, я ловила на себе жалостливые взгляды пассажиров первого класса. По правде говоря, там мне было даже комфортнее. Семь часов до Панама-Сити и следующие семь до Лос-Анджелеса были в моем распоряжении. Я могла крутиться в водовороте своих собственных мыслей. Мои веки опустились, и я унеслась в небеса. Свадьба закончилась; моя работа была выполнена. Я уже не боялась разбиться о землю.
К тому времени, как самолет приземлился в аэропорту Лос-Анджелеса, таблоиды уже пестрели провокационными заголовками. В зале прибытия стояли члены твоей команды, тыкая пальцами в экраны своих смартфонов и что-то рявкая в микрофоны. Подойдя к газетному киоску, я взяла в руки свежий выпуск журнала Star[49]. Благодаря некой физической силе телепортации ты уже была на обложке этого журнала в свадебном платье, смотря искоса, будто подозревая что-то за пределами этого кадра.
«ИЗМЕНА! – кричал заголовок над твоей головой. – РАФАЭЛЬ ОБМАНЫВАЕТ СВОЮ БЕРЕМЕННУЮ НЕВЕСТУ! ИЗВРАЩЕНИЯ И ГРЯЗНЫЕ РОЛЕВЫЕ ИГРЫ! ГНУСНАЯ ПРАВДА, О КОТОРОЙ ОНА ДАЖЕ НЕ ПОДОЗРЕВАЛА!»